Манарага

Клиент медленно ест и пьет, глядя на залитые солнцем горы. Его лицо, помесь человека и лиса, не выражает ничего. Он не успевает закончить трапезу, как моя блоха сообщает, что можно забрать гонорар и удалиться. Из стеклянной стены выдвигается пластина с конвертом.
Зеленая блоха:
– Сумма корректна.
Синяя блоха:
– Безопасно.
Беру деньги, переодеваюсь, выхожу из пирамиды. И она сразу исчезает.
Вдыхаю живительный горный воздух. Постояв, начинаю спуск. Этот давно
висящий в чулане

заказ Кухня не могла никому спихнуть. Почему? Это ведь не каннибализм, который на Кухне запрещен, а аутофагия. Большая разница. Нет, тут дело не в мясе, а в
дровах.
Этот новый Ницше не устраивал ни немцев, ни швейцарцев. И даже поляки не взялись. На Кухне вообще не любят самозванцев. Периодически возникают новые флоберы, достоевские или кафки и требуют обслужить их, приходя к нам со своими
дровами.
Беда в том, что это – не канонические
дрова,
а новый
валежник,

выращенный ими на своем огороде. Кухня нужна им для легитимации в собственных глазах и среди окружающих их безумцев. Но Кухня строго блюдет канон. Хотя на некоторых, как, например, на норвежского Толстого, Кухня смотрит сквозь пальцы. Бывают, бывают исключения. Но двухметрового зооморфа наши кухонные ницшеанцы отфутболили сразу. Не помог и написанный кровью “Новый Заратустра”…
А я,
русский,
взялся за грязную работу. И не жалею. Голодная и бесприютная юность многому научит…

Не успеваю спуститься с вершины к людям, как сзади раздается шум. Оборачиваюсь. Закусивший своей грудинкой зооморф несется с горы на сноуборде. Он – в серебристо-зеленом комбинезоне. И несется на меня! Бросаюсь на снег. Он пролетает надо мной, успеваю прочесть надпись на его доске:


DIE GROSSE WENDE
[8]
.


Ух-х-х-х!
Зооморф пролетел.
И ни одной снежной крошки не упало на мою голову.
В общем, день удался, Геза.
25 марта
День:

заказ, запланированный на май. Все-таки после экстренного съезда что-то незримо сдвинулось и поменялось. Я прилетел в Лиссабон, из аэропорта отправился в порт, где меня ждал катер. На котором мы только что вплыли в нейтральные воды, о чем пискнула блоха (12 морских миль). Погода прекрасная, море спокойное. Впереди на горизонте возникла белая точка, к которой мы плывем. Катер ведет бородатый португалец, я сижу в каюте и потягиваю имбирный чай с медом из маленького термоса. Морское
чтение —

особое дело. Есть, есть нюансики. Кое-кому из наших приходилось
читать
и в шестибалльный шторм. Но сегодня мне, похоже, такое не грозит…
Белая точка растет и становится солидным трехпалубным катамараном. Катер сбавляет ход, подруливает к широкой корме, швартуется. С кейсом в руке я ступаю на шлюзовую платформу, где меня ждет матрос, и поднимаюсь по широкой лестнице, успев прочитать имя судна:
Proxima-B.

И без блох я знаю, что это название планеты, с которой связаны последние надежды человечества. Едва я ступаю на вторую палубу, как мне в грудь попадает синий ботинок. По палубе, улюлюкая и делая волосатой рукой неприличный жест, на меня несется молодой, кудрявый и совершенно голый толстяк. Второй ботинок попадает ему в голову. Ойкнув, толстяк умудряется свернуть вправо, успев даже пробормотать мне: “Hi!” Успеваю заметить его толстый, короткий обрезанный член и увесистые яйца. Толстяк исчезает за дверью, слышен щелчок замка.

