Луч света в темном где-то: первый христианский роман Пелевина

К сожалению, литературные да и любые вообще критики в наши дни стали совсем неотличимы от блогеров. Они просто рассказывают, понравилась им книга или нет. Могут добавить фамильярное похлопывание по плечу: ну вот, видишь, стало лучше. Или наоборот: эх, братишка, не оправдал надежд, а вот мы надеялись, что хоть на этот раз. К традиции великой русской критики, которая всегда шла за великой русской литературой (а иногда и впереди нее), это не имеет никакого отношения.

Впрочем, об одном рецензенте я скажу. Штатный критик «Афиши» Игорь Кириенков в своей ругательной рецензии справедливо сравнивает новый роман Пелевина с недавней книгой Сорокина (об этом поговорим чуть позже) и пишет: «"Манарага", как и "iPhuck 10", — роман, сочиненный мимо, невпопад, "не про то"». Это настолько замечательные слова, что я хочу на них остановиться подробнее. Господин Кириенков читал книгу невнимательно и, видимо, второпях, чтобы скорее сдать текст, иначе очевидную неправду в пересказе фактуры объяснить нельзя (биологический секс не приравнен в книге Пелевина к изнасилованию). Господину Кириенкову скучно: чтение ему представляется «сродни чтению инструкции к утюгу». 

Но почему же, спросим себя, ему скучно? Ответ он дал сам: это роман «не про то». Что же тогда то? Сеанс саморазоблачения продолжается. Слово господину Кириенкову: «[они] игнорируют хайп, бит и флоу ради собственных, не совпадающих с конъюнктурой фантазий». Да как они посмели! Игнорировать хайп — это вам не антихайп, производная от хайпа, даже более популярная чем сам хайп. Игнорировать хайп это сложно и непонятно. Пелевин и Сорокин идут вверх по лестнице, приглашая с собой господина Кириенкова, а он недоумевает. Куда это вы ребята? Тут же вся движуха. 

Лучшим ответом этому господину (и оставим его уже, наконец, в покое) будут имена Леонтьев-Щеглов, Маслов-Бежецкий, Потапенко, Билибин, Ежов, Лазарев-Грузинский, Баранцевич, Ясинский, Бибиков, Тихонов. Все эти чем-то прекрасные беллетристы были на хайпе во времена Антона Чехова. Они и были хайпом. И где же они теперь? 

Покончив с этим, вернемся на ступени лестницы, по которым в 2017 году зачем-то идут Виктор Пелевин и Владимир Сорокин. По формальным признакам романы их совпали удивительно: конец двадцать первого века, технологическая антиутопия, отношения человека и механизма. Даже у обоих в Европе — Халифат, что, кажется, вообще стало общим местом. Но на этом совпадения и заканчиваются. Сорокин, увы, пребывающий теперь не в лучшей форме (картины в берлинской квартире, надеюсь, ему удается писать лучше), идет лишь на второй этаж по отношению к обыденности. Пелевин же идет на крышу небоскреба, а не как это было обычно после 1999 года — в подвал [сознания] сожрать наркоты и рассказать нам, что ничего не существует. 

В этом собственно и заключается сенсационность этой книги. Впервые, возможно, после «Желтой стрелы» Виктор Олегович ведет нас не вниз, а вверх, пойдем же с ним. 

Пересказывать сюжет романа нет никакого смысла, равно как и перечислять многослойные отсылки к Достоевскому, Блоку, Маяковскому и проч. Остановимся на двух действительно важных вопросах: как и зачем.

Начнем с более простого. Наконец, раскрылась загадка того, почему так было неловко за несколько последних книг Пелевина — от пошлых названий и вокзальных обложек до фальшивых шуточек внутри. Поздравим сами себя, друзья, мы приняли участие в самом долгом в истории человечества литературном перформансе, где актом современного искусства стали не сами даже идиотские фразочки, от которых так и кажется, что автору отказал вкус, а наша с вами на них реакция. Тут их тоже хватает — чего только стоит «горе look-овое» или игра слов Goldman Sachs в смысле Sucks.

