Мальчишка

Иллюстрация: А. Лаврентьев
   Я шел по улице одновременно свежий от шума будущих соток у меня в руке и заранее усталый от предстоящей работы. В руках увесистая стопка каких-то листиков, плотно размалеванных яркой типографской краской и неразборчивыми символами латинского алфавита, а на груди синтетиче-ская голубая накидка с надписью: «Реклама». Огромными белыми буквами прямо посередине, будто клеймо, определяющее меня в число тех, кто вынужден продавать свою задницу за деньги.

У меня, конечно, роль гораздо более мелкая. Те люди, которые все-таки вынуждены прода-ваться, как ни крути, птицы высокого полета. Принимают серьезные решения, строят в голове планы, отдают поручения другим людям вроде меня и управляют целыми компаниями. Своеоб-разные полководцы от мира рекламы. Продаваться они продаются, но делают это, что никак нельзя игнорировать, с умом. Мое же дело – быть послушной игрушкой в их руках и выполнять любые прихоти за скромную плату, отработать положенные 4-5 часов у торгового центра или мет-ро и отправиться домой. Ничего больше.

Хотя и я, может быть, кое-что в этом понимаю. Образования, конечно, пока нет. Первую сессию сдал на отлично, что, впрочем, было не особо то и сложно. Лишь только пару профильных пред-метов, а все остальное общие, из школьной программы. А думал, МГУ, сложно, европейский уро-вень. Вот, правда, не понятно, куда потом идти с филологическим образованием. Разве, что учи-телем или каким-нибудь модным литературоведом, которые никому и не нужны. В середине де-вятнадцатого века я бы еще великолепно бы пристроился в «Современник» рядом с Белинским, Добролюбовым и Чернышевским, критикуя чужое, а сегодня разве что на Youtube, где подобных умников, как комаров на пруду вечером.

Стоять нужно около торгового комплекса. На площади перед ним маленькие овощные лавоч-ки, с дядей Давидом за каждым прилавком. Само же здание комплекса большое, даже величе-ственное, но отвратительно серое и безликое, каких сейчас понастроили десятками по всей Рос-сии. Весь фасад то череда горизонтальных и вертикальных линий, пресекающихся так, что в итоге они образуют довольно внушительных размеров скучных прямоугольники. Яркие и броские вы-вески, сделанные настолько отвратительно, что вместо того, чтобы купить какую-нибудь колбасу, возникает желание опустить ее в унитаз, не разбавляют однообразный ритм торгового комплекса, а только портят его, доводя до полного безвкусия. Выглядит вычурно, но это уже не та вычурность рококо, если и вычурность вовсе.

Но людей ходит туда очень много. Видимо, их не смущает ни соседство копченой колбасы с рекламой конных прогулок по пригородам Петербурга, ни миллионами отпечатанные на цветной бумаге «Марина 24 часа», усыпавшие все стены центра на уровне вытянутой руки. Люди прут и прут внутрь. Выходят и выходят наружу, кажется, вовсе не поднимая глаз и не оглядываясь по сто-ронам.

Тянуть листовки занятие не самое сложно, но и не самое приятное. Иногда становится не по себе от того, что думают люди. Вот, например, мужчина. Лет 40, седоват на висках, на лбу совсем недавно выступили первые морщины, придающие ему своеобразного шарма. Взгляд его серых глаз тяжелый, далеко устремленный вдаль, видимо, к своей цели. В одной руке дипломат, в дру-гой перчатки. В черном с темно-красным галстуком костюме, ему не до меня, и листовку он не бе-рет, проходя мимо, как корабль, не заметивший за бортом тонущего матроса. «Я здесь, спасите, - хочется крикнуть. – Нужен спасательный круг из человеческого внимания и отзывчивости». Но крейсер уходит, отдавая в ответ лишь вялый гудок из сморщившегося еще больше лба.

Вот девушка. Одета в бледно-розовую курточку, черные в обтяжку джинсы, шею оплетают нежно розовые наушники. Светлые, явно окрашенные в этот цвет волосы и чрезмерно длинные, сконструированные тушью ресницы. Губы сложены бантиком и очень сильно напряжены так, что вся она, в комплексе с ее неподвижным взглядом похожа на новую модель куклы барби.

И она тоже идет прямо, стеклянным взглядом таращась вперед. Невольно хочется хлопнуть ей перед глазами или посветить фонариком на зрачки, чтобы проверить на жизнеспособность и обратить на себя хоть какое-нибудь внимание. Складывается ощущение, что на самом деле она уже давно умерла, а идет по улице просто по инерции или потому, что начинается новая эпидемия зомби, и она – первый зараженный. Вот сейчас, она пройдет еще несколько шагов и неистово за-рычит, оголив клыки, уже обезображенные чьею-нибудь кровью. Люди побегут из торгового центра, а она, набрасываясь на все новую и новую жертву, яростно разорвет им глотки и обратит в новых чудовищ. Первая зомби-барби… Тьфу, нет…

Через час стоять становится скучно. Листовки берут неохотно, поэтому и тяну их все с меньшим энтузиазмом. Люди смешиваются в одну однородную массу и все более с каждой минутой становятся похожими друг на друга. Уже все они одинаково морщатся, одинаково дергают руками и встречаются только несколько индивидов, спускающихся до того, чтобы полностью произнести: «Нет, спасибо». Да, и то, фраза эта звучит как-то заученно и больше для отмазки, чем для того, чтобы продемонстрировать свою вежливость и уважение.

Но на самом деле лучше бы сидел дома и читал. Хоть что-то бы полезное было, а то здесь и денег вроде бы не очень много платят, а работа такая скотская, что жуть. Вроде ведь не делаю ни-чего отвратительного. Не перемешиваю навоз, не валяюсь в грязи, а все равно чувствую себя так, будто выполняю унизительную работу крестьянина на глазах у собственного барина, любящего поглумиться. Одно неосторожное движение и грязь из-под его кожаного сапога уже летит мне в лицо. И ведь никакой Некрасов не защитит здесь, в 21-м веке, мои права; крепостное право теперь негласное и 61-й год лишь трансформировал его, а не отменил. Теперь оно не живет буквально на бумаге, а лишь ментально витает в воздухи в виде отношений «начальник-подчиненный» или «кто-платит-тот-и-музыку-заказывает».

Но все же есть и те, кто берет эти ненужные бумажки. Только непонятно зачем. Сам я уже второй час держу их в руках и так и не удосужился посмотреть, что же такого интересного предлагает мой новый работодатель. Из жалости что ли тянут свои руки или просто от нечего делать? Посмотреть половине в спины, и ведь никто из них даже не поднял этот кусок бумаги к своим глазам, а еще часть сразу же кинули в урну. Думают, что помогают мне так уйти пораньше, но не тут-то было. Моя зависимость почасовая.

Вот еще человек. Молодой парень лет 25. Активный, веселый, на ногах подвороты и найковские кроссовки, на голове модная челка и выбритые виски. Одним словом, стильный, модный, молодежный, возможно, имеет успех у девушек и, скорее всего, живет с родителями, оттого и вы-глядит даже слишком хорошо и денег надел на себя немерено. Одна стониковская футболка чего стоит. Также, как и все, прошел мимо меня и не заметил, руку для листовки подставил на автомате и так же на автомате выкинул ее в урну прямо за моей спиной, где скопилась уже немаленькая кучка из подобных ей.

И теперь обратите внимание на меня, человека, впихивающего прохожим какие-то непонятные куски макулатуры. По сравнению с этим чудом моды я откровенное чмо. Дешманская куртка, кроссовки, купленные в первом попавшемся магазине на рынке, прическа а-ля Андрей Аршавин в юношестве и ничего примечательного. Я, наверное, больше подхожу под описание того случайно-го человека из толпы, который, ничем не отличаясь, просто идет зарабатывать деньги к себе в офис. Но на моем месте оказывается почему-то он, а я стою по другую сторону баррикады, где-то одновременно низко и высоко, выполняя рабский труд и властно размышляя о жизни и судьбах людей.

Я что-то вроде призрака или, лучше ангела. Призраки, конечно, тоже могут видеть то, что живым людям не подвластно, но у ангелов есть свой собственный загадочный ореол святости, который меня всегда привлекал. До серафима я пока не дотянул, но вот на херувима, если исключить все заморочки с моей неподходящей для этой должности внешностью, я вполне себе смахиваю. Стою, раздаю божьи послания, а все эти люди проходят мимо и не замечают меня, потому что очень грешные, а не потому, что у меня бесполезная работа.

Хм, интересно, а что, если и вправду у Бога были бы собственные промоутеры. С помощью листовок можно было бы рекламировать увеличение квот на поступление в рай или, например, экс-пресс курсы по тому, как стать святым: «Канонизация всего за две недели», - большими радужны-ми буквами из WordArt на фоне светящих ворот. А, по-моему, совсем неплохо…

- Дружок…

Кто-то мягко пощупал меня по спине. Через куртку и эту синтетическую хрень, названною мною тельняшкой, сложно было различить кто это. Обернувшись, я увидел старого, 70-и лет дедушку, скрюченного в позвоночнике то ли просто от старости, то ли от тяжести его большой хозяйствен-ной сумки, в которой мне удалось разглядеть пару помидор и небольшой мешок картошки. Лицо его показалось мне одним большим сморщенным кончиком пальца, только что побывавшим в горячей ванне. Волос на голове было довольно много, но они были очень седые и очень жидкие, так что казалось, что их практически нет. Его дряхлые, изъезженные временем губы продолжали что-то мямлить и объяснить мне, глупому юнцу, пока я все думал о херувимах и продвижении божьих заповедей через промоутеров.

- Что, простите? – робко переспросил я, пытаясь изобразить максимальное внимание и учтивость.

- Учись иди лучше… – еле слышно сказал старичок, и обратил взгляд на землю, как будто над чем-то задумался и даже передумал, но сразу повторил. – Да, лучше учиться, - промямлил он уже чуть громче и начал быстро для себя, но очень медленно со стороны, разворачиваться и идти дальше.

Единственное, что до сих пор сохраняло признаки жизни, были его глаза. Одновременно с его последней, пусть даже более громкой, но все еще невнятной фразой, глаза вытаращились и показали все, что ни лицом, ни интонацией он показать уже не мог. В его глубоких черных зрачках, черными пятнами плавающих в молоке его выцветших от старости серых глаз, было видно одно-временно крепкое отцовское наставление и угроза. А раз отцовское, так и все мои дальнейшие объяснения и доводы, которые я пытался донести уже в спину, были не важны. Он уже передал мне все, что знал, и мог вернуться в свой собственный, никому больше недоступный мир.

В нем ведь была какая-то мысль. Она крутилась в его мозгу, докучала и донимала и в силу возраста, не удержавшись внутри, выплеснулась наружу. Он думал, и думал не о том, чтобы поскорее дойти до подъезда, не свалившись замертво. Даже в таком возрасте он думал не о себе, хотел

дать совет. Получилось, прямо говоря, дурно неумело, но это все в силу возраста и отходящего потихоньку на покой ума. Может быть и они бывают неравнодушны к другим?

Здесь оказывается два варианта: либо он такой же, как и я ангел, только на пенсии, которого могу видеть только я никто больше из этих грешников, либо уже я вовсе не ангел, а надоедливый мальчишка. Но так как в тот момент мое бурное, разожженное скукой и недавним углублением в изучении Библии, воображение отказывалось верить во второе, я охотно начал думать, что и он ангел, которого так же, как и меня, никто не видит и не замечает. У него свой мир и свои мысли, у меня свои, в данную секунду мы пересеклись и обменялись чем-то телепатическим, неуловимым для остальных и дальше пошли своими дорогами. Не знаю почему, но после этой встречи во мне появилось внезапное, приглушенное где-то внутри, но все-таки вырывающееся наружу в виде беспорядочно бегающих по толпе глаз чувство стыда, разрывающее хрупкую оболочку моего со-знания и мешающее мне размышлять над чужими судьбами. Будто этот ангел-пенсионер поумерил мой божественный пыл и разорвал веретено чужих судеб, сложившееся в моей голове.

Только спустя несколько минут я понял, что совсем перестал работать. Нервно огляделся по сторонам – чисто. Холодный пот со лба можно утереть, ведь супервайзера по близости нет, и мне все-таки заплатят. Хорошо бы на самом деле и какую-нибудь премию получить, а то сидя вечером за книгой иногда и хотелось бы что-нибудь перекусить, да нечего, а все та же Библия на голодный желудок идет не очень хорошо.

Впереди, из-за угла показался коренастый мужчина с лысиной на голове. Небольшого роста, в сером пиджачке, надетом на темно синий свитер и джинсах, ношенных уже не первую пятерку лет. Он разговаривал по телефону и орал что-то так яростно и громко, обильно размахивая рука-ми, как будто пытался докричаться до собеседника на другой конец города без помощи мобильника. Со стороны он выглядел одновременно пугающе и забавно, и я, в очередном потоке мыслей представляя его с ангельскими крыльями, не заметил то, как тяну ему листовку.

- Хули приебался? Иди, блять, куда шел, мальчишка, - прикрикнул мужчина, подаваясь туловищем вперед и убрав руку с телефоном от уха, как будто мы сейчас где-нибудь в подворотне и он мне собирается ударить. – Да ебать, прицепился тут какой-то, дал бы по еба…

Я отошел в сторону и больше ничего не слышал.