Маша.
Paste travellerМаша. Я хочу с тобой погулять. Потому что ты сидишь за партой с Ваней, а я не хочу чтобы ты с ним сидела. Потому что Ваня мой друг, ты сама знаешь, а тогда мне надо будет врезать ему как следует, а я не хочу драться с Ваней. Я сильнее него, но все равно не хочу. Когда он тебе тогда нёс портфель, я думал, что всё, но потом я решил, что больше так не будет, потому что мне папа сказал как-то, что если ты решил что-то совсем, то тогда всё, надо чтобы было так только и никак по-другому. Понимаешь? Я сначала сам долго не понимал, а потом как понял сразу, ужас. Вот я и решил, чтобы ты гуляла только со мной, а сидеть с Вагей — это делай как знаешь. Я сам буду носить твой портфель. Всё. Митя.
Сегодня весь урок выводил на парте твоё имя. Здорово мне влетит, если обнаружится. Марь Ванна, как обычно, в ударе. Это дурында влепила трояк за нарисованный на полях профиль Черны... как его...шевского. Нормально вообще? После уроков встречаемся там же. Погода хмурая, я зонт возьму. Есть еще беседка недалеко, но туда идти — сама знаешь. Короче: вчера вечером долго думал над тем, что ты сказала. Я, конечно, может быть и дурак, но смотри, — эти его сальности в твой адрес... Я ему шею сломаю, если еще раз, а тебе тоже что-нибудь... надо придумать. Тебя отпустят вечером? Ты как-нибудь выходи обязательно. Рисунок оторвал, книжку не жалко, вечером покажу. Пока. Митька.
На набережной такой мрак был — народу как конь настругал. Огни, юбки, танцы, в общем — вечер что надо. Оченно я по вам истосковался, моя почтенная. С понедельника я один, мои отплывают на неведомые юга и неведомо на чем. Эта посудина вообще доплывет?! Своим же скажи, что, якобы, у Катьки. У них нет домашнего, все прощитано-перещитано. Ай да ловкач я, правда? Только очень тебя прошу: не надевай ты больше свои вот эти... черт их совсем задери. Осядет все, пока разэцамаешь. Терпения не хватает. Постоянно думаю о нежной твоей наготе. Не помню откуда урвал. Ладно, ладно, не делай такие губы. Люблю тебя крепко. Твой Митя.
Пишу тебе с трепетом, с каким-нибудь глупым лепетом, пишу тебе так, будто Бог за спиной стоит. Как мне объяснить, как передать всю эту ноющую тоску по тебе? 22 года я живу, понимаешь, и сколько еще предстоит, и ни одну минуту жизни не представляю без тебя. Я люблю тебя, я тебя люблю, я тебя люблю всей своей кровью, до хруста. Прочитай это не так, как читают липкие листы сколоченных наспех эпистолярных романов, прочитай по-новому, моим голосом прочитай, — как-нибудь, крепко, основательно, тяжело. Я тебе хочу это так сказать, чтобы мир расступился, понимаешь? Чтобы все остановилось вокруг, замерло; вот, дескать, заткнись существованье, дай сказать! И я говорю, говорю, говорю без удержу самые простые вещи о том, что так, как тебя, мне никого не приходилось любить. Твой Митя.
Здравствуй, душа моя. Прекрати так изводить себя. Поцелуй сына, как он, как ты, как вы оба? Мне нужно тебе страшные вещи сейчас говорить, мне нужно чтобы ты поняла... Чтобы устояла, чтобы ничего, понимаешь? Мне не умирать страшно, хотя сердце все об одном — бьется как дурное; мне вас оставить страшно. Я тебе всю жизнь о малом говорил, о незначительном, а это — последнее, кажется, письмо, и как вместить сюда то, до чего досказаться, дописаться, долюбиться не получалось тридцать с лишним лет? Есть такие вещи, Маш, которые не умещаются в слова. Вот о них нужно. Смерть легка на подъем, я это сейчас только понимаю ясно. Жизнь — напротив — существо ленивое и медлительное: младенчество, детство, юность; а смерть — она вот — уже на пороге, мнется, топчется; нерешительный гость. Важно вот что: для чего пришел в этот мир и каким уйдешь. Уйти нужно благодарным. Миру, богу, я не знаю, врагу... всему, что было рядом. Я так думаю. А ужас не в том, что горячий металл полетит в мой затылок со скоростью целая жизнь в секунду, а в том, что мало мелочей мы с тобою разделили, пусть хоть цветок полевой на распутье или перламутровая эмаль, понимаешь? Непростительно мало. Сказать не могу как мало.
Нежно сына люби, его васильковые очи, наш дом у реки и политый латунью луг. Наши письма, наши голые, гулкие ночи, и тара-рара-ра в нежном шелесте милых рук. Не выходит стихами, совсем мрак в голове, проваливаюсь. Помнишь ли глупые стишки эти? Нищету нашу счастливую? Помнишь эти слезы счастья, когда орал под окнами... и васильки, и оберточная бумага, и снег, и какое это был чистое, неподдельное счастье... До последней крайности напрягаю память, чтобы в горсть собрать самоцветы нашей большой, очаровательной жизни. Я их здесь положу, в сухой листве, у какого-нибудь серого камня. А ты придешь сюда пасмурным ноябрем. Аккуратно листву смахнешь теплой своей ладонью. Не умру. Тара-рара-ра. Не умрем. Только ветер таскает по небу тоску воронью. Опять строчка худо вышла. У меня мысли путаются. Я сейчас живо представляю себе этот сабельный свист разбега до обратного предела жизни, т.е. к самому рождению, и единственное, что не имеет рифмы в вихре воспоминаний — ты.
Меня казнят, Машенька. Меня убьют завтра.
Всю жизнь любил вас. Всю смерть стану любить.
Митя. #cartel #lm