Пелевин убедительно показывает в книге, что он мог бы и живописать языком Бунина звезды и небо красивой ритмической прозой, но он говорит с нами тем ублюдочным языком, которого мы заслуживаем, и который мы поймем. Вроде того, как Иисус в Евангелии объясняет суть вещей на примерах с зернами не потому, что Предвечный Логос привык изъясняться причтами про фермеров. И тут мы подходим, ко второму и куда более важному вопросу — зачем это все. Спойлер: Пелевин, кажется, нащупал ответ. 

Прежде всего, надо сказать, что это, кажется, первый христианский роман Пелевина. Или криптохристианский, тут уж как вам угодно. Это не мои измышления. На это есть два ясных указания самого автора. Книга открывается цитатой-эпиграфом из «Братьев Карамазовых». «О, Алеша», — это реплика Ивана, рассказывающего боголюбивому брату историю мальчика, затравленного собаками. И продолжает: «Я не богохульствую». Это, значит, вместо дисклеймера от автора. А почти в самом конце воспроизводится евангельская история: создательница мира искусственного интеллекта (Отец) сходит в виде своего виртуального двойника (Сын) в свое творение и принимает смерть(Распятие). 

Чтобы у нас не осталось совсем сомнений в том, что мы по заветам Барта додумываем за автора что-то, Пелевин оставил еще одну, финальную подсказку. «… открыла свой тускло блестящий рот — и из него вылезла фиолетово-черная змея с непристойно вылепленной пурпурной головкой… Змея вползла в губы [Творцу]», — пишет он в конце. 

Обратите внимание на необычный эпитет фиолетово-черный. Теперь сравните с песней группы «Пикник», которая называется «Фиолетово-черный» (автор — ревностный католик Эдмунд Шклярский):

Видно дьявол тебя целовал

В красный рот, тихо плавясь от зноя,

И лица беспокойный овал

Гладил бархатной темной рукою.

Но история не просто о самоубийстве Бога во искупление грехов, но еще и о страдании (что для Пелевина привычно) и сострадании (что для Пелевина непривычно). Творцу перед символическим распятием стыдно за то, что она обрекла свою будущую убийцу на мучения. Она страдает вместе с ней, она со-страдает. Выходит, что страдают все независимо от должности и звания: и Творец и Творение, и неважно, кто кого убивает, тем более, что любое Творение может оказаться само Творцом. Пелевин напоминаем нам: магия белого листа бумаги заключается в том, что кто угодно может написать гениальные стихи. Или создать новый живой мир, который тоже будет наполнен страданиями, как и наш. 

Но зачем множить страдания? не лучше ли уйти в ничто? — повторяет Пелевин вроде бы свою многолетнюю мантру. И вдруг он начинает спорить сам с собой. Да, говорит, это нелогично. Но именно из страданий рождается творчество, далекое эхо которого быть может останется слабым отпечатком на горизонте событий. Творчество, что живет внутри каждого из нас. 

Да, люди нелогичны, а все буддистские философии логичны в своей зловещей пустоте. Но все же в людях пробивает удивительная жажда быть и потому творить. И, кажется, Пелевин ей робко начинает восхищаться. Он подводит нас к крыше, открывает дверь и там … не мрак пустоты, как обычно, а светит солнце, освещает крыши московский домов, осень приходит на смену лету, и люди идут по своим делам.

P.S. Так и какой из этого следует общественно-политический вывод? Да в общем никакого. Из того, что «мы увидим небо в алмазах и отдохнем», его тоже особенно не выведешь. Разве что перпендикулярный: раз уж мы выбираем быть (to be), а, значит, страдать и со-страдать, не лучше ли забыть отчество тирана и порядковый номер гаджета (десятый) и заняться чистым творчеством, а не этой ерундой, а?

Впрочем, в эпоху фейк ньюс и постиронии само по себе осознанное желание быть — уже революционное заявление.