– Сволочь! Мерзавец! – теперь на меня уже несется голая девушка.
Она растрепанно-рыжеволоса, лобок ее выбрит, плечи татуированы, на шее болтается цепочка с магендовидом. Сторонюсь.
Не обращая на меня внимания, девушка подлетает к двери, за которой скрылся жирдяй, и принимается колотить в нее:
– Открой, мерзавец! Открой!
– Милая, успокойся, умоляю! – притворно-умилительно раздается из-за двери.
– Открыва-а-а-ай!
– Умоляю! Умоля-а-аю! А то я буду плакать…

Следующий за мной матрос поднимает с тиковой палубы оба ботинка, проходит мимо девушки и делает мне пригласительный жест рукой:
– Прошу вас.
Иду за ним. Сворачиваем в коридор, дверь распахивается, на пороге – женщина средних лет в махровом белом халате.
– Это кончится когда-нибудь?! – выкрикивает она, и ярко выраженные семитские черты ее лица обостряются.
– Мадам, повар прибыл, – докладывает матрос, пряча за собой руку с ботинками.

– Какой еще повар? А что с Алессандро? Опять болен? Это невыносимо!
– Мадам, это другой повар.
– Какой еще? – она вперивает в меня черные глаза.
– Для book’n’grill.
– Это не ко мне, – раздраженно отводит она взгляд и вдруг кричит, обращаясь к пластиковому потолку. – Я спрашиваю, это кончится когда-нибудь?!
– Пойдемте к мистеру Джозефу, – бормочет матрос.

Я следую за ним. Раздвигаются широкие стеклянные двери, и мы входим в просторную кают-компанию: бежевая кожаная мебель, низкие восточные столы, хаконива. За шахматным столиком сидят двое мужчин, один в капитанской форме, другой в шелковом халате, и яростно режутся в блиц. На диване в
мягком
коконе полулежит очаровательный мальчик в кипе, с пейсиками и играет в OBOROBO-3 на
умной
подушке. Матрос, все еще держа за собой ботинки, подходит к играющим:
– Мистер Джозеф, повар прибыл.

– Ни звука, ни вздоха! – бормочет загорелый мужчина с породистым лицом, делая стремительные ходы и неистово стуча по кнопке шахматных часов.
Его чернобородый партнер-капитан не отстает. Они ходят практически мгновенно. Мой дедушка стоматолог сказал бы: как роботы…
Матрос молчит. Мальчик посмотрел на меня и произнес:
– Добрый день.
– День добрый, – ответил я.

Партия покатилась в эндшпиль, Джозеф стал при каждом ходе издавать один и тот же звук, идентифицированный моей блохой как тамильский возглас одобрения. Капитан играл молча.
– И вот так! – взревел Джозеф. – Мат! Уложился! Vittoria finale!
– Fortissimo, – пробормотал мальчик, не отрываясь от игры.
Капитан остановил часы:
– Мда, Джозеф, твоя блоха умнее моей.
– Не всегда! Не всегда! – победоносно рассмеялся породистый и заметил меня. – А, это вы! Здравствуйте.
– День добрый, – я склонил голову.

– Доставили?
– Меня или книгу?
– Вас, вас. Книга давно у нас.
– Прекрасно, спасибо.
Джозеф встал, потянулся:
– У-а-а-х… 12:7. Кэп, все-таки тебе надо подкормить свою блоху.
– Джозеф, я был на материке девять месяцев назад, ты знаешь. А воздушную кровь моя старуха не пьет.
– Закажем тебе новую блоху.
– А кто ставить будет?
– Ну… найдем. Не будь ты занудой, мать твою! Все прекрасно! – Джозеф ударил капитана по темно-синему плечу.

Капитан набивал трубку. Джозеф повернулся ко мне, сунул красивые загорелые руки в карманы халата:
– Значит, как вы знаете, обед запланирован на семь. Если на нашем пьяном корабле ничего не случится, так и будет. Арик проводит вас в каюту.
– А вы приплыли, чтобы жарить на книге? – спросил мальчик.
– Да.
– А зачем?
– Это нужно дедушке, – ответил за меня Джозеф. – Мы должны сегодня сделать сабе приятное.
– А что вы будете жарить? – мальчик смотрел умными глазами.

