Метод 15/33

Глава 14. День тридцать третий, продолжение

Я отвернулась от Дороти и оказалась лицом к лицу с двойником своего похитителя. Одновременно я мгновенно осознала, что обязана защитить четверых людей — себя, своего неродившегося ребенка, истеричную Дороти и ее неродившегося ребенка. Я отметила слезы, рекой льющиеся из его воспаленных глаз. Влага толстым слоем покрыла верхнюю часть его лица, и казалось, его кожа плавится или тает. Испугавшись, что у меня начинаются галлюцинации и мне видится разрушение восковой фигуры, я всмотрелась внимательнее и обнаружила, что его слезы, подобно отливу на мягком песке пляжа, оставляют борозды на толстом слое тонального крема, смазывая его макияж. Макияж? Да, макияж. Ух ты. Довольно скоро из-под тонального крема появились его гигантские поры, и он предстал передо мной как полный двойник того человека, которого я только что убила. Он дышал так глубоко, что не оставалось сомнений — передо мной человек, раздавленный неописуемым горем. Подобно огромному быку, которого ужалила пчела, он практически врос в доски пола обеими ногами, готовясь броситься вперед и нанизать врага на рога.

Из всего этого следовало:
Брэд обнаружил останки своего брата.
Брэд располагал своими собственными ключами от наших камер — в настоящий момент вся связка болталась в его безвольно повисшей руке. К счастью, войдя в комнату Дороти, я бросила свои ключи в заплечный колчан.
На самом деле Брэд никуда не улетел.
Брэд намерен причинить нам ужасный вред — гораздо более сильный, чем когда-либо прежде.
— Мой брат! — визжал он, меряя шагами комнату Дороти и приближая свое лицо к моему.

— Мой брат, мой брат, мой брат, — повторял он, разворачиваясь, шагая взад-вперед и заламывая руки.
Приблизительно во время третьего раунда его визга я заметила щербину в одной из четырех золотых пуговиц на рукаве его довольно щегольского темно-синего бархатного пиджака. Несмотря на все эти его тирады, он выглядит таким безупречным. Но щербина…

Когда он ударил меня тыльной стороной кисти в висок, как если бы я была теннисным мячом, а его рука ракеткой, я решила, что щербина была пророческим видением, потому что я уверена, что пуговицу повредила именно я. Возможно, мой мозг, занятый постоянным оцениванием ситуации и планированием мельчайших шагов, научился предвидеть ближайшее будущее. Разумеется, доказать эту теорию я не могу, но мне хотелось бы когда-нибудь исследовать эту теорию вместе с нейробиологами.

Этот удар, видимо, надежно выключил все эмоциональные переключатели, которые могли на тот момент находиться во включенном положении. Я рухнула на пол, погружаясь в благословенное состояние бесчувственности. Я стала всего лишь сосудом. Роботом. Автоматом. Андроидом, настроенным на убийство.

Я зажмурила ушибленный глаз и нащупала одну из выскользнувших из колчана стрел. Я схватила ее, одновременно сдергивая со спины лук. Лежа на боку на полу комнаты Дороти, я натянула тетиву из резинки и дождалась, пока мой новый тюремщик снова не повернется ко мне лицом. С того момента, как его рука ударила меня по лицу, прошло всего три секунды. Тренировки. Тренировки. Действовать таким образом позволяют упорные тренировки. Они отделяют ваши физические действия от ужаса окружающей вас реальности. Можете спросить любого солдата на любой войне.

Дороти уже вскочила и стояла у себя на матрасе, голося так, что хоть святых выноси. Она казалась мне ведущим сопрано в опере о жуткой агонии. Возможно, от ее оглушительного ора разрушался сам воздух. Как мне хотелось заменить ее голос своим стареньким радиоприемником и мелодичным перебором клавиш. Я не стала поворачиваться, чтобы ее успокоить. У меня не было на это времени. Я лежала на полу перед ней. Она разрывала свои голосовые связки на кровати у меня за спиной, а я целилась из лука в нашего общего врага. Глаз с той стороны лица, по которой он меня ударил, распух. В него стекала струйка крови. Впрочем, мой второй глаз видел все совершенно отчетливо. Он не распух, в нем не было крови, и он совершенно меня не беспокоил. Я подняла наконечник стрелы к его глазам. И не дав ему ни малейшего шанса отступить или даже остановиться и собраться с мыслями, я выпустила стрелу.

