Мальтийский за неделю
Agregator
Рохас-Бершиа – гиперполиглот. Этот термин появился около 20 лет назад с подачи британского лингвиста Ричарда Хадсона, который с помощью интернета разыскивал того, кто знает больше всех языков в мире. Благодаря ему гиперполиглотами начали называть людей, знающих одиннадцать и более языков (Елизавета I не дотянула совсем чуть-чуть). Это – редкая, почти исключительная особенность: в Европе, по словам Рохаса-Бершии, таких, как он, всего 20 человек. В чем их секрет – в генах или просто желании и усидчивости? Можно ли выяснить это и использовать, чтобы кто угодно мог быстро освоить иностранный язык?
Это заманчивая перспектива, однако данные в этой области пока слишком неполны, констатирует журналистка Джудит Тёрман в материале о полиглотах в New Yorker. Ученые ищут и изучают гиперполиглотов, но их немногочисленность осложняет эту работу. Тем не менее на основании небольшой выборки и онлайн-опросов, проведенных нейролингвистами, можно составить общий портрет гиперполиглота и извлечь несколько уроков из его опыта.
Человек, владеющий 11 языками, пишет Тёрман, будет иметь IQ выше среднего, но не на уровне гения. Он совсем не обязательно вырос в билингвальной семье, но с вероятностью выше средней может быть мужчиной, гомосексуалом и левшой, а также иметь то или иное состояние аутистического спектра и аутоиммунное заболевание – астму или аллергию. Многие гиперполиглоты – замкнутые саванты. Другие, более открытые, применяют свой талант в карьере. Хелен Абадзи, говорящая на 19 языках «на как минимум среднем уровне», несколько десятков лет трудилась во Всемирном банке. Като Ломб (17 языков, из которых последний, иврит, она освоила в 80 с лишним лет) была одной из первых синхронных переводчиц в мире.
Хадсон, прикрепивший приставку «гипер» к «полиглоту», не слишком сильно углубился в исследования этой суперспособности и наиболее известен работой в другом направлении. Но предложенный им термин стал предметом интереса американского лингвиста и журналиста Майкла Эрарда, который провел, в сущности, первое систематическое исследование в этой области. Оно легло в основу книги Babel No More (в русскоязычном переводе: «Феномен полиглотов»). С помощью онлайн-опроса Эрард проанкетировал 400 полиглотов, около половины из них владели 7 и более языками, а 17 оказались гиперполиглотами.
На вопрос о том, как им удается освоить столько разных диалектов, полиглоты давали самые разнообразные ответы. Некоторые используют «ментальные карты» и другие техники запоминания, например, представляют новый язык в виде здания, которое постепенно обставляется мебелью по мере изучения слов. Другие, как британец Ричард Симкотт (изучал более 50 языков), признаются, что обладают достаточно средней памятью, хотя могут хорошо запоминать списки случайных слов. Третьи говорят, что им помогает способность воспроизводить услышанные звуки. Один из героев книги Эрарда, известный американский лингвист и полиглот Александр Аргуэльес рассказывает, что начинает утро с упражнений в арабском (письмо, аудирование, чтение), посвящая им час, потом продолжает заниматься санскритом, китайским – языками, которые считает «этимологическими реками» – и другими. На вечерней пробежке он продолжает слушать аудиокниги на иностранном, одновременно повторяя текст вслух. Всего он посвящает различным упражнениям по 9 часов в сутки (до появления детей было 14 часов; «стахановец» – пишет о нем New Yorker) – и изучил таким образом 52 языка.
Преподаватели подчеркивают, что для изучения языка лучше всего погрузиться в среду говорящих и отказаться от использования лингва франка – третьего языка, на котором можно объясниться с местными. Чтобы проверить, как это работает у полиглотов, Тёрман отправилась с Рохасом-Бершией на Мальту. Тот принялся за изучение сразу по прилету и к моменту прибытия в отель благодаря таксисту знал, как назвать всех членов семьи, начиная с мамы. Несколько дней он бесконечно подслушивал разговоры местных жителей на рынках, в автобусах и кафе, каждого таксиста просил научить его паре разговорных фраз или рассказать шутку и начинал с них диалог со следующим встреченным на пути мальтийцем. Параллельно он усваивал структуру и базу языка: как строится фраза, как формируется отрицание, как звучат числительные, оценочные прилагательные («хороший», «плохой») и основные глаголы («есть», «пить», «быть», «хотеть»). Чувствовать себя увереннее ему помогало знание иврита, итальянского, английского и французского. За недельную поездку он выучил около тысячи слов, мог что-то прочесть в газете и перекинуться несколькими общими фразами с мальтийцами, чем поражал их: на пути в аэропорт таксист предположил, что Рохас-Бершиа провел на острове по крайней мере год.
Нейрогенетик Саймон Фишер, возглавляющий Институт психолингвистики Макса Планка в Нидерландах, – один из тех, кто изучает гиперполиглотов. По его словам, генетика таланта по-прежнему остается неизведанной территорией: непонятно, как тут строить эксперименты. Однако он уверен, что отрицать влияние генов на способности к языкам нельзя. Аргуэльес родился в семье полиглота, Като Ломб тоже. Дочь Симкотта, которая в полтора года начала разговаривать на 3 языках, может пойти по стопам отца. Чтобы понять, насколько сильна роль генетики, Фишер собирает образцы слюны гиперполиглотов – когда их будет достаточно, они помогут ему найти ответ.
Коллега Фишера Эвелина Федоренко, нейробиолог, изучающая речь в Массачусетском технологическом институте, пытается понять, как владение языками соотносится с другими когнитивными функциями: используются ли для этого отдельные механизмы или оно автономно? Исследования пока далеки от завершения, но Федоренко увидела одну закономерность. Воспринимая незнакомый язык, мозг обычно демонстрирует более высокую активность по сравнению с родной речью, потому что это сложнее. Но у гиперполиглотов уровень активности мозга был ниже, чем у среднего человека, – то есть орган затрачивал меньше энергии. Вероятно, это означает, что их мозг каким-то образом работает эффективнее, обрабатывая чужой язык. Что именно делает его таким, мы не знаем.
Считается, что научиться говорить на иностранном языке без акцента можно только в детстве. Согласно Фишеру, у этого есть биологическое объяснение, действительное для большинства людей. По мере развития наш мозг начинает жертвовать пластичностью в обмен на стабильность. Обычно после усвоения родного языка фонетическая гибкость, которой мы обладаем в детстве, становится не нужна, и мозг направляет ресурсы на другие нужды.
Но пример полиглотов показывает, что это не непреложный закон. Несколько языков из тех шести, на которых Симкотт говорит как носитель, он выучил после 20 лет. Более того, существуют исследования, показывающие, что пластичность мозга можно восстановить или улучшить. Эксперимент, проведенный неврологами Медицинской школы Гарвардского университета, обнаружил, что препарат, применяемый для лечения эпилепсии, мигреней и биполярного расстройства, способен«возвращать» мозгу прежнюю пластичность, когда дело касается музыкального слуха. Похожие результаты были получены для визуальной системы в экспериментах на мышах. Может ли это сработать в отношении речи? Ученые пока не могут ответить на этот вопрос.
Сами гиперполиглоты считают, что они почти ничем не отличаются от всех остальных. Алекс Роулингс, британец, говорящий на 15 языках, признается: «Если честно, когда я сижу в классе на языковых курсах, мне не кажется, что я опережаю всех прочих. Я не ощущаю, будто я делаю что-то, чего не делают они». По его словам, его единственный секрет – это практика и упорство, которые укрепляют ум и упрощают дальнейшее обучение; в результате, говорит он, ему просто немного легче по сравнению с остальной группой. Исследования подтверждают это предположение: тому, кто учил один язык, проще дается следующий.
Люди, владеющие 11+ языками, не любят вопрос «Сколько языков вы знаете?», свидетельствует New Yorker. Они предпочитают говорить «учил», потому что «знать» слишком неконкретное слово: знать – это владеть в совершенстве, говорить без акцента, не делать ошибок? Никто не владеет языком безукоризненно, даже носители, а акцент слабо связан со знанием. Такое отношение становится сильной стороной: полиглоты не стесняются ошибиться и, вместо того чтобы мучительно вспоминать самое подходящее слово, ищут другие способы донести свою мысль до собеседника, в конечном итоге получая больше практики и знаний.
Хотя гиперполиглоты часто учатся по книгам, они подчеркивают, что желание и возможность изучать язык, находясь среди его носителей, очень помогает. Это не только понятно интуитивно, но и подтверждено экспериментом Кары Морган-Шорт, специалиста по изучению языков из Иллинойсского университета. Она заставила две группы студентов осваивать искусственно созданный язык: одних учили традиционно: объясняя правила и значения слов, а другим пришлось постигать все через погружение в языковую среду, примерно как дети учатся говорить, глядя на взрослых. Сканирование показало, что мозг участников из второй группы стал обрабатывать новый язык подобно тому, как это происходит с родным, то есть быстрее и с меньшими затратами энергии; спустя полгода после окончания обучения вторая группа помнила материал лучше, чем первая.
Наконец, считает автор «Феномена полиглотов», помогает опыт: он позволяет сразу пойти наиболее эффективным путем и избежать скуки, которую многие испытывают на языковых курсах или в школе, где ко всем применяют один подход. «Они знают, как они учатся, и поэтому не тратят время на методики, которые для них не работают, – объясняет Эрард. – И они не сдаются. Становясь старше, они корректируют свои методы изучения».