– Авигдор, это секрет, – снова ответил Джозеф.
Мальчик отвернулся к своей живой подушке.
– Хотите выпить? – Джозеф пошел к низкому и обширному бару.
– Я не пью до работы, спасибо.
– Арик, проводи джентльмена.
Но едва мы повернулись к дверям, как они разошлись и в кают-компанию вошла та дама в махровом халате.
– Джозеф, я не могу так больше! – зазвенел ее голос в бокалах бара. – Рафаэль и Алиса только что…

– Отъебись от меня с Рафаэлем и Алисой, – спокойно перебил ее Джозеф, наливая себе рому из пузатой бутылки. – Отъебись, милая.
– Не отъебе-е-е-ется, – басом проговорил мальчик, и его лицо вдруг озарилось голубоватым светом от заурчавшей подушки.
– Азохен вей… – произнесла дама, бессильно бросая руки вдоль тела.
И пошла к бару:
– Тогда хоть налей мне чего-нибудь, мудило бесценное.
– Наливаю, пизда родная.
Джозеф стал наливать ей кашасу. Выходя из кают-компании, я понял, что буду
читать

сегодня для оч-ч-ч-ч-чень патриархальной еврейской семьи.


Вечер:
солнечный диск наполовину утонул в океане. Во избежание внезапных морских ветров
чтение
происходило не в открытой грильной печи, а в столовой. Один из трапециевидных иллюминаторов я попросил открыть.

Как и ожидалось, семья собиралась долго, по частям. Сперва стюард стал приносить закуски, потом пришел Джозеф в элегантном бутылочного цвета костюме, затем появилась дама в вечернем платье, ведущая за руку мальчика. Они сели за стол, дама и мальчик прочитали браху. Затем взрослые выпили красного вина, мальчик – морковного сока и стали молча закусывать. Я стоял у жаровни. Через семь минут пришел капитан. Поприветствовав, сел и заказал себе виски со льдом. Прошло еще двадцать три минуты и вошла та самая пара – толстяк и рыжеволосая девушка. Толстяк был в небесно-полосатом костюме и в кипе, красавица – в длинном, узком фиолетовом платье с огромным вырезом на спине. Они были пьяноваты.

– У меня полчаса назад зверски схватило живот, – громко сообщил толстяк, – я чуть не заплакал. Что-то невероятное! Вроде мы прекрасно поланчевали сегодня. Пришлось выпить водки с солью. И – как рукой! Вот что значит древний рецепт. У вас в порядке с животом?
– Абсолютно, – ответил Джозеф.
Дама и капитан молча ели.
– В Средние века, когда болел живот, на него клали руку покойника, – произнес мальчик. – И все сразу проходило.

– Прекрасно! – усмехнулась Алиса. – Надо учесть в нашем бесконечном круизе. У нас же большой холодильник, кэп? Покойник влезет?
– Спокойно, – ответил капитан. – И покойница тоже. И вместе улягутся легко.
– Нет, ну это финиш! – не унимался толстяк, заправляя себе салфетку. – Спазмы дикие, мама, я не припомню таких спазмов, тьфу-тьфу, чтоб это никогда не повторилось.
Он постучал костяшкой толстого пальца по столу.