Лети, стрела. Пригвозди его.
Стрела задрожала в воздухе, но, подобно самонаводящейся ракете, стабилизировалась в полете и, не сбавляя скорости, пошла прямо. Вонзившись в чувствительную ложбинку между носом и костью скулы, приблизительно в дюйме под нижним веком, деревянное острие решительно вошло на достаточную глубину, чтобы стрела осталась торчать из его лица. Если бы у меня была возможность потренироваться, я бы смогла пронзить его глаз, а возможно, и мозг.

Тут же раздался звериный рев. Он поднял руку и выдернул стрелу, я сочла его реакцию идиотской. Если тебя ударили ножом, оставь его в ране. Доберись до врача. Лезвие закроет кровотечение. Так когда-то учил меня отец, рассказывая о ране в правом боку, полученной им во время службы в армии. Я прошел десять миль с кухонным ножом преступника в боку. Если бы я его вытащил, мы бы сейчас с тобой тут не разговаривали.

Фонтан крови ударил из левой щеки Брэда. Кровь стекала по его бархатному пиджаку, и на полу быстро образовалась лужа. Даже мои руки оказались забрызганы его кровью. Дороти, благослови ее Господь, перестала кричать и, подскочив ко мне, начала бросать книги в кровоточащую голову Брэда. «Над пропастью во ржи», «Завтрак для чемпионов», «Сто лет одиночества», «Что-то страшное грядет», другая классика из программы средней школы — Дж. Д. Сэллинджер, Воннегут, Маркес, Брэдбери — все это превратилось в снаряды нашей войны. Сборное преимущество № 39: книги.

Брэд, превратившийся в скулящего слабака, проковылял в коридор и, прижав ладонь одной руки к кровоточащей дыре в лице, принялся запирать дверь, роняя ключи на пол и силясь попасть ими в скважину. То, что я снова окажусь заперта в камере, меня беспокоило гораздо меньше, чем то, что передо мной раненый зверь. Раненому зверю, убитому горем и беззащитному, уже нечего терять, и заговаривать ему зубы, пытаясь склонить на свою сторону, бесполезно.

Таким образом, в коридоре за дверью меня поджидала бешеная гиена. В камере вместе со мной находилась истеричная девчонка. Дороти вернулась в постель с холодящими кровь стонами. Я, ссутулившись, стояла на вытертых досках пола — похоже, тут бегал взад-вперед не только Брэд — и всматривалась в треугольное окно в надежде увидеть дрожание крылышек своего ангела — черного мотылька. Но он так и не появился.

Как ты могла упустить из виду возможность появления Брэда? Как так вышло, что ты настолько просчиталась? — корила я себя.

Должна признать, что я всегда ожидаю от себя слишком много. Я действительно порой считаю себя всеведущей, хотя отлично понимаю, что это не так. Думаю, мной руководит желание, стремление овладеть всеми знаниями вселенной и найти правильное применение для этой всеобъемлющей информации, этого коллективного разума. Разгадать все загадки пространства, времени и материи в противовес темной материи. Познать чудо сотворения мира. Смысл и значение всего сущего.

Я всякий раз смиряюсь, убеждаясь в ограниченности своих возможностей, в том, что я всего лишь человек. И все же я толкаю себя все дальше, никогда не опуская рук перед лицом непреодолимых трудностей.

Я кружила по периметру своей новой камеры, напоминая себе, что я позвонила копам. Это скоро закончится, расслабься, расслабься, дыши. Они должны вот-вот появиться. Надеюсь, они приедут раньше, чем он сюда вернется. Но лучше что-нибудь придумать на тот случай, если что-то пойдет не так. Что, если человек, ответивший на мой звонок, тоже в этом замешан?

