Я и мама

Я кассир в театре. Моё рабочее место напоминает ресепшн. Это моя маленькая сцена, моя небольшая витрина, мой скромный подиум. Я сижу на высоком стуле. Мимо меня ходят люди: рабочие, электрики, зрители, руководители, артисты, музыканты. Они ходят нечасто, поэтому я редко напрягаюсь в улыбке, здороваясь, я редко с кем-то разговариваю. Но я очень хорошо знаю: меня видно. И я могу сказать, что от этого знания я иногда устаю сильнее, чем от одиночества или общения со зрителями.

Я не могу расслабиться. Мой рот сковывает, дыхание сжато, но главное живот. Я всегда напрягаю живот. Пытаюсь его втянуть, сутулюсь, чтобы складки ввернулись под рёбра. Смялись, ушли, исчезли. Я могу выбрать любую позу, но вы сразу прочтёте в ней напряжение. Правда, вряд ли узнаете, что я так защищаюсь от ваших глаз.

Последнее, конечно, иллюзия. Нет ничего приятнее открытого свободного тела. Тела спокойного в своих формах. Ровное и уверенное. Нет ничего более бросающегося в глаза, чем человеческий ком. «Тебя видно!» — это я злюсь на своего парня года три назад — «Ты большой человек, тебя всё равно видно! Зачем ты сутулишься и стесняешься?» Я могла бы об этом спросить и себя.

Но что же не так с животом?

Меня никогда не били родители. Моя психика — аппарат сложный, как и у всех. А моё воспитание — это скорее всегда шаг в сторону бездействия, чем насилия. Ну, и как мне в таком случае обвинять маму в том, что я не могу расслабиться? Почему человек, который только и учил тому, как не дать себя в обиду, помогал и верил в меня, должен отчитываться за всё общество? Почему.

У моей мамы детство было на порядок тяжелее. И не может же она меня (моё рождение) обвинять в том, что я дочь своего отца, например, ну, или ещё в чём-то таком, в чём ебанутые мамаши могут обвинять своих детей.

Этот текст не стенограмма из судебной палаты под названием «Ваша мать виновна». Я пишу, чтоб вы знали, детей надо защищать от мудаков. А мама старается, как может. Но не всё всегда получается.

Когда родители разводились, я стала самостоятельная. То есть, могла ориентироваться дома, читать книги и выходить во двор. Где лежат конфеты и печенья я тоже знала. Знала, как бесшумно открыть холодильник, вскрыть пакет и уйти с добром. И, конечно же, знала, о чём таком спорят родители, когда в разговоре использовались фразы:

— Папа: «Всё в рост уйдёт».

— Мама: «Ну, конечно, Игорь. Она девочка!»

Развод был долгим и нудным. Не принять сторону мамы было невозможно. Папа пил, и даже когда покупал мне мороженое, вызывал только гнев. «Папа, я толстая!» — вот, это я ухожу из парка Карлуши одна домой, мне шесть лет.

Мама же просила «притормозить со сладким» у всех на глазах, для меня позор, но я понимала — надо.

Унизительная шутка той поры (только я её запомнила). Мама и её подруга М. всегда худели. Но мама высокая и худоба на ней всегда выглядела более правдоподобно, чем на невысокой М. Но зато у М. была дочь Л. (старше меня). Худая, вытянутая, всегда в топиках с пупком. Шутка в том, что возможно нас в роддоме подменили. Что я типа не мамина дочь. Типа мамина дочь — Л. Потому что худая. А дочь М. — я. Ну, потому что ссаный пузырь, лапоть, не соломинка. Ну, да, я любила М. Но, блядь. Это больно.

Когда меня отдали на художественную гимнастику, стало ещё сложнее. Теперь не только дома мне говорили — «втяни живот». Втяни живот. ВТЯНИ ЖИВОТ. Теперь огромная тренер кричала мне: «Малыхина, ну, живот!» В качестве пост-тренировочного базара, особенно если за мной заходили мама или папа, мои гоп-тренеры любили тему: «Родители такие худые, а Алёна непонятно в кого». Я сейчас вспоминаю их осоловелые лица и варикозные позы — руки упёрлись в кресла, а жирные ноги (стопудово больные и распухшие) вытянуты прерёд — и думаю «да, сука, это же была просто спортивная секция, осанку выправить. НЕ ОЛИМПИЙСКИЙ РЕЗЕРВ!»

