Мод

Глава 1

Я родилась в 1892 году в Перкинсвилле, на северо-западе Теннесси, в нескольких милях к западу от Дайерсбурга. Меня назвали Нола Мод Клейбурн. По обоим концам дороги, разрезавшей городок пополам, возвышались церкви, а сам Перкинсвилль представлял собой практически пустырь. Дома были расположены так далеко друг от друга, что это больше походило на загородное поселение. Жили там в основном фермеры и те, кто работал на предприятиях, их обслуживавших.

Почти во всех домах на заднем дворе располагалась конюшня на одну-двух лошадей, там же стояла двуколка, служившая транспортом, или фургончик для работы на ферме. Все мы держали кур и корову — ради молока. У всех был свой огородик, а у многих — даже сад с яблонями, вишнями и грушами. В поселке был один большой магазин и один врач. Местная вдова иногда принимала на постой путников, но не было ни гостиницы, ни ресторана, ни банка.

Я хорошо помню запахи. Зимой город наполнялся ароматом дров, потрескивавших в каминах и печах, запахом скотины, а порой и курятника — если ветер дул с той стороны. Весной воздух становился тяжелым и сладким от цветущих деревьев и свежевспаханной земли.

В восточном конце была Баптистская церковь, а в западном — Церковь Святости, куда ходила и моя семья. Вся наша жизнь вращалась вокруг церкви. Мы посещали службы воскресным утром, а также по вечерам в среду и в субботу. Раз в году нас навещал приезжий священник, и тогда целую неделю по вечерам шли бдения.

Башни церквей стояли по обоим концам городка, как пограничные часовые, и от одной церкви до другой можно было дойти меньше чем за полчаса. Не было там ни католиков, ни иудеев, и большинство из нас не ведали, что есть на свете такая штука, как атеизм. Никто даже не понимал значения этого слова — кроме разве что нашего врача. Он был одним из самых образованных людей в поселке, много где побывал, и лишь когда ему исполнилось шестьдесят, после смерти жены, оставил город, чтобы вернуться туда, где вырос.

Большинство жителей городка родились там и умерли, и если за всю жизнь куда и выезжали, то разве что в Мемфис, на медовый месяц.
Цветные у нас тоже были, но жили они на самом краю поселка, чуть в стороне от основного населения.

Своими прямыми волосами и карими глазами я пошла в отца, Чарльза Юджина Клейборна, и, как и папа, была крепенькой, из-за чего казалась взрослее, чем на самом деле. Сестра же Хелен, на одиннадцать лет старше, больше походила на нашу мать, Фейт, — обе они были миниатюрными и аккуратненькими, хорошенькими, со светлыми волосами и синими глазами, живыми и быстрыми. Волосы Хелен волнами струились по плечам, а мама всегда закалывала свои в пучок, который носила на затылке, как и все замужние женщины. Из пучка то и дело выбивались непослушные завитки, и мне нравилось смотреть, как ветерок шевелит их и они порхают по маминому затылку, словно бабочки.

Фигурка у Хелен была как песочные часы; соседи говорили, что ее талию можно было обхватить двумя руками. Мне же они добродушно улыбались и хлопали по плечу, как будто утешая — и это ужасно меня бесило. Я рано поняла, что в моей внешности нет ничего примечательного, и свыклась с этой мыслью. Мама постоянно носилась с Хелен, шила ей красивые платья, заплетала в волосы ленты. А меня даже не учила все это делать, просто не обращала на меня внимания.

Правда, по большому счету, меня это не слишком задевало: я была папиной дочкой. Он держал извозчичий двор через дорогу от нашего маленького домика. Там он объезжал лошадей для продажи, сдавал их в прокат, поил коней путников. Каждое утро, пока я еще нежилась в постельке, он вставал и шел ухаживать за лошадьми. Вернувшись домой к обеду, папа целовал маму, подхватывал меня своими сильными руками и крепко обнимал. Потом усаживал на колено и заводил беседу — только со мной — до самого обеда. Он с улыбкой расспрашивал меня о делах в школе и друзьях, подтрунивал над тем, что мне нравился Джеймс Коннор, наш сосед по улице.

Папа был крупным, с мускулистой грудью и руками, натруженными от постоянного поднятия тюков сена. Прильнув головой к его груди, я вдыхала исходивший от него запах лошадей и корма. Лишь общение с ним приносило мне утешение. Он был для меня всем.

Подходил к концу 1899 год, и все, сгорая от нетерпения, предвкушали новый 1900 год и новый век. Мне эта цифра казалась любопытной, но я не понимала всеобщей суеты. Разве 1 января жизнь будет так уж отличаться от той, какой была всего день назад? А люди меж тем лишь об этом и говорили. Я слышала эти разговоры в школе, в церкви, в магазине, но не чувствовала особенной сопричастности. Я не думала, что грядущий век что-то изменит — и ошибалась. Тот год перевернул мою жизнь с ног на голову.

В апреле 1900 года, когда мне было семь, а Хелен восемнадцать, она вышла замуж за Томми Спенсера, одного из самых завидных женихов. Родители его владели универмагом и были едва ли не самой богатой семьей в городке. Хелен собрала свои пожитки и перебралась в милый маленький домик, который Томми построил специально для них. Впереди дома было крылечко, совсем как у нас, и точно такое же на заднем дворе, чтобы можно было греться на солнышке или нежиться в тени в любое время дня. Прямо в кухне Томми установил водяную колонку, поэтому Хелен не нужно было каждый раз выходить, чтобы набрать воды. В дальней части дома была ванная, в обоих концах — спальни, а в передней части — сени.

Когда Хелен вышла замуж и уехала, все, как могли, старались утешить меня, однако я по ней совсем не скучала. Иногда заходила в гости, и еще мы встречались в церкви. В целом же ее переезд означал, что у меня наконец будет собственная отдельная комната, а жизнь моя станет гораздо спокойнее и не будет больше толп молодых людей, стаями вившихся вокруг моей сестры. До того как она съехала, мне казалось, что они в доме постоянно. Подружки Хелен почти каждый день приходили к нам после школы. Они сидели на крыльце, попивая холодный чай, и, хихикая, обсуждали мальчиков и прочие вещи, которыми не спешили со мной делиться.

Парни старались к нам заглянуть под любым предлогом, расспрашивали о делах в школе или в церкви, но тут же умолкали, стоило мне появиться поблизости. Сестрины подружки либо смотрели на меня так, что я сразу понимала, что мне тут не рады, — как будто бы я была в гостях, — либо и вовсе так, словно меня тут нет и я не имею никакого права тут находиться.

После замужества и отъезда Хелен моя мать впервые на моей памяти наконец по-настоящему заметила меня. Она начала прикладывать все усилия, чтобы сделать из меня достойную партию для жениха, который рано или поздно появится. Вместе мы высаживали рассаду — ряды латука, зелени, помидоров и кукурузы, — и все время, пока работали, она разговаривала со мной так, как никогда прежде, — словно со взрослой. Мы вспахивали землю, и она показывала, как сделать пальцем лунку в мягкой почве и посадить туда семечко. Когда Хелен уехала, мы с мамой стали настоящей командой.

Вместе мы готовили в большой дровяной печи. Папа смастерил для меня табуретку, чтобы я могла стоять рядом и помогать. Я смешивала сахар и специи для яблочных пирогов и смотрела, как мама раскатывала основу, попутно рассказывая мне, как замесить тесто на холодной воде. Она научила меня на слух определять готовность жарящейся в сковороде курицы (если потрескивание стало громче, пора переворачивать) и что картошку нужно солить перед приготовлением, а курицу — после; учила делать воздушные клецки и вкусное печенье.

Осенью я научилась закатывать в банки фрукты и овощи с нашего большого огорода. Надев фартук и подвязав его на талии, чтобы подогнать по размеру, я усаживалась за стол и принималась вскрывать бобовые стручки. Этому тоже научила меня мама: сперва потянуть за верхний конец, затем раскрыть сверху вниз и разделить боб на четыре части. Мама укладывала бобы в большой горшок на печи, где уже томился свиной шпик, и оставляла на целый день, а затем раскладывала по стеклянным банкам.

По вечерам мы сидели на крылечке в ярких солнечных лучах и шили. Мама показала мне, как кроить, чтобы расходовать ткань экономнее. Она умела раскроить платье так, что обрезки помещались в горсть одной руки. Мама научила меня делать мелкие, ровные стежки, которые не расходились, и объяснила, что перед началом работы надо подержать нить над свечой, чтобы она не спутывалась.

Я научилась вязать спицами и крючком, вышивать гладью и узорами в виде букв и цветов. И хотя я была непоседой и меня утомляло долгое сидение, как в церкви, — рукоделие мне нравилось. Когда шьешь, на тебя снисходит такое умиротворение, все заботы улетучиваются, и все мысли вертятся вокруг ткани и ниток. Когда работаешь, то сосредоточиваешься на небольших кусочках полотна, — и закончив работу, почти не веришь собственным глазам. Даже спустя долгое время после смерти матери мне все казалось, будто бы я слышу ее голос, напоминавший потуже затянуть узелок или раскрутить иголку, чтобы распутать нить. На всю свою жизнь я запомнила мамины уроки, и не только по части шитья.

Однажды, в субботу вечером, вскоре после отъезда Хелен, мама впервые завила мне волосы. Она поставила меня на стул и расчесала волосы влажной расческой, намотав их на полоски ткани из старого мешка из-под муки. Заснуть в ту ночь было нелегко — узелки больно тянули волосы, — но когда наутро мама развязала их и расчесала, то мои жесткие прямые локоны заструились по плечам мягкими волнами, совсем как у Хелен. Я побежала на кухню, показать папе. Он подхватил меня и крепко обнял.

— Ты только посмотри, какая красавица получилась!
Никогда в жизни никто не говорил мне ничего подобного. Он крепко прижал меня к груди и принялся раскачивать; потом наконец отпустил. Я ожидала, что в церкви все станут охать и ахать при виде меня, но одна лишь Хелен обратила на меня внимание. Теперь, после переезда, она ко мне потеплела.

В тот вечер я попросила маму снова завить мне волосы, но она сказала, что каждый день это делать слишком хлопотно. Я попробовала сделать кудряшки самостоятельно, но вышло неважно, — местами волосы получились волнистые, а кончики остались прямыми. Я решила, что буду завивать их только на воскресную службу. Я была счастлива хотя бы раз в неделю чувствовать себя хорошенькой.

Первый год нового века прошел без происшествий до следующего лета, когда мне исполнилось восемь и я была в доме Хелен. Она как раз носила своего первого ребенка, была на седьмом месяце, и беременность протекала тяжело. Даже на этом сроке ее по-прежнему рвало по десять раз на дню, и стоило ей что-нибудь поднять, как у нее тут же кружилась голова, поэтому в течение нескольких месяцев каждые выходные меня отправляли к ней помогать делать уборку.

Мне это нравилось. Убираясь, я представляла, что это мой собственный дом и это мой муж вот-вот придет с работы домой и поцелует меня, как целовал Хелен Томми.

В тот день я как раз развешивала белье на заднем дворе, как вдруг из дома услышала резкий вскрик — так кричит раненый зверь. Кинув в корзину полотенце, которое собиралась повесить сушиться, я бросилась в дом. Там были муж Хелен, Томми, и врач — тот самый, который помог нам троим появиться на свет. Томми обнимал Хелен. Она прильнула к нему, и вид у нее был такой, будто бы она вот-вот упадет. Я схватила Хелен за юбку.
— Что такое? Что случилось?
Вид у Томми был встревоженный. Он стряхнул мою руку.

— Иди в спальню!
Я, как всегда, послушалась — ушла в спальню и села на кровать. Кто-то закрыл за мной дверь, и я изо всех сил принялась подслушивать, но не могла разобрать ничего из того, что они говорили. Казалось, прошла целая вечность. Наконец дверь отворилась, и Томми внес Хелен в комнату. Она была без сознания. Доктор Уилсон расстелил постель, Томми уложил Хелен и укрыл одеялом. Затем доктор жестом велел нам с Томми следовать за ним в гостиную, и мы вышли, затворив за собой дверь.

Я крепко стиснула ладонь Томми.
— Она поправится? Что с ней?
Он грустно посмотрел на меня, потом на доктора, повесил голову и ушел на кухню. Доктор Уилсон шумно вздохнул, взял мою ладонь в свою и сказал самое страшное, что я когда-либо слышала в своей жизни.
— Произошел несчастный случай, Мод. — Он вдруг замолчал, как будто подбирая слова. — У вас в кухне что-то загорелось. Твой папа услышал крик соседей и побежал в дом, чтобы найти маму.

Волна паники охватила все мое тело, от корней волос до кончиков пальцев. Внезапно меня сковал холод. Все тело била дрожь, и я обхватила себя руками.
— Папа в порядке? Он обжегся?
Доктор Уилсон похлопал меня по плечу.
— Мне очень жаль, Мод. Дом был старый, деревянный. Они не успели выбраться.

Какую-то долю секунды я не понимала смысла этих слов. Сердце мое билось так бешено, что его гул в ушах едва не оглушил меня. Наконец до меня дошло, что мамы с папой больше нет. Я пыталась подобрать слова — но ничего не выходило. Руки безвольно повисли, и я просто стояла посреди комнаты, уставившись в пол и дрожа всем телом. Доктор снова похлопал меня по спине и ушел на кухню. Там они с Томми начали о чем-то тихо переговариваться, а я все стояла как вкопанная. Внезапно из спальни Хелен раздался странный, слабый крик.

Я вбежала к ней. Комнату наполнял запах крови и чего-то еще. Я завизжала, и на мой крик прибежали Томми и доктор Уилсон. Они оттолкнули меня, и я прижалась к стене. Доктор сдернул с Хелен одеяло.
— Воды отошли, — сказал он. — Принеси мою сумку.
Томми убежал в гостиную, где доктор Уилсон оставил свой чемодан, рядом со стулом, принес его и вручил доктору.
Тот посмотрел на меня.
— Принесите воды и все полотенца.

Это привело меня в чувство, и мы с Томми принялись суетиться на кухне. Он набрал большой таз воды, я схватила в кладовке стопку полотенец и побежала назад в спальню.
Доктор убрал с Хелен все одеяла и согнул ее ноги в коленях. Юбка ее была задрана до пояса, белья на ней не было. Я застыла в дверях, не в силах пошевелиться. Никогда прежде я не видела сестру голой, и теперь зрелище было ужасным.
— Давай сюда полотенца, — велел доктор.

Я плюхнула свою стопку на кровать, рядом с Хелен. Томми принес воды — лицо у него было бледное, как у призрака. Он поставил таз на пол и подтащил к кровати маленький столик, так, чтобы врачу было удобно дотянуться.
— Принеси еще воды и подогрей, — сказал доктор, обращаясь к Томми, который испытал видимое облегчение оттого, что ему дали задание, и вновь выбежал из комнаты. Хелен громко вскрикнула, но глаз не открыла. Непонятно было, пришла ли она в себя.

Кровотечение, похоже, прекратилось. Доктор Уилсон раздвинул ноги Хелен и приподнял одеяла. Затем прижал ладони к ее бокам и какое-то время не отпускал.
— Схватки еще не начались. Мод, принеси мне какие-нибудь часы.
Я снова бросилась в гостиную и нашла часы Томми, которые он оставил на небольшой подставке. Эти часы подарил ему его отец, и Том надевал их только по воскресеньям. Доктор встал, пододвинул стул к кровати и кивком велел мне сесть. Затем взял мою ладонь и прижал ее к боку Хелен.

— Первые роды обычно длятся долго. Я не могу сидеть здесь весь вечер и всю ночь. Если понадоблюсь — я у себя в кабинете, в самом конце улицы. — Тут он крепко прижал мою ладонь к боку Хелен. — Чувствуешь ее живот?
Я кивнула.
— Следи за ее лицом — так ты поймешь, когда начнутся схватки, даже если она не очнется. Когда они начнутся, живот на несколько минут станет твердым-твердым, потом снова мягким. Сначала от одной схватки до другой пройдет много времени, но потом они станут все чаще. Понимаешь?

Я снова кивнула.
— Вот и хорошо. Когда между схватками будет примерно пять минут, пошли за мной Томми.
Я снова кивнула в знак того, что понимаю. Доктор встал и вышел из комнаты. Я слышала, как он разговаривал с Томми на кухне и как хлопнула дверь-ширма.

Все время, до вечера, я сидела, уставившись в лицо Хелен, внимательно следя за изменениями. Одна моя ладонь была прижата к боку сестры; когда рука уставала, я меняла руку, но живот был таким же, как и прежде. Каждые полчаса Томми то входил, то выходил, и выражение его лица было озабоченным. Иногда он спрашивал, не случилось ли чего, но я лишь молча качала головой. Наконец он не выдержал и всплеснул руками:

— Я пойду найду какую-нибудь женщину, пусть она нам поможет. Не дело поручать такое маленькой девочке и мужчине. Пойду приведу мою тетю Дебору.
В прошлом году умерла мать Томми, и теперь из женщин в родне Томми осталась лишь Дебора. Она жила на другом конце городка.