Дороти лежала на кровати, свернувшись калачиком и напоминая умирающего фавна. Ее стоны мешали мне составлять план. Я не привыкла учитывать чье-либо присутствие в вырабатываемой мной стратегии, будь то дома в лаборатории или здесь, в тюремном заточении. Я также не привыкла поддерживать разговоры с девушкой своего собственного возраста, уже не говоря о том, чтобы их начинать. Дома у меня не было подруг. Моим единственным другом был Ленни. Мы дружили с четырех лет, а в четырнадцать начали встречаться. Ленни был поэтом, и эмоций у него было с избытком. Мы обнаружили, что уравновешиваем друг друга. У Ленни были необыкновенные способности к английскому языку. Он так быстро схватывал связи в длинных списках слов, с виду не имеющих друг к другу никакого отношения, что наши учителя с трудом подыскивали задания, соответствующие его запросам и возможностям. В пятом классе они открыли специальный класс, в котором был лишь один ученик — сам Ленни. Раз в неделю из совета по старшей школе штата Нью-Гемпшир приезжал специалист, обеспечивающий Ленни целым списком сложных заданий. Люди с учеными степенями употребляли слово «гений» так небрежно, как будто ставили ему диагноз СДВ

[11]
. Но я думаю, самый лучший диагноз поставила ему Нана, известная просто как Нана.
Нана прилетела в Нью-Гемпшир из своего поместья в Саванне приблизительно за восемь месяцев до тридцать третьего дня. Мои родители уехали в Бостон на спектакль «Бродвей в Бостоне». Мы с Наной и Ленни играли в «Скраббл»
[12]

на кухонной стойке, уютно расположившись на высоких барных стульях с мягкими спинками. Разумеется, Ленни лидировал с сокрушающим волю к борьбе отрывом очков в семьдесят, и я подсчитала, что смысла продолжать игру нет.
— Нана, давай приготовим помадку, потому что мы все равно проиграли, — предложила я. — Я уже все просчитала, смысла бороться нет. Так что лучше закончить прямо сейчас. Или, может, сыграем в шахматы? Ленни совершенно не разбирается в военных стратегиях, и мы сможем его уничтожить.

— Ты хочешь сказать, ты сможешь уничтожить нас обоих, — уточнила Нана.
— Ну что ж, если ты так на это смотришь, — хмыкнула я.

Я щелкнула переключателем Привязанности и одарила Нану широкой обезоруживающей улыбкой, на что она сдвинула свои пушистые брови и подмигнула мне в ответ. Мне нравилось смотреть на ее мягкую, покрытую мелкими морщинками и очень белую кожу под стать ее белым вьющимся волосам. Она казалась мне сияющим привидением. Это был счастливый призрак в моей жизни — в красной блузке с цветами лайма, длинной красной вельветовой юбке с розовой шелковой лентой в качестве пояса, красных кожаных босоножках с розовыми ремешками… Обладая белым лицом и волосами, она одевалась так ярко и красочно… Казалось, ее душу обволакивает радуга.

Нана была писательницей, и ее романы — разумеется, детективные — постоянно издавались. Так что в своих краях она была довольно популярной личностью. Ее целевой группой были дамы ее возраста, которые, в отличие от нее самой, проводили время в креслах-качалках на берегах озер или в кирпичных стенах пансионатов для престарелых. В отличие от своих читательниц, Нана никогда не делала себе скидок на возраст. Она писала и шила, шила и писала, а когда приезжала в гости ко мне, готовила молочную помадку.

В этот вечер, за восемь месяцев до тридцать третьего дня, мы с Ленни были учениками предпоследнего класса. Была пятница в середине октября. Воздух был необычно теплым, и в открытые окна кухни врывался легкий ветерок, развевая шторки над стеатитовой мойкой. Когда запел чайник, Нана соскользнула со стула, чтобы его утихомирить.

— Знаешь ли, — произнесла она, — Ленни такой же, как и мы. Разница только в том, что он счастливый хозяин того же литературного паразита, который жил в Чарльзе Диккенсе и который живет в Бобе Дилане. О таком великолепном недостатке простым смертным приходится только мечтать. Как бы мне хотелось страдать от подобного отклонения.
Она обернула ручку чайника стеганой прихваткой, а я посмотрела на Ленни пустым взглядом. Тем самым, от которого ему, по его словам, становится не по себе.

— Лиза, не начинай, — произнес он, щелкая пальцами перед моим носом в попытке вывести меня из оцепенения.
Но мои мысли были уже далеко. Я затерялась в безлюдном, никому не видимом пространстве, погрузившись в режим решения задачи.

