Марька

Так было три раза, или может быть, четыре. Под конец я просто скользил в ней хуем, который уже выплюнул все, что в нем было, — просто потому, что не мог расстаться с горячей пиздой, ставшей частью моего тела. Потом мы, изнуренные, снова ели, не разлепляясь, и жующая Юля сжимала мне утробой кол, не желающий обмякать...

— Я изменила тебе, — сказала она.

— Я тебе тоже.

— Или это не считается?

— Не знаю. Наверно...

Мы снова замолчали.

Слова казались накипью, бессильной выразить и каплю того океана, в котором мы плыли, как кусочки сахара, растворяясь в щекочущей бездне.

Потом Юля обвила меня руками.

Я почувствовал, как ее сиськи влипают мне прямо в сердце, и оно замирает в их блаженном тепле; почувствовал, как наши тела слипаются воедино, кожа исчезает, пропуская мясо к мясу, и мы вновь срастаемся, как сиамские близнецы, обжигая друг друга сердцами...

***

Мы уснули, и во сне занимались любовью, умирая от тихого блаженства, усиленного кривыми зеркалами сна.

Проснулся я от оргазма, как в детстве, — только сейчас обкончал не трусы, а масляную плоть Юлиной утробы.

Юля пищала подо мной, закатив глаза, как сомнамбула. Я с трудом добудился ее.

Разлепившись, мы долго сидели, глядя в одну точку, размягченные и липкие, как мармелад — с ног до головы в Юлиных и Марькиных соках, в сперме, в слюне и хрен знает в чем.

Одеваться было противно, и мы молча, не сговариваясь, решились выйти к морю голышом — впервые в жизни.

Как на грех, было полно людей. Юля застыла, но было поздно: нас увидели и подошли к нам...

Весь этот вечер мы пробыли голышом на людях. Чувство было очень странное: будто кожа стала чувствовать взгляды, обжигавшие гениталии не хуже прикосновений. Мое хозяйство выперло вперед безнадежным дрыном, и, когда мы сели у костра, я старался поплотней сдвинуть ноги.

Вновь шла игра на Марьку. Она кружилась у костра — исцарапанная, обгоревшая до черноты, с водорослями в белых волосах, слипшихся от соли.

Тело ее было в песке и гальке, потому что она валялась на берегу, как морской котик, не пользуясь подстилками. Ее сиськи, огромные, щедрые, будто она уже выкормила целый выводок детей, целились в разные стороны, и все, кто находился рядом, был под их прицелом. Она казалась одновременно и молоденькой, почти ребенком, и древней, как земля и море. Волосы ее выгорели добела, до лунной седины, как окрестные травы.

Городскому жителю, привыкшему к гламуру и к косметике, она, возможно, и не понравилась бы. Но здесь, на берегу...

Ее флюиды били тем больней, что она никого не завлекала, а просто жила себе, как счастливый зверь. В ней чувствовалось что-то, что сильней и древней красоты — женская мощь, густая и терпкая, как смола на окрестных деревьях.

— Ты хочешь ее, — шепнула Юлька.

— Да, — ответил я. — И ты тоже.

— Да...

— Ты хочешь не ее. ...

Ты хочешь всех. Мы оба хотим всех. Мы стали сексуальными маньяками. Это потому, что мы голые.

— Не только поэтому...

Я промолчал. Юля была права.

Очень скоро Марьку выиграл один из «дикарей». Она стала раком, попискивая от предвкушения, а счастливчик спустил плавки...

— Слышь, ты, мудак! Ты мухлевал, блядь! Я видел! — раздался все тот же голос.

— Отстань, Отелло! Когда-нибудь и тебе повезет, — урезонивали его.

— Заебаю! Нахуй! — ревел тот, прорываясь к Марьке. Его оттащили, и он долго еще матерился где-то сзади.

Счастливчик стоял на карачках, оглядываясь — и, когда выяснил, что опасность миновала, нагнулся к Марьке и влип в нее всем телом, как муха в мед...

Я никогда не думал, что это так невыносимо — видеть чужой секс.

— Иииыы, — стонала Юля, потому что я дрочил ей голую пизду, плюнув на стыд. — Ты что? Не наааадо...

— Никто не видит, — хрипел я, и это была правда: все смотрели на Марьку с «дикарем».

— Ыыыыы! Ы! Ы! Ы! — вдруг выгнулась Юля, выпятив лобок. Кто-то обернулся на нее, но тут же повернулся обратно к героям дня. — Ыыыыиии... Что ты наделал?! Кошмар какой...

Я больше не мог. Оттащив Юлю на три шага в темноту, я повалил ее на песок и вломился в нее каменным дрыном, которому, казалось, неоткуда было брать силу...

***

Назавтра было точно так же. И послезавтра, и послепослезавтра.

Каждый день Марька ходила к нам. Она учила меня ласкать Юлю, а Юлю — ласкать меня. Учила своим собственным телом: делала со мной и с Юлей все, чему учила нас.

Мы не знали, как все это называется. Мы даже не пытались говорить об этом, зная, что слова только все испортят. Марька лизала нам гениталии, целовала и дрочила нас — иногда двоих сразу, — смеялась, визжала, признавалась нам в любви, окутывала ласками, обтекала своим изобильным соленым телом... Она влюбилась в нас — именно в нас двоих, — а мы оттого почему-то крепче влюбились друг в друга (хотя казалось — куда уже крепче).

Все это она проделывала с нами днем, никогда не оставаясь на ночь. Я пытался выпытать, где ее палатка, но это было так же трудно, как узнать домашний адрес у дельфина или чайки.

Однажды мы не пошли к вечернему костру. Нам хотелось побыть наедине.

Я только-только отвалился от Юли, рухнув на мятую подстилку, — как с улицы донесся душераздирающий вопль.

«Дикари» не стеснялись орать, выплескивая эмоции в море, — но такого вопля, как этот, я еще не слышал. Ни здесь, ни где угодно.

Кроме того, я, кажется, узнал голос...

— Марька, — сказала Юля, поймав мой взгляд.

Мы вскочили и, не одеваясь, выбежали к костру.

Возле него лежала Марька. На животе у нее зияла рана, неправдоподобно-кровавая, как в кино. Глядя на нее, думалось о гриме и спецэффектах, а не о боли и смерти.

Я почувствовал, как сами собой подкашиваются ноги...

Вокруг столпились «дикари». Рядом бегал Серый с мобилкой у уха, вызванивая «скорую».

— Они могут доехать только до «Дельфина», — сказал он. — Надо принести ее туда.

— Как? Как это произошло? — крикнул я.

— Ты не знаешь его, и не нужно тебе знать. Один из наших... Влюбился в нее, ревновал, а вместо того, чтобы обхаживать, водку квасил. Вот и доквасился. А щас сбежал, ссука... Чуваки, давайте клеенку сюда! Будем делать носилки.

Осторожно, как могли, мы перетащили воющую Марьку на клеенку и понесли ее к поселку — я, Серый, Юля и еще один «дикарь». Остальные шли за нами.

— Блядь, рану бы перевязать, так никто ж не умеет... Навредим только... — говорил Серый. — Быстрей можно, нет?..