Медсестра

Таня почти бесшумно вошла в палату, лишь тихий щелчок закрывшейся двери подсказал мне, что ее появление это не сон, а сердце учащенно забилось, когда она присела на краешек постели, окутав меня теплым запахом распущенных волос. Я взял ее за руку и молча притянул к себе, снова бесконечно долго целуя желанные губы, замирая от щекочущих мое лицо мягких прядей. Руки, и ее и мои боролись с одеждой и мешали друг другу, отбрасывая в сторону халат и футболку, гладили плечи и прижимали наши губы, а страсть распалялась стонами и неистовым танцем наших языков. И все это длилось невообразимо долго и сладостно бесконечно. И я, как безнадежно больной, пытался ухватить сводящее с ума чувство, как последнюю каплю жизни.

Таня прогнулась подо мной, позволив расстегнуть и сорвать с нее лифчик и трусики, и я тут же прижал ее к постели, утонув в мягкости ее груди, а следом как в манящий своей бездонностью омут, ворвался во влажную тесноту. И двигался, двигался, двигался, не желая заканчивать этот полет ко дну безумия, не имеющего конца, боясь, что с последним всплеском наслаждения, мир перестанет существовать.

Таня выгибалась мне навстречу всем телом, стонала через плотно сжатые губы, словно не хотела выпускать из себя вместе со стоном бушующее внутри чувство, а я отчаянно бился между ее дрожащих коленей, до боли сжимая в кулаки пальцы...

Утром меня разбудил вернувшийся из дома пацан. Вслед за этим лечащий врач равнодушно сообщил, что меня выписывают, так же равнодушно пожелал не есть подозрительные йогурты и тихо растворился в больничных палатах.

Я как мог, тянул время, заторможено собирая свои вещи, постоянно прислушиваясь к голосам в коридоре и оглядываясь на дверь, и уже знал, что не увижу ее: утром, пока я еще спал, она сдала смену и ушла домой, оставив мне лишь воспоминания о прошедшей ночи.

©MMXVII, Merzavets