Когда Нана свела литературный дар Ленни к микробиологическому отклонению, что-то во мне щелкнуло, пробудив научный интерес к решению задачи. Возможно, ее дружеский комментарий не следовало принимать всерьез. Это была шутка, призванная оживить наш выходной. Возможно, мне не следовало возводить ее теорию до уровня доказуемой биологической теоремы. Но извращенная подростковая ментальность увлекла меня в гормональную бурю, пробудившую научный интерес и желание одновременно. Да, возможно, мне хотелось заразиться болезнью Ленни, его талантом к словам. Возможно, это стало причиной того, что обычные методы защиты не сработали: в ту ночь был зачат наш ребенок. Это произошло в машине Ленни, после того, как мы до отказа набили животы помадкой Наны. Мои мысли были на сто процентов посвящены микробиальной инокуляции и на ноль процентов овуляции. Научная фантастика против установленных медицинских фактов. Я ошиблась лишь один раз, споткнувшись в борьбе с гормональной бурей. Как это ужасно — быть подростком.

Когда подошло и миновало время следующих месячных, а Тампакс мне так и не понадобился, я решила, что больше никогда не позволю самому заурядному физическому желанию затуманить мой всегда ясный и острый ум. Я попросила у Ленни прощения и пообещала не разрушать его жизнь, заявив, что беру всю ответственность на себя. Мы снова сидели на мягких барных стульях, когда я сообщила ему новость и принесла свои извинения. Мои родители были на работе, а Нана вернулась в Саванну. Когда я сказала, что справлюсь со всем сама, эмоциональный Ленни не выдержал.

— Ни за что, — произнес он.
— Ленни, нет. Это я во всем виновата.
— Нет, это я виноват. Я этого хотел.
— Ты этого хотел?
— Лиза, выходи за меня замуж.

Я быстро подсчитала наш возраст и все последующие события наших юных жизней — как ее подросткового периода, так и того, что ждет нас после двадцати лет. Посвистывание чайника снова просигналило, что в нашей жизни происходят глубокие перемены, и я бочком сползла со стула, чтобы снять его с нагревающего элемента. Я честно сообщила Ленни о результатах своих подсчетов.

— Хорошо. Но ровно через четырнадцать лет, когда нам обоим исполнится тридцать, после того, как мы получим степени и ты заявишь о себе в литературе, а я в науке.
— Договорились, — ответил он.
Он вытер глаза рукавом и потянулся к ручке, чтобы задокументировать свое внутреннее смятение, нацарапав на салфетке короткое стихотворение.

Для меня это было высшим проявлением романтизма. Что думал и чувствовал Ленни, я не знаю. Он провел выходные в библиотеке, исследуя биографии и творчество поэтов, писавших о своих детях. В понедельник он вошел в школу с сияющим взглядом и чуть ли не вприпрыжку.

Нана пришла бы в ужас, если бы узнала, к чему она меня подтолкнула своей неожиданной аналогией. В любом случае я не собираюсь ей ничего такого рассказывать. Даже семнадцать лет спустя я досадливо морщусь, описывая эти события. Я опасаюсь, что ее восьмидесятивосьмилетние глаза могут обнаружить правду о ее правнуке.

Почему-то тогда, в камере Дороти, я вспоминала Нану и ее пророческие слова, произнесенные восемью месяцами ранее. Я подошла к постели Дороти. Ее тело было изогнуто в мою сторону подобно изуродованному круассану — с комком теста посередине. Я понятия не имела, как мне ее утешить, но понимала, что, скорее всего, лишь оттолкну ее, если начну описывать, как я убивала в своей комнате нашего другого тюремщика. Вероятнее всего, ее представления о справедливости значительно отличались от моих.

Мы слышали, как внизу ходит и расшвыривает предметы Брэд. Судя по его маниакальным воплям, у него окончательно сорвало крышу. Мощный удар сотряс все три этажа. Вероятнее всего, Брэд разнес о стену стул или журнальный столик.
Это все скоро закончится. Где копы? Копы приедут. Они нас спасут. Где они, черт возьми? Они скоро должны быть здесь. Мне кажется, они должны были бы уже приехать.