Помню свою первую тусовку с новыми одноклассниками (мне лет 12), мы смотрим повтор «Дракулы» у А. дома в выходной. Я не то чтобы в кого-то влюблена. Но хочется выглядеть худой. Я сложила руки на животе и всеми силами стараюсь вдавить складку внутрь тела. Получается!

Когда я сидела за партой, то всегда проверяла рукой, выпирает живот или нет. Когда повзрослела, ещё старалась следить за ногами — если поставить ноги на носки, ляжки не такие толстые.

Я живу без мамы с 9-ти лет. С ней всё хорошо. Просто у нас не было денег, и мама уехала в Москву. Воссоединиться снова нам так и не удалось. Но это не значит, что она на меня не влияла всё это время. Я могла звонить ей, жаловаться, что все красивые, а я нет. Или что я переехала к папе, а у него только неполезная еда. Что у Т. есть парень, потому что у неё плоский живот (снова оглядываюсь, Т. была толще, простите, меня). Что я не могу пойти на спорт, потому что там меня опять начнут дразнить. Что я не могу пойти бегать, потому что прохожие скажут: «вот жирная дура». Что когда бегаю, у меня трясётся грудь, которая всё растёт и растёт, потому что я жирная. Последнее я не говорила, стеснялась. У меня уже в 12 лет размер груди был больше маминого. Это больно, ужасно, а главное несерьёзно. Ну, никто не понимает в чём проблема, ну, правда, Алён_принесите_ДЕВОЧКЕ_четвёртый_размер_блин_мам_нет_ну_а_что... ААААА

Когда я жаловалась, мама отвечала и уже после я говорила её словами. Не следовала, говорила. Шизофрения, да? Ну, да ладно.

В свой выпускной 9-ого класса. Тот самый выпускной из-за которого мама ругалась с бабушкой: «И что! Когда она будет плакать, что в выпускное платье не влезает, кто будет виноват! Надо себя контролировать (в еде)!» В свой выпускной я не надела платье, потому что мне казалось, что у меня жирные лопатки. И папа не смог меня переубедить.

Мой папа, кстати, тоже боролся. На свой лад и со своими приступами. Его мать, моя бабушка умерла от рака желудка. Ещё во время развода папа пьяным голосом упреждал маму: «Ты тоже себе диетами рак заработаешь». Теперь же он орал на меня: «Иди, блядь, поешь! Я не буду с тобой разговаривать». Ещё более нервным папу сделал несчастный случай с моей школьной подругой Л. Она тоже не была толстой. Но зачем-то (уже правда не спросишь) начала заниматься бегом и (это вообще никак не связано), когда возвращалась домой, её сбила маршрутка. Мы тогда все были марафонцами. Моя бешеная подруга З. бегала в АЦКК (панельные пятиэтажки), я по берегу Кутума, Л. — на Элинге. Сравнивали успехи. Дразнили друг друга, ржали. На самом деле, чувствовали себя счастливее, хоть тело и не сильно менялось. Потом резко бросили.

Ну, я же потом выросла. Поступила в универ. Зажила в общаге!

Я выросла. Поступила. Зажила. Вот мама. В одном со мной городе. Её жизнь — борьба. С весом! Всегда.

Я поступила. Переехала, зажила.

Я зажила не с мамой, я зажила в общаге. А у мамы борьба.

Наконец-то мама будет помогать, как правильно. Ведь я! ПОСТУПИЛА! ПЕРЕЕХАЛА!! И ЗАЖИЛА!!! Блядь.

Теперь-то я стану худой.

Как мама! Я! Я же дочь! Вот моя мама! Хочу как она.

