Ложь

 Трудно понять китайцев и женщин.

  Я знал китайцев, которые два-три года терпеливо просиживали над кусочком слоновой кости величиной с орех. Из этого бесформенного куска китаец с помощью целой армии крохотных ножичков и пилочек вырезывал корабль — чудо хитроумия и терпения: корабль имел все снасти, паруса, нес на себе соответствующее количество команды, причем каждый из матросов был величиной с маковое зерно, а канаты были так тонки, что даже не отбрасывали тени — и все это было ни к чему… Не говоря уже о том, что на таком судне нельзя было сделать самой незначительной поездки — сам корабль был настолько хрупок и непрочен, что одно легкое нажатие ладони уничтожало сатанинский труд глупого китайца.

  Женская ложь часто напоминает мне китайский корабль величиной с орех — масса терпения, хитрости — и все это совершенно бесцельно, безрезультатно, все гибнет от простого прикосновения.

* * *

  Чтение пьесы было назначено в 12 часов ночи. Я приехал немного раньше и, куря сигару, убивал ленивое время в болтовне с хозяином дома адвокатом Лязговым.

  Вскоре после меня в кабинет, где мы сидели, влетела розовая, оживленная жена Лязгова, которую час тому назад я мельком видел в театре сидящей рядом с нашей общей знакомой Таней Черножуковой.

  — Что же это, — весело вскричала жена Лязгова. — Около двенадцати, а публики еще нет?!

  — Подойдут, — сказал Лязгов. — Откуда ты, Симочка?

  — Я… была на катке, что на Бассейной, с сестрой Тарского.

  Медленно, осторожно повернулся я в кресле и посмотрел в лицо Серафимы Петровны.

  Зачем она солгала? Что это значит?

  Я задумался.

  Зачем она солгала? Трудно предположить, что здесь был замешан любовник… В театре она все время сидела с Таней Черножуковой и из театра, судя по времени, прямо поехала домой. Значит, она хотела скрыть или свое пребывание в театре, или — встречу с Таней Черножуковой.

  Тут же я вспомнил, что Лязгов раза два-три при мне просил жену реже встречаться с Черножуковой, которая, по его словам, была глупой, напыщенной дурой и имела на жену дурное влияние. — И тут же я подивился: какая пустяковая, ничтожная причина может иногда заставить женщину солгать…

* * *

  Приехал студент Конякин. Поздоровавшись с нами, он обернулся к жене Лязгова и спросил:

  — Ну, как сегодняшняя пьеса в театре… Интересна? Серафима Петровна удивленно вскинула плечами.

  — С чего вы взяли, что я знаю об этом? Я же не была в театре.

  — Как же не были? А я заезжал к Черножуковым — мне сказали, что вы с Татьяной Викторовной уехали в театр.

  Серафима Петровна опустила голову и, разглаживая юбку на коленях, усмехнулась:

  — В таком случае я не виновата, что Таня такая глупая; когда она уезжала из дому, то могла солгать как-нибудь иначе… Лязгов, заинтересованный, взглянул на жену.

  — Почему она должна была солгать?

  — Неужели ты не догадаваешься? Наверное, поехала к своему поэту!

  Студент Конякин живо обернулся к Серафиме Петровне.

  — К поэту? К Гагарову? Но этого не может быть! Гагаров на днях уехал в Москву, и я сам его провожал.

  Серафима Петровна упрямо качнула головой и, с видом человека, прыгающего в пропасть, сказала:

  — А он все-таки здесь!

  — Не понимаю… — пожал плечами студент Конякин. — Мы с Гагаровым друзья, и он, если бы вернулся, первым долгом известил бы меня.

  — Он, кажется, скрывается, — постукивая носком ботинка о ковер, сообщила Серафима Петровна. — За ним следят.

  Последняя фраза, очевидно, была сказана просто так, чтобы прекратить скользкий разговор о Гагарове.

  Но студент Конякин забеспокоился.

  — Следят??! Кто следит?

  — Эти, вот… Сыщики.

  — Позвольте, Серафима Петровна… Вы говорите что-то странное: с какой стати сыщикам следить за Гагаровым, когда он не революционер и политикой никогда не занимался?!

  Серафима Петровна окинула студента враждебным взглядом и, проведя языком по запекшимся губам, раздельно ответила:

  — Не занимался, а теперь занимается. Впрочем, что мы все: Гагаров, да Гагаров. Хотите, господа, чаю?

* * *

  Пришел еще один гость — газетный рецензент Блюхин.

  — Мороз, — заявил он, — а хорошо! Холодно до гадости. Я сейчас часа два на коньках катался. Прекрасный на Бассейной каток.

  — А жена тоже сейчас только оттуда, — прихлебывая чай из стакана, сообщил Лязгов. — Встретились?

  — Что вы говорите?! — изумился Блюхин. — Я все время катался и вас, Серафима Петровна, не видел.

Серафима Петровна улыбнулась.

  — Однако я там была. С Марьей Александровной Шемшуриной.

  — Удивительно… Ни вас, ни ее я не видел. Это тем более странно, что каток ведь крошечный, — все, как на ладони.

  — Мы больше сидели все… около музыки, — сказала Серафима Петровна. — У меня винт на коньке расшатался.

  — Ах, так! Хотите, я вам сейчас исправлю? Я мастер на эти дела. Где он у вас?

  Нога нервно застучала по ковру.

  — Я уже отдала его слесарю.

  — Как же это ты ухитрилась отдать слесарю, когда теперь ночь? — спросил Лязгов.

  Серафима Петровна рассердилась.

  — Так и отдала! Что ты пристал? Слесарная, по случаю срочной работы, была открыта. Я и отдала. Слесаря Матвеем зовут.

* * *

 Наконец, явился давно ожидаемый драматург Селиванский с пьесой, свернутой в трубку и перевязанной ленточкой.

  — Извиняюсь, что опоздал, — раскланялся он. — Задержал прекрасный пол.

  — На драматурга большой спрос, — улыбнулся Лязгов. — Кто же это тебя задержал?

  — Шемшурина, Марья Александровна. Читал ей пьесу. Лязгов захлопал в ладоши.

  — Соврал, соврал драматург! Драматург скрывает свои любовные похождения! Никакой Шемшуриной ты не мог читать пьесу!

  — Как не читал? — обводя компанию недоуменным, подозрительным взглядом, вскричал Селиванский. — Читал! Именно ей читал.

  — Ха-ха! — засмеялся Лязгов. — Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь Шемшурина была с тобой на катке.

  — Да, она со мной была, — кивнула головой Серафима Петровна, осматривая всех нас холодным взглядом.

  — Когда?! Я с половины девятого до двенадцати сидел у нее и читал свою «Комету».

  — Вы что-нибудь спутали, — пожала плечами Серафима Петровна.

  — Что? Что я мог спутать? Часы я мог спутать, Шемшурину мог спутать с кем-нибудь или свою пьесу с отрывным календарем?! Как так — спутать?

  — Хотите чаю? — предложила Серафима Петровна.

  — Да, нет, разберемся: когда Шемшурина была с вами на катке?

  — Часов в десять, одиннадцать.

ЪДраматург всплеснул руками.

  — Так поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу.

  Серафима Петровна подняла язвительно одну бровь.

  — Да? Может быть, на свете существуют две Шемшуриных? Или я незнакомую даму приняла за Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера… Ха-ха!..

  — Ничего не понимаю! — изумился Селиванский.

  — То-то и оно, — засмеялась Серафима Петровна. — То-то и оно! Ах, Селиванский, Селиванский…

  Селиванский пожал плечами и стал разворачивать рукопись.

  Когда мы переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак Серафиме Петровне, остался с ней наедине.

  — Вы сегодня были на катке? — спросил я равнодушно.

  — Да. С Шемшуриной.

  — А я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой. Она вспыхнула.

  — Не может быть. Что же, я лгу, что ли?

  — Конечно, лжете. Я вас прекрасно видел.

  — Вы приняли за меня кого-нибудь другого…

  — Нет. Вы лжете неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну ложь на другую… Для чего вы солгали мужу о катке?

  Ее нога застучала по ковру.

  — Он не любит, когда я встречаюсь с Таней.

  — А я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.

  Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.

  — Вы этого не сделаете?!

  — Отчего же не сделать?.. Сделаю!

  — Ну, милый, ну, хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете?

  — Скажу.

  Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала:

  — А теперь не скажете? Нет?

* * *

  После чтения драмы ужинали.

  Серафима Петровна все время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа.

  Среди разговора она спросила его.

  — А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трех часов.

  Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоем в кабинете, откровенно рассказал мне, что этот день он провел довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у нее в Гранд-Отеле, а вечером завез ее в «Буфф», где и оставил.

  — Где ты был сегодня?

  Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:

  — Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой француженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по Усачевскому делу, и мы разъезжали в ее автомобиле — она очень богатая — по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в Гранд-Отеле у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться с знакомым. Вот и все.

  Я улыбнулся про себя и подумал:

  — Да. Вот это ложь!