Я знала, что мне хватит секунды на то, чтобы отпереть деревенский замок Дороти. Входя сюда, я успела его осмотреть: старый замок, откроется без проблем, Преимущество № 38. Но не было никакого смысла предпринимать что бы то ни было до приезда копов или, если они так и не появятся, до отъезда Брэда. К счастью, из крыла Дороти было хорошо слышно все, что происходит снаружи и внизу. Я не сомневалась, что если мы будем сидеть тихо, то сумеем выждать момент, чтобы открыть замок и выбраться. Таким образом, вместо того чтобы мерить шагами комнату и изводить себя расчетами, я должна успокоить Дороти. Мы должны прислушиваться, прислушиваться и выжидать. И если копы так и не появятся, прибегнуть к выдержке — Преимуществу № 11 — и позволить Брэду покинуть дом. А потом, потом нам придется поторопиться.

Дороти лежала, содрогаясь в конвульсиях, и я только сейчас обратила внимание на ее помятое фиолетовое платье без подкладки. Мама ни за что не позволила бы мне надеть нечто подобное — явно низкокачественный ширпотреб. Впервые за время, проведенное в заточении, я задумалась над собственным облачением. Мои черные брюки для беременных были сшиты вручную во Франции и до сих пор на удивление хорошо удерживали форму. Они даже почти не помялись. Мама купила сразу две пары таких брюк на следующий день после того, как узнала о моей беременности.

— Это испытание не значит, что мы должны вести себя нецивилизованно, Лиза. Ты будешь одеваться надлежащим образом. Хватит этого мешковатого тряпья. Внешность очень важна во многих отношениях, — заявила она, щелчком сбивая невидимую крошку со своей безукоризненной блузки и поправляя бриллиантовые запонки под своими вышитыми на манжетах инициалами. — Это не имеет никакого отношения к богатству. Я могла бы купить тебе десять дешевых платьев для беременных по цене этих двух штанов. Большинство беременных именно так и поступили бы. Но качество важнее количества. И с экономической точки зрения очень глупо подменять качество количеством. Это означает пускать деньги на ветер. — Она помахала пальцами в воздухе, как будто отгоняя от себя финансовый крах, туда, где ему было место — где она не смогла бы его увидеть. Я спрашивала себя тогда — почему мой имидж волнует ее больше, чем мое состояние. Но теперь я понимаю, что таким образом она пыталась справиться с ситуацией.

Качество моих штанов не помогало мне понять, как успокоить Дороти. В тугих швах французского хлопчатобумажного изделия никаких подсказок мне обнаружить не удалось. От рыданий у нее начались сухие позывы на рвоту, а затем она начала бормотать что-то невнятное и колотить кулаками по матрасу. Моя голова подпрыгивала от каждого ее удара. Возможно, раньше она держалась, но теперь бедняжка Дороти не выдержала напряжения и окончательно перестала себя контролировать. Подними она голову и посмотри на меня, вероятнее всего, я бы увидела, что ее глаза закатываются под веки.

Какого черта копы до сих пор не приехали? Времени прошло уже очень много. Я подумала о Нане. Я подумала о маме. Я сижу здесь, на полу, с окровавленным лицом. Что-то пошло не так. Что-то очень сильно не так. С этим необходимо что-то делать. Нам надо отсюда выбираться.
Внизу какой-то тяжелый предмет врезался в другой тяжелый предмет. Вслед за этим раздался душераздирающий вопль, что-то наподобие: «Йииии-ананнаа — мой брааат!»

Забудь о том, что кто-то нас спасет. Ни на кого не рассчитывай. Рассчитывай только на себя. Сосредоточься на Дороти. Заставь ее умолкнуть. Он должен уехать. За какими-нибудь инструментами, что ли. Он уедет, и мы должны быть наготове. Успокой Дороти.

Единственное утешение, которое я могла предложить Дороти, — это сесть, скрестив ноги, и положить ладонь на ее подушку. Вторую руку я продолжала прижимать к своему лицу в попытке остановить все еще сочащуюся кровь. Я подумала, что моя рука, лежащая так близко, позволит ей схватиться за меня как за спасательный круг, если ей удастся сосредоточиться на том, что окружает ее в реальном мире. Но этим действием я всего лишь повторила то, что когда-то сделала для моего отца Нана в тот день, когда умерла его сестра, ее дочь. Нана тоже плакала. Она была так измучена и обессилена, что смогла предложить моему отцу лишь этот крошечный молчаливый жест утешения. Он и тетя Линди были очень близки. Их разделяло всего девять месяцев. Рак был стремительным и безжалостным.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь