Мне больно

Как депрессия заместила мою жизнь

В юности на меня произвел сильное впечатление фильм «Покидая Лас-Вегас» — драма о крахе отдельно взятой личности, последовательно проживаемый вместе с героем путь на самое дно бытия с предсказуемым с самого начала финалом. Это балансирование между жизнью и смертью показалось мне тогда очень вздутым и наигранным: невозможно настолько не любить себя, чтобы ежедневно предпринимать максимум усилий для самоуничтожения. Для меня этот фильм стал на долгие годы киноманифестом депрессии и одновременно образцом того, чего нельзя допускать в своей жизни ни при каких обстоятельствах, но я не представлял, что спустя много лет почти превращусь в главного героя.

Это состояние всегда где-то рядом с тобой. В фильмах, в книгах, в текстах песен, в репродукциях картин — везде. Новостные ленты постоянно напоминают фактами о ней: «врачебное сообщество уже много лет ставит депрессию на первые места в списке самых опасных заболеваний», «чаще всего причиной, вызвавшей суицид, является депрессия», «по разным оценкам, от депрессии страдает более трехсот миллионов человек в разных возрастных группах», — просто знай и живи с этим. И даже в светской хронике от нее тоже не скрыться: под постоянным прицелом психологическое состояние практически всех селебрити с Анджелиной Джоли во главе, а самоубийствам Курта Кобейна, Робина Уильямса и Честера Беннингтона было и вовсе уделено больше внимания, нежели чем их прижизненному творчеству. Мир сошел с ума не вчера, и ты часть этого мира.

Признаться себе в том, что с тобой что-то не так, для меня не было проблемой — все внутренние конфликты я решил еще в подростковом возрасте. Фразу — «Я болен, у меня депрессия», — произнести на самом деле совсем не трудно, особенно стоя перед зеркалом, но за пределами зоны комфорта все гораздо сложнее. Мир вокруг не забывает предъявлять тебе претензии: ты обязан быть сильным, ты должен справляться самостоятельно, ты не имеешь права показывать слабину, а если тебе плохо, то, будь уж добр, помалкивай — эти слова вдалбливались в мою голову с самого детства, я слышу их почти ежедневно до сих пор. Кому обязан и что должен, впрочем, не очень понятно, но общество требует соответствий: уж если в метрике была однажды написана буква «М», то давать волю чувствам и эмоциям не имеешь права — парни не плачут. И разве это заболевание? Болезнь — это ведь когда температура за 40, когда лихорадит или бросает в озноб, когда приступы боли. А паническое состояние, расстройство циклов сна и непрекращающееся чувство подавленности — для большинства это не симптомы в принципе. Нечто неощутимое и беспредметное — так, лишь глупая хандра, не являющаяся предметом для серьезного беспокойства. Помножим эти познания на никуда не девшиеся атавизмы советского наследия, когда имелась четкая убежденность в том, что психология является лже-наукой, а психиатрия может быть только карательной, и тогда будет создана почти идеальная среда для отдельно взятого помешательства. Данные установки сломали и еще сломают жизнь не одной сотне человек, и для меня это повод говорить о своем состоянии открыто.

Мне всегда казалось, что у меня устойчивая психика. По крайней мере, точно, чем у большинства — жизненный путь это только подтверждал. Меня не сломали ни масса вынужденных переездов, ни загубленные инвесторами издательские проекты, ни уголовное дело с незначительным лишением свободы, ни неоднократно перенесенный буллинг, ни даже свалившаяся череда смертей близких — все это, возможно, и оставляло какие-то шрамы, но ни один из данных эпизодов не стал для меня роковым. Последняя смена места обитания была хоть отчасти и вынужденной, но позитивных эмоций Киев принес немало (после Москвы, да и, пожалуй, России в целом). Этой энергетики первое время хватало на все и на всех, но тем не менее я стал замечать, что сильно огрубел на чувства. Вплоть до того, что начал прохладно относиться к драмам в жизнях хорошо знакомых мне людей, говорил им, что все на самом деле переживаемо и решаемо. И я совсем уж не мог предвидеть, что в свои 38 лет мне придется обращаться за помощью к психотерапевтам, и пить по расписанию антидепрессанты и транквилизаторы.

У меня нет трудностей с пониманием причины, которая ввергла меня в это состояние. Но, пожалуй, будет честно, если я сделаю одно важное уточнение: для моей депрессии была подготовлена хорошая, щедро удобренная, почва. Полтора года назад я начал принимать препарат, у которого имеются ярко выраженные нейротропные свойства. Внимательно изучив тогда длинный список противопоказаний и побочных действий, я лишь бегло просмотрел разделы, где было указано о воздействии препарата на психику и нервную систему. Постмаркетинговые данные говорили о проявлении у пациентов беспокойства, спутанного состояния, неврозов, сильной депрессии и, как следствие, завершенных самоубийствах. «Этого со мной точно не случится», — подумал тогда я, ведь жизнь была наполнена новыми чувствами и эмоциями, а значит, особых причин для волнений попросту не существовало.

Но та основная причина — глубоко интимная; не уверен, что я еще дошел до той грани, когда могу открыто говорить об этом на публику. Скажем так, это был достаточно веский повод для того, чтобы запустилась цепная реакция, чтобы сработал тот самый всеразрушающий принцип домино. И вот: личное толкнуло работу, работа врезалась в быт, быт упал на настроение, настроение потянуло за собой здоровье — в итоге твоя жизнь превращается в хаотичную груду костяшек, и не понятно, за что нужно браться в первую очередь, чтобы выплыть наверх. Ты становишься совершенно пуст эмоционально, и все, что раньше доставляло удовольствие, перестает быть таковым: не радуют любимые вина и блюда, совершенно не интересны музыка и фильмы, не хочется секса и прогулок, избегаешь встреч с когда-то близкими людьми. Не приходят в голову никакие идеи, не можешь сконцентрироваться на мелочах, любая ранее привычная деятельность кажется невыносимо рутинной, работоспособность измеряется в отрицательных величинах. Жизнь превращается в исключительно физиологический процесс, в котором единственное, о чем можешь думать, сводится к простой мысли — как выйти из этого состояния, как себя переизобрести. И в итоге бросаешься из крайности в крайность — за последние месяцы я совершил немало безумных поступков и наговорил множество диких вещей, напугав тем самым достаточное количество, в общем-то, неплохих людей. Но мне совершенно не стыдно: когда пытаешься ухватиться хоть за что-то, последствия волнуют меньше всего. Потому что я сразу понял, что причина кроется, в общем-то, только во мне, и что я в силах самостоятельно решить проблему. Но для этого нужно все полностью поменять в своей жизни, и отказаться от самого дорогого и светлого в ней.

Наивно полагать, что я не пытался противостоять депрессии, которая с каждым днем все больше и больше отвоевывала места в моей жизни. Первое время я старался создать максимум звуков вокруг себя — дома, оставаясь один, отвлекался на музыку и просмотр фильмов, половину сюжетов из которых сейчас вспомню с большим трудом, но они были той шумовой завесой, которая до поры удачно срабатывала. …Я пытался говорить о том, что со мной происходит в соцсетях, но теперь понимаю, что эта сублимация выглядела не очень-то правдоподобной. Люди мало верят буквам, читая в основном по диагонали, и после второго-третьего поста уже ловишь себя на мысли, что в твои откровения просто никто не верит и ничто не убедит всех в том, что ты живешь от одной попытки суицида до другой. …Я пробовал все списать на выстреливший чуть раньше ожидаемого кризис среднего возраста — просто потому, что привык жить быстро. Но самодиагностика развеяла большинство сомнений — этот этап либо был незаметно прожит, либо наоборот еще предстоит. …Я пытался отвлекаться и общаться с теми, которые, как мне казалось, знают меня — и слышал в ответ лишь общие фразы, и это отбило желание раскрываться перед людьми. И, наверное, даже больше: увидел, что многие приняли искренность за слабость, и понятно, почему — от чужой депрессии бегут, как от чумы. …Я пробовал сменить ежедневную картинку перед глазами — уезжал в другие города, но ни старые улочки Львова, ни остывающее море Одессы не давали полноценно отвлечься, и от идеи переезда тоже решил отказаться, потому что невозможно убежать от себя самого. …Я пробовал вернуться к помогавшим ранее йоге и медитации, но любимые когда-то духовные практики дали сбой — то, что раньше позволяло немного приподниматься над проблемами, в этот момент оказывалось лишь напрасной тратой времени.

Разумеется, я обращался к психологам, но эффект от этих бесед был весьма кратковременным, хотя открываться незнакомому человеку оказалось даже проще, чем близким. В принципе, психологи появились в моей жизни уже на том этапе, когда их участие являлось не только упущенным, но и крайне вредным. По сути, они лишний раз повторили мне те же прописные истины, услышанные ранее — о ценности и прекрасности жизни, о проходящести сущего и о том, что нужно лишь немного подождать. Никто из тех, с кем я общался, не распознали признаков грядущей большой депрессии, зато они были рады работать над сейчас модными биполярным расстройством и синдромом дефицита внимания — видимо, для решения собственных психологических проблем. Возможно, мне просто не повезло со специалистами — да, целых пять раз. И в общем-то, я надеюсь о том, что в аду, если он существует, для практикующих психологов, вышедших из гуманитарных вузов, и в особенности коучей личностного роста, есть отдельный и хорошо подогреваемый котел.

Психотерапевт же появился в тот момент, когда стало понятно, что я не в силах справиться с теми изменениями, которые начали происходить не столько с психикой — с организмом. Механика депрессии для меня никогда не была секретом — в свое время я чуть не связал свою жизнь с биологией, поэтому знал, что ее природа почти всегда носит биохимический характер, и со временем тело реагирует на негативные сигналы собственного мозга. Мысли материальны — и в определенный момент организм начал делать со мной то, чем было заполнено сознание и на что мне так не хватало смелости; тело само начинает тебя убивать. Острая болевая реакция на яркий свет и резкий шум, сильная утомляемость и головокружения, резкая непропорциональная седина — это еще полбеды, которые можно было при желании списать на какие угодно причины. И даже сильнейшее расстройство сна с практически полной потерей аппетита не заставили меня вовремя задуматься о более серьезных последствиях. Начались панические атаки — вот еще одна проверка собственных возможностей. Когда переживаешь их в одиночестве, с этим еще можно как-то справляться, но когда паническая атака происходит на людях или во сне, контролировать ситуацию кажется просто невозможным. В итоге ты находишься в ситуации постоянного стресса, в котором ожидание кошмара становится страшнее самого кошмара.

Специалиста долго искать не пришлось: мне нужен был именно лицензированный врач, от которого требовалось в принципе лишь одно — подобрать адекватную медикаментозную схему и выписать соответствующий рецепт. На терапию, при уже сложившемся недоверии к разговорным практикам, я тоже согласился — почему бы и не доверить ситуацию доктору наук. Эти супервизии закончились пару недель назад — врач сдался, отметив, что не может дальше продолжать сессии в безстационарном режиме, опасаясь нанести непоправимый вред и без того угнетенной психике. Тогда это было моим условием: я сознательно отказался от даже временной госпитализации — для этого имелись и по-прежнему имеются веские причины. Атмосфера постсоветской клиники действует на меня крайне угнетающе — не знаю, почему, но любой, даже самый незначительный визит туда нагоняет на меня жуткую тоску, а тут не предполагалось решить вопрос за пару часов. В конце концов, в больницу сдаются, когда есть к чему из нее возвращаться: да, фармакология прекрасно стабилизирует сон, убирает риски панических атак, нормализует биохимические процессы, но она не в состоянии дать главного — смыслов продолжать жить дальше. На этом и произошло мое прощание с психотерапевтом — по крайней мере, он точно уверен в том, что я безопасен для тех, кто так или иначе завязан в этой истории, а вопрос безопасности от себя самого он оставил совершенно открытым.

Я не знаю, чем и когда все закончится, каким будет выход из этого состояния и будет ли он вообще. Потому что со временем ты сам становишься депрессией — поначалу она как нефтяная пленка обволакивает тебя со всех сторон, стесняет в движениях и мешает дышать, а потом ты перестаешь сопротивляться и растворяешься в ней, начинаешь воспринимать ее как нечто должное и даже неизбежное. Депрессия меняет и внутренне, что несомненно, и даже внешне, попросту пожирая тебя. Похоже, я уже достиг того эмоционального дна, под которым мало что есть и, наверное, нужно бы собраться и придумать себе новую жизнь в самом широком смысле этих слов, но нет совершенно никакого понимания, для чего просыпаться в любое последующее утро. Да, это классическая выученная беспомощность: я не только знаю причину своей депрессии, но и знаю, что может послужить единственным средством выхода из нее — и только потому, что понимаю нереальность своих желаний, не нахожу ничего лучшего, чем просто дрейфовать. Возможно, завтра для меня где-то откроется новая дверь, и я начну смотреть на мир в менее монохромном спектре и перестану писать о себе отстраненно и в прошедшем времени. А возможно, именно завтра я окончательно сломаюсь и наконец почувствую себя героем книг любимого Ремарка — главные действующие у него всегда влюбляются и умирают, и дело за малым.

Я ничего не писал последние пару лет: творческий кризис, видимо, начался гораздо раньше депрессии. Вероятно, это даже мой финал в журналистике — и дело не только в утраченной способности писать, не в наклеивании на себя не самого приятного ярлыка, не в возможном потенциальном вреде от этого текста, и даже не в том, что мне по большому счету уже нечего терять. Вряд ли я когда-либо смогу сказать что-то более личное и более стоящее, но это тема, о которой нужно не бояться говорить вслух. Потому что огромное количество людей годами живут в депрессивном мороке, боятся в этом признаться себе и окружающим и даже не подозревают, как можно и нужно бороться с данным недугом. Возможно, в этом своем незнании и в непонимании положения даже они счастливы. Возможно. Но не факт.

Главное же, что я смог вынести из этого уже порядком затянувшегося состояния — это четкое ощущение того, что травма не обязательно сопрягается с ожогом, вывихом или переломом. Эмоциональный удар болит не менее сильно — такая боль находится за пределами контроля твоих рецепторов и не лечится ни одной из известных таблеток. А почувствовать себя немного живым иногда очень полезно.

И вот еще что. Быть слабым — не страшно.