– Если бы у тебя была новая блоха, а не твоя старая F4, она бы тут же сказала, что это, – произнес мальчик. – И вылечила.
– Обошлись и без насекомых, – Алиса глазами показала стюарду, чтобы ей налили белого вина.
– Авигдор, ты же знаешь, мы с Алисой не очень любим блох, – Рафаэль подмигнул мальчику.
– Думаю, живот схватило из-за недостаточной алкогольной интоксикации, – произнесла Алиса.
Толстяк захохотал. Алиса поцеловала его в висок.
Дама с ненавистью смотрела на них:

– Раф, ты не становишься, а уже стал дебилом.
– Не согласен, мама, – с улыбкой возразил толстяк, наваливая себе на тарелку закуски.
– Эсти, не надо за столом употреблять это слово, – Джозеф чокнулся с ней и с капитаном.
– Бесконечное путешествие – залог всеобщей дебилизации, – подняла свой бокал Алиса. – Выпьем за это?
– Пей сама, пей, – раздраженно покачивала головой дама. – Теперь это будет ваш вечный тост.

– Мама, мама… – улыбался толстяк, хорошо глотнув вина и начав с жадностью поглощать еду. – Ты не представляешь, как мы сегодня с утра скучали по тебе… ммм… мы плакали… даже, когда… ммм… любили друг друга…
Алиса прыснула в бокал.
– Идиоты! – Эсти злобно усмехнулась.
– Ша! – махнул салфеткой Джозеф. – Не забывайте, какой сегодня вечер.
– Пора бы и дедушку позвать, – посоветовал мальчик. – Почему мы без него наворачиваем? Папа! Это свинство.
– Арсен, зови их, – приказал Джозеф стюарду.

Тот ущипнул свою умницу на поясе. И еще через 21 минуту в столовую въехала старомодная коляска с очень старым человеком. Но человек, который ее вез, выглядел еще старше. На седых головах обоих были кипы.
– Шалом, – произнес старик, везущий коляску.
– Шалом! – ответили сидящие за столом.
Сидящий в коляске молча улыбался.
– Я имею вам сказать, что мы ждали вашего призыва давно, – проговорил везущий коляску на ужасном английском.
Сидящий в коляске молчал. Эсти встала и обняла старика в коляске:

– Добрый вечер, саба.
И кивнула другому старику:
– Добрый вечер, Иосиф.
– Присоединяйтесь к нам! – заулыбался Джозеф.
– Саба, дорогой, я так по тебе скучал, чуть… ммм… не плакал! – жуя, толстяк прижал руку к салфетке на груди.
– Дедушка, подруливай к моей планете! Тебя запаркует Спайдер-4, – мальчик дождался, пока старики приблизятся к столу, и обнял сидящего в коляске.

Лицо того словно застыло навсегда, губы были приоткрыты в полуулыбке. Старик Иосиф пробормотал браху. Началась семейная болтовня за закуской. Саба хоть и с трудом, но старался есть сам одной рукой. Иосиф помогал ему. За иллюминаторами стемнело, в столовой зажгли свечи.
Наконец, Джозеф хлопнул в ладоши:

– Ша! Дорогие мои, сегодняшний ужин не совсем обычный. Наш дорогой саба решил устроить нам праздник. Вы слыхали про book’n’grill, это модная хрень, которой увлекается богема. Но дело не в ней, а в нашем любимом дедушке. Он родился, как вы знаете, девяносто два года назад в советском городе Одессе. Тогда окончилась Вторая мировая война, наш саба рос в тяжелые годы. Я был мальчиком, как Авигдор, когда саба рассказывал мне про продуктовые карточки, очереди за хлебом, нищету. И в один прекрасный день, на Пейсах, семье сабы улыбнулось счастье: они достали курицу. Тогда это было чудо. Из головы, ног и костей они сварили бульон, из мяса приготовили тефтели, а из печени, сердца, жира и кожи, снятой с куриной шеи, бабушка приготовила гефилте гелзеле. Одну-единственную, на всю большую семью. Я правильно рассказываю, саба? Ты слышишь меня?

Старик молча улыбался.
– Наш саба слышит лучше всех нас и имеет такой мозг, что мы все рядом будем как дети, – ответил за сабу старик Иосиф.
– Так вот, дорогие мои, сегодня наш саба делает нам подарок: модный book’n’grill, гефилте гелзеле на “Одесских рассказах” Исаака Бабеля. В юности это был любимый писатель сабы, мы с Эсти тоже его когда-то прочли. Вы его не знаете, но ваши блохи вам подскажут.

– Уже! – кивнул головой толстяк. – Оказывается, Сталин расстрелял Бабеля за то, что тот переспал с женой шефа его службы безопасности.
– Вот какие были писатели в старые времена! – пьяно хохотнула Алиса.
– А приготовит это наш гость с материка по имени Геза. Просим!
Все зааплодировали, я поклонился. Чемоданчик с книгой стоял возле жаровни. Я открыл его, возложил книгу на блюдо и, как положено, обнес книгой собравшихся, показав всем
полено,

на котором будет румяниться фаршированная шейка. Естественно, она уже была готова. Вообще, это довольно трудоемкое блюдо:


Фаршированная куриная шейка по-одесски
(
гефилте гелзеле
)


Шесть кусков кожи, снятой “чулком” с куриных шей, 200 г куриной печени, 200 г куриных сердец, 200 г куриного жира, 3 луковицы, 100 г муки, соль, молотый черный перец.

Сердца отварить и мелко нарезать, печень обжарить на сковородке и мелко нарезать, лук нарезать мелкими кубиками. Куриный жир мелко нарезать и жарить на небольшом огне, пока не получатся шкварки; в образовавшемся жиру обжарить лук, добавить сердце и печень, постепенно добавлять муку; обжаривая, посолить, поперчить. Остудить получившуюся начинку. Куриную кожу зашить с одной стороны, чтобы образовался мешочек. Нафаршировать мешочки, но не до конца, и зашить. Опустить мешочки в кипящую воду и варить 20 минут. Обжарить готовые фаршированные шейки на сковороде до образования золотистой корочки… вот это уже моя забота.

Шесть фаршированных куриных шей были принесены стюардом и уложены мною на решетку.
Пожелтевший с 1931 года титульный лист “Одесских рассказов” вспыхнул, эскалибур перевернул его и…
АЛИСА: Вау!
АВИГДОР: Дедушка, смотри!
ДЖОЗЕФ: Иосиф, подвинься, чтобы сабе лучше было видно!
РАФАЭЛЬ: Круто! Как у вас так получается? Это просто… фейерверк!
ДЖОЗЕФ: Никогда не думал, что книги могут так непрерывно пылать!
АВИГДОР: Саба, саба, ты видишь это?!
ИОСИФ: Саба видит все, как орел из большого неба!

ЭСТИ: Скажите, Геза, пепел сожженных книг не стучит вам в сердце по ночам?
Я: Нет.
РАФАЭЛЬ: Мама, ты всегда была невозможно сентиментальна. Я в тебя!
АЛИСА: Послушайте, это… так красиво! Раф, почему мы… раньше никогда?!
КАПИТАН: Моя первая жена дважды побывала на book’n’grill.
РАФАЭЛЬ: Круто пылает! О, оказывается, этот Бабель после публикации двух первых рассказов попал под суд по трем статьям: порнография, кощунство и покушение на ниспровержение государственного строя.

АЛИСА: Он был крутым парнем! Молодец, саба!
ЭСТИ: Саба, ты доволен? Тебе хорошо?
ИОСИФ: Сабе так хорошо, что все мы сейчас подпрыгнем и будем потом иметь прекрасную жизнь и большую удачу.
Лицо сабы, как я заметил краем глаза, не изменило своего выражения.
Когда все завершилось, я выложил подрумяненные куриные шейки на блюдо и подал гостям.
– Присоединяйтесь к нам, – пригласил Джозеф.
– Не могу. Нам не положено.
– Исключения бывают? – спросила Эсти.
– Нет.

Стюард сервировал мне столик в моей каюте. Пока он откупоривал рислинг, я спросил его об устойчивости катамарана в сильный шторм. В ответ он разоткровенничался. От него пахло джином. Он изъяснялся поэтически:
– Пару раз Посейдону очень хотелось нас перевернуть, но обошлось. Когда живешь в нейтральных водах, выбора нет – надо выплывать в любой шторм. La tempête a béni mes éveils maritimes, plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots…
– И долго вы так выплываете?

– Третий год. Материк не может простить нашему сабе бриллиантов и изумрудов. У него они тоннами вылетали из рукавов. Из левого – бриллианты, из правого – изумруды. Он щедро дарил их неблагодарному человечеству.
– С помощью молекулярной машины?
– Именно. Bon appétit, monsieur.
– Merci bien.

Стюард удалился, оставив меня в обществе еврейской закуски + рейнского вина. Мда, интересно, тема молекулярной машины даже в океане достает меня… Хотя прячется это чудовище далековато отсюда, на севере, в горе Манарага, в пещере. А гора красивая. Манарага – “медвежья лапа” в переводе с ненецкого, как подсказала блоха. Похоже. Словно каменный медведь грозит небу. Не небу, а Кухне. И нам придется его пристрелить…
Ладно, prosit. День удался вполне.
30 марта
Ночь:

самолет Барселона – Санкт-Петербург – Сахалин. Со сном повременим. Захотелось вдруг почитать современную прозу. Я же не только
читатель
! Не помню, когда я делал это в последний раз. Блоха нашла мне модного писателя, баловня послевоенных интеллектуалов.
Итак:

Ее отсутствие наполняет нашу квартиру запахом zuue еще сильнее чем при ней это естественно она испускает сильнейший протуберанец zuue неизменно перед отбытием на службу перед пересечением границы между внутренним пространством обитания и внешней средой как и положено зооморфам Шестой Семьи то есть между интерьером и экстерьером а наша уютная квартирка стремительно пропитывается zuue к моей радости к моему самозабвению и это совсем другая радость я бы сказал не радость а восторг да это восторг отсутствия ее совсем другой нежели восторг от прикосновения к основанию ее божественных рогов витых любимых мощных полночных властных и страстных закрученных золотистой спиралью или от припадания к очаровательно глубоким ноздрям неизменно пахнущим мускусом или восторг от коралловых сосков всегда готовых наполнить мой рот горьковато-сладковатым молоком ее молоком которым она шалунья так любит брызгаться особенно когда она сверху и худые плечи ее дрожат от наслаждения нарастающего с каждым движением ее торса щекочущего мой живот палевой шерстью и из полуоткрытого рта раздается блеянье предвкушения нашего совместного содрогания или совместное полуночно-молчаливое испражнение на крыше когда она мне как дочь и луна на ее рогах и головка ее смиренна и сосредоточена и очи влажные сверкают в темноте и мировой закон над нами и звезды небесные внутри нас и все застыло в вечности бесценной в недвижности распахнутых зеркал чтобы наш кал благословенный во тьме как черный бриллиант сверкал но нет нет

Мда, у меня сразу профессиональный вопрос: что на таком можно приготовить? Fusion, да? Например, ассамбляж из фруктов, батата, мяса нутрии и ястреба. Вполне. Но дело в том, что жарить-то не на чем!
Полена
нет! Это всего лишь электронные вспышки. Современная литература живет только в пространстве голограмм, ей бумага не нужна. А на голограмме стейк не зажаришь. Поэтому мы и не
читаем

современной прозы. Хотя после войны многие почувствовали желание высказаться, стали писателями. Наболело. Это естественно после таких потрясений. Причем, как правило, писать начинали люди, физически покалеченные войной. Была даже создана общеевропейская Ассоциация писателей-инвалидов. В прессе говорили о “новой волне”. Циничная богема окрестила ее “волной калек”. Наш утес – Кухню – эта волна не поколебала, никто даже и не попытался заговорить о желании
почитать
новенькое. Мы держим марку…

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь