Любовь

Я зашёл в спальню - мне захотелось посмотреть, как спит дочка. Она чему-то улыбалась во сне, смешно причмокивая губами. Её золотистые кудри спадали с маленьких худых плеч и витыми кольцами были разбросаны по подушке.

Камиле три года, она похожа на кузнечика – длинноногая и худенькая.

Одеяло было отброшено, и Камила лежала поперёк постели – в привычном положение. Засыпая с нами, она упирается в нас ногами и вскоре сдвигает двух взрослых людей к самому краю кровати. Поэтому я часто оказывался у горячей батареи и просыпался от удушья.

Я попытался её укрыть, но в ответ получил удар ножкой.

- Не надо, мне жалко, убери! - было сказано так серьезно, что я засмеялся. Камила произносит «л» вместо «р».

Я осторожно беру в ладонь прядь её волос. Она не сопротивляется, и легкая улыбка скользит по лицу.

Я опускаю ладонь ниже - к плечам, потом к животу, чувствую, как детские рёбрышки собираются гармошкой под пальцами. Как мне приятно от этого ощущения!

Мне кажется, что когда-то она вся целиком помещалась на моей ладони. Тёплый комочек громко кричал, и я ощутил ранее неведомое мне чувство отцовской нежности.

Но с пой поры какой-то необъяснимый страх закрался мне глубоко в душу. Казалось, что я старею в свои тридцать лет, и вскоре этот комочек займёт моё место.

Я вспоминал, как, оказавшись рядом со зданием роддома, долго не мог найти проход к зданию. Рядом с изгородью молодые папаши устраивали фейерверки в обществе пьяных друзей. Они привлекали внимание новоиспеченных мам.

- Эй, друг, выпей с нами! - передо мной выросла гора мышц, и прямо в лицо уставилась морда гориллы – пропитая и страшная, с опухшими веками. От неё разило недельным перегаром.

- Не могу, тороплюсь, - отстранил я руку, выставленную передо мной.

Но верзила в синей куртке переградил мне путь:

- Ты чего, бык?

 Я хотел сказать что-то вроде: «Дружище, жена рожает» или еще что-то глупое и извиняющееся, но инстинкт подсказал: надо бить. Сильный боковой удар в челюсть заставил верзилу присесть, роняя кровавую слюну в желто-черный снег. Страх исходил из меня толчками и ещё дважды врезался в его глупое и злобное лицо.

Парень упал навзничь, а мне стало легче, гораздо легче.

Только тогда друзья верзилы заметили неладное. Они оторвались от своего весёлого занятия и, как всполошившаяся волчья стая, бросилась за мной. Я слышал вслед крепкие мужские матюки и крики вроде: «Остановись — убьем!» Рядом со мной разбилась брошенная ими бутылка, падали камни.

Я бежал вдоль забора и оторвался от них метров на двадцать. Потом повернул влево и ловко перемахнул через ограду, оказавшись на территории роддома по колено в снегу. Парковая зона была запущена, превратившись чащобу из поваленных деревьев. Впереди новогодним фонарями горело крыльцо роддома.

Увязая в снегу и ругая всех причастных к своим бедам, я вылез на прогулочную дорожку. Мамочка, гулявшая с коляской, шарахнулась в сторону. Вид у меня был сомнительный из-за испачканной куртки и рваной штанины.

- Не знаете, посетителей принимают? - я кивнул в сторону горящих огней.

Внутри коляски запищал малыш, почувствовав остановку.

- Шшш! - мамочка приставила указательный палец к губам и, качая коляску, нагнулась и сунула соску ребенку. - Нет, сегодня уже не пустят.

Я обошел здание вокруг, на что-то надеясь, и пошел к охране.

Сторожка еле угадывалась под толстым слоем снега. Зайдя внутрь я обнаружил деда, копошащегося в каких-то мешочках.

- Пожрать не дадут ! - недовольно хмыкнул дед. - Чё надо?

- Помощи, помощи надо, - из подворота куртки я достал бутылку армянского коньяка.

Дед смекнул в чём дело, но и не отрывался от своих приготовлений.

- Это тебе к Айрату надо. Посиди здесь, сынок, он сейчас с обхода вернется, - заметно подобрел старик. - У тебя кто: пацан, дочка?

- Не знаю, затем и пришел. Сегодня рожает, - опять разнервничался я и почувствовал проникающий в жилы страх.

- Да не кипишуй ты! - дед несильно ударил костлявой рукой в моё плечо. - Сейчас напарник придёт, и узнаем.

Дверь открылась, из неё вместе со стужей в комнатку вошел низенький, похожий на воробья сторож.

- Атай-атай, что случилось?

Я сказал зачем пришел.

- Жену как звать?

- Венера.

- Татарка?

- Да.

Сторож расцвел, его хитрое лицо растянулось в улыбке. Все его тело будто намеревалось податься мне навстречу, обнять и помочь чем только можно.

- А яры ,якше. Синь татарца белясень?

- Белям, конечно.

Айрат захлопнул дежурную книгу и, даже не выпив чаю, побежал к воротам роддома. Вскоре он вернулся - довольный, веселый, глаза его светились лукавством.

- Пляши, девочка у тебя.

Я приподнялся и тут же сел, ноги не держали.

- А жена, жена как ?

- Все хорошо не волнуйся! - Айрат растягивал слова и усиливал последний слог. - В палате отдыхает.

Напряжение немного спало. Я сунул две смятые сторублевки в руку татарину. Мне захотелось отблагодарить его больше, но документы с деньгами остались в машине.

- Рахмят, земляк. Приходи завтра, я договорюсь с врачом, тебя пустят.

Дед тоже улыбался, его рот с чёрными дырами и отростками зубов напоминали старый забор нерадивого хозяина.

Они проводили меня. Айрат долго махал рукой, стоя на сильном ветру, а мне было хорошо, очень хорошо. Я завернул за угол, и тут меня окликнул хриплый прокуренный голос.

Меня ждали. Били больно и долго, расчётливо. Восемь ног обрабатывали спину, ребра, лицо. Ударили бутылкой, и я почувствовал, как лопается кожа на голове, как кровь сочится из носа. А я всё равно был счастлив и улыбался.

- Ты будешь уважать меня, сука! - тряс меня верзила в синей куртке. Его пьяный рот извлекал бессмысленные грубые фразы.

- Иди на хер, педик! - весело произнёс я и почувствовал новый град ударов. В ушах зазвенело, и я провалился куда-то в далёкую серую тучу - с хлопьями тающего снега на обожжённых от боли пальцах…

*****

- Сынок, сынок, просыпайся.

Как приятно, когда холодная мамина ладошка ложилась на спину и нежно касалась кожи, вычерчивая на ней узоры. Когда я болел, она мочила простыню и заворачивала меня, как в кокон. Мама готовила горячий чай с малиной, клюквой или медом, а я неподвижно лежал в ожидании. Всё её существо боролось с моей болезнью. Так могут только мамы.

Но я ошибся. Это была не мама. Из пелены сформировалась низенькая полная женщина в красном халате. Её квадратное черепашье лицо беззвучно раскрывало рот. Золотые зубы блестели на солнце, и я даже порадовался обилию света, исходящего из ее огромного рта.

Я спросил как ее зовут. Женщина испуганно посмотрела, вытаращив маленькие глазки и приобрела очертания тещи.

-Ты как, жив? Видок у тебя, конечно...

- Я отлично себя чувствую, - ответил я и посмотрел в зеркало платяного шкафа.

Там отразилось чучело с кровоподтёками на лице и рваными ссадинами на лбу.

- Да... Со мной и в школе такого не случалось...

Теща неодобрительно посмотрела меня и скрылась за дверью кухни.

Утро звучало шипением яичницы с красными сочными помидорами, играло икрой, красной рыбой, блинчиками с хрустящими тонкими краями и крепким кофе. Царский завтрак в честь новой жизни!

Вечером я прокрался к роддому, как вор, идущий на дело. У входа меня встретил знакомый охранник. Айрат улыбнулся моей помятой физиономии, решив наверное, что я всю ночь бухал. Он повёл меня в здание.

Мы дождались врача и с ним поднялись в палату жены. Я сразу узнал ее фигуру, склонившуюся над маленьким свертком - легковесную, тоненькую, будто тень моей прежней жизни.

Прижавшись к стене, я чуть не заплакал. Глухие рыдания подкатили к горлу и застряли там, а потом вырвались сухим громким кашлем.

Жена обернулась. «Как она похудела!» - подумал я.

- Привет, родная.

- Ты чего такой? Болеешь

- Болеешь...

Если бы ты только знала, сколько переживаний было за этот месяц! Я почти не спал, а бесконечная усталость сменялась кошмарами. На мои ночные крики прибегали твои мама и бабушка - спасать меня. Днём я узнавал твоё красное пальто в потоке прохожих. Но это была просто мысль о тебе.

Теперь ты стоишь рядом и нежно гладишь мое побитое лицо, улыбаешься.

За твоей спиной еле слышно попискивает маленький человек, которому нужны двое - отец и мать.

Теперь я отец. Это чувство наступает врасплох, и волнение сковывает тело. Я стою словно истукан, но всё же делаю шаг, чтобы взять в руки свою девочку.

Она умещается в одной ладони. Пушинка на большой руке. Её красное личико раздувается от важности, крошечные глазки накрепко закрыты. Она сопит.

- Надень халат, пожалуйста - с улицы ведь.

- Тебя когда выписывают ?

- Не скоро, - её голубые глаза грустнеют.

… Через неделю на стоянке у роддома мой старенький «ниссан» с трудом протиснулся между двумя джипами. «Черепастый» хозяин одного из них презрительно посмотрел в мою сторону и, ничего не сказав, презрительно сплюнул. Сколько же ненависти в таких плевках! В них столько эмоций и желания пустить в ход силу! Плевок - это грань дозволенного, которая - еще чуть — и будет пройдена. Ладно, «дружище», в следующий раз, в следующий раз!

За стеклянной дверью входа суетились молодые папаши. На них и выходящих с младенцами жён нацеливали свои объективы фотографы.

- За фотографию - штуку, за магнит две. Там дороже, - кивнул в сторону конкурентов маленький человек с большой камерой.

- Мне не надо, я за женой.

- Всем надо, дорогой. Вырастит твой пацан и спросит, а...

- Шёл бы ты, дорогой!..

Через минуту я встретил жену цветами. Наши мамы были рядом, вместе мы пошли к машине. Рядом нервно курил «черепастый», то и делая залезая в джип.

Мы расселись в тесном салоне. В другой соседний джип кавказец укладывал кричащий сверток, неловко обхватив его огромными руками. Молодые папаши похожи на хищников, заполняющие свое логово богатой добычей. Они горделиво озираются по сторонам, пытаясь поймать на себе одобряющие взгляды.

...Наша девочка растёт. Сопли! Я хватаюсь за салфетку, чтобы вытереть ей нос. Услышав её звонкий голос, все бросаются на помощь. Мы стоим в очереди, чтобы выполнить её желание. Старушки на привязи её капризов:

- Тю - тютю. Съешь кусочек! - а она изворачивается и бьёт по ложке рукой. Брызги от сметаны жирными каплями ложатся на платье. Еда пикирует в рот, но не достигает цели. В конце концов она начинает есть, кривляется конечно, но ест. Щёки набиваются едой, длинные нити плавленного сыра, как усы китайского императора, ложатся над пухлыми губками.

- Хватит! - я подхожу к бабушкам и зло отодвигаю их в сторону. - Хватит нянчиться, прекратите слепые маневры!

Бабушки неодобрительно качают головами и вздыхают, выражая крайнее недовольство:

- С девочками нужно нежнее, аккуратнее.

С бабушками живём в мире, но когда они пересекают черту воспитательного процесса - я взрываюсь, и женщины замолкают.

Горшок! - я бегу за ним, но не успеваю. По пути наступаю ногой на что-то мокрое. Это груда влажного пахнущего белья.

Весь дом - в пластилине и песке, зеркала измазаны губной помадой — поцелуйчиками. Под ногами хрустят мелкие игрушки, розовые заколки, котики, собачки, куклы с большими глазами. Это её мир, на который она смотрит своим взглядом, хитрым, как у маленькой лисицы.

Я переношу дочку из-за столика, и она попадает в оковы розовых ботиночек. Бабушки наблюдают за одеванием и печально смотрят вслед, когда мы выходим из дома. Утро добровольного отцовского рабства закончилось.

Мы садимся в машину. Нежная рука гладит мою лысину.

- Папочка, пуля-папуля, не сердись! - Я сдаюсь с какими угодно контрибуциями. В зеркале отражаются её личико, ушки, розовая шапка с цыпленком.

- Папуля, включи музыку. Папуля, погромче, папуля, потише!

Мы слушаем детские песенки, которые я знаю наизусть. Кажется, я мог бы сочинять их сам. Она ловит мой любовный взгляд в зеркале машины и улыбается. Я снова под каблучком.