ложь

Сумерки душной пеленой ложатся на город. Дождь бьется за окном, как будто чья-то рука горстями швыряет капли в стекло. Она выбрала прекрасный день - в лучших традициях нуарных романов, в лучших традициях себя самой, завравшейся и насквозь фальшивой. Много лет она прекращала общение, когда понимала, что трепещет в паутине собственного вранья, что руки для баек связаны - пора бы уже перенести эту модель на действительно большую ложь. 

Она тщательно подбирает одежду, долго и чрезмерно кропотливо перебирая тремпеля. Она стоит спиной к окну, дождю и ветру, швыряющему дождь, ощущая, как в спину дышит время - ее время, которое заканчивается. На стеллаже с книгами стынет кружка замечательного кофе - крепкого и сладкого, который она не выпьет. Дора заварила его так же, как перебирает сейчас наборы одежды - осознавая страшную бессмысленность этого действия. Она знает, во что будет одета, знала, что не станет пить кофе, она знает, что приготовления - это дань жизни, драматизму, смыслу, чему угодно - знает, что