К сожалению, в общаге, я набрала вес. Я стала толще себя «ненавистной» на 10 кг и моментально превратилась в себя «несуществующую». Мама боролась. Она ходила на пилатес, правильно питалась, ходила в солярий, загорать на гейский нудистский пляж в Серебряном Бору. Я жирела, ни с кем не встречалась, могла наесться, почувствовать такую усталость и никчёмность, что никуда потом не шла. Иногда я долго не спала, не ела вечером, но в ночь нажиралась и не могла потом утром проснуться. Я не особо боролась. Я просто думала, что это как-то само собой произойдёт, бабах — и я превратилась в маму.

Мама рассказывала, что тоже, когда переехала учиться в Москву, набрала 10 кг, но в 20 лет в Астрахани сильно похудела, потому что работала практикантом в школе и ела только одну пачку овсяных печений в день. Я тогда тоже стала есть пачку печений в день. Ну. Как. Пачку печений в день и ещё там обед или ужин или обед.

Я больше не могла донашивать мамину одежду. Мне казалось, что мама смотрит на меня с сожалением, как на что-то, что могло быть лучше, но оно, к сожалению, жирное. Я много плакала. Обвиняла её, что это она мне привила такие ценности. Я кричала, что ненавижу себя. Своё лицо, свою грудь, свои ноги, свой живот. Я не могла нормально жить из-за того что я толстая. Хотя мама успокаивала: «Ничего я не думаю, если тебе нравится, то ешь, как хочешь. Но если ты не можешь, то зачем страдать!» Я задавала тогда контрольный вопрос: «А почему ТЫ не можешь себя отпустить!» И маму это немного сбивало. Она отвечала: «Я не могу, мне не нравится». Но я пытала дальше, и тогда она менее твёрдо, чем всё до этого произносила: «почему тебе важно, чтобы я была несчастлива...»

Да я же, ну, я...

Моя мама из рабочей семьи. Она первая, кто получил высшее образование, первая, кто не захотел вкалывать руками. Моя мама старшая из троих детей бабушки и дедушки. Старшая, самая нелюбимая и, по иронии судьбы, самая успешная. Моя мама выглядит моложе своей младшей стокилограммовой сестры швеи и моложе своего младшего брата разнорабочего, который вот уже пять лет ничего не употребляет. Моя мама выросла в семье, где счастливый ребёнок — сытый ребёнок. А разговаривать как со мной с ней никто и никогда не стал бы. Единственная возможность поговорить в семье было время, когда все садились за стол. Но за столом никто не разговаривал, за столом все обжирались. Так получилось, что маме хотелось разговаривать, а не обжираться. А ещё ей хотелось, чтобы её любили. Поэтому старалась лучше учиться, лучше выглядеть. Когда поняла, что не полюбят — побыстрее съебаться.

Я этого никогда не чувствовала. Но знала эту историю с раннего детства. Вжиться в роль мамы мне легко. Я запросто проецирую её на себя, становлюсь ей, говорю как она и шучу как она. Даю те же советы. Только вот — и продолжение шизофрении — я смотрю в зеркало и вижу человека с ДРУГИМИ скулами, с ДРУГОЙ грудью, с ДРУГИМИ ногами. И мне очень сложно принять себя. Я вижу ПЛОХОЕ. А не ДРУГОЕ.

Я похудела. Сейчас я вешу почти как мама. Не такое спортивное тело, но ношу его легче, чем два года назад. Напряжение в животе всё ещё есть. Но я стараюсь учиться у актрис и актёров. Вдох выдох животом, тебя видно, всё нормально. Тела бывают разными. Стараюсь не думать за других.

Конечно же, вижусь с мамой. Она на пилатесе энергичнее тренера, недавно начала бегать, стоит в какой-то там планке 4 минуты. Всё ещё считает худобу признаком аристократичности и интеллигентности, с восторгом отмечает, если я ещё худею. Но вот мы недавно слушали текст Сары Кейн «Психоз». Потом ехали в метро, и тут мама сказала: «Ну, а как женщине всё надо делать, худой выглядеть и зарабатывать, и постоянно думать, что ты стареешь! Иначе ещё сложнее». Я это слушаю и теперь уже знаю. Есть мама, и есть я. И у нас две совершенно разные жизни и два совершенно разных тела. И, слава богу, это не мешает нам любить друг друга.

Алёна написала этот текст специально для нашего канала, но вы также можете подписаться и на её собственный канал про театр.