Я знала, что за несколько минут управиться у него не получится, к тому же боялась оставаться наедине с такой огромной ответственностью. Но при мысли о том, что можно будет передать свои обязанности кому-то другому, становилось легче. Мы с Томми встретились взглядами — казалось, он спрашивает моего согласия. Я и забыла, что мне всего восемь.
— Да, хорошо бы. Беги скорее, — сказала я ему.

Он пулей вылетел из дома. Не прошло и пары минут, как Хелен издала громкий крик и тело ее напряглось. Под моей ладонью ее живот вдруг стал твердым, как камень. Я посмотрела на часы на столе — было 7 часов и 35 минут.

— Семь-тридцать пять, — сказала я вслух, чтобы запомнить время. Через несколько секунд Хелен расслабилась, и живот ее снова стал мягким. Дальше все происходило в точности, как сказал врач — и мне стало легче. Все будет хорошо. Сейчас Томми приведет тетю Дебору, а когда схватки участятся, они позовут доктора.

Вот только следующие схватки наступили вовсе не через полчаса. Когда живот Хелен снова напрягся под моей ладонью, я глянула на часы: прошло всего пять минут! Мне хотелось позвать кого-нибудь на помощь, но никто бы меня не услышал, а оставлять Хелен одну и бежать за доктором было страшно — и так же страшно сидеть и ничего не делать.

Через несколько секунд схватки утихли. Я вскочила со стула и выбежала на переднее крыльцо, сбежала по ступенькам и пулей бросилась к соседям Томпсонам. Изо всех сил я заколотила кулаками в дверь. Дверь открыл один из их старших сыновей и изумленно уставился на меня.
— Малыш вот-вот родится! Нужно срочно позвать доктора Уилсона в дом Томми, пожалуйста!

Потом повернулась и бегом понеслась назад к Хелен. Она снова успокоилась и как будто заснула. Я села на стул и уже привычно прижала ладонь к ее животу. Через несколько минут схватки повторились, но на сей раз Хелен впервые за вечер открыла глаза и громко закричала. Затем повернула голову и увидела меня. Во взгляде ее читалось осуждение, как будто это я причиняла ей боль. Я схватила ее ладонь и крепко сжала ее обеими своими руками.

— Все будет хорошо, малыш вот-вот родится. Томми побежал за своей тетей Деборой, и доктор сейчас будет.
Хелен крепко зажмурилась, запрокинула голову и снова закричала. Я пришла в ужас, совершенно не зная, что делать. Она подтянула колени к подбородку и хватала ртом воздух.
— О нет, о нет, опять! — прошипела сестра сквозь зубы.

Я отдернула одеяло и заглянула: уже показалась головка ребенка, покрытая кровью и слизью. Желудок у меня сжался, я вцепилась в руку Хелен. Это было единственное, что пришло мне в голову — я понятия не имела, что делать. Потом дверь-ширма с громким стуком распахнулась, и вбежал доктор со своим чемоданчиком.
Я посмотрела на него — вид у меня, наверное, был напуганный до смерти.
— Он уже выходит!

Доктор Уилсон отодвинул меня, поставил свой чемодан на кровать рядом с Хелен и открыл его. Расстелив одно из принесенных мной полотенец на столике рядом с кроватью, он принялся доставать из чемоданчика странные инструменты и раскладывать их на полотенце.
— Возьми еще одно полотенце, разверни его и держи, — велел мне доктор.
Я встряхнула полотенце и одной рукой протянула его врачу.
— Нет, это для ребенка. Разверни его и держи на руках так, чтобы завернуть в него малыша.

Я сделала, как он сказал, и встала, держа перед собой полотенце на вытянутых руках. Насмерть перепуганная, я смотрела, как выходят на свет плечики и ручки ребенка. Мне было ужасно, невероятно страшно, но я зачарованно стояла и смотрела, не в силах отвернуться. Доктор взял младенца за бока и легонько потянул, пока все тельце не вышло наружу. От его живота тянулась странная штука, похожая на веревку, заканчивавшаяся где-то внутри Хелен. Ребенок казался мне крошечным, но я понятия не имела, какими они бывают. Потом увидела его причинное место и поняла — мальчик. Прежде я никогда не видела мужское достоинство: все дети, которых я видела, были одетыми. К тому же они были, как минимум, на несколько недель старше, ведь родились 9-месячными, а не 7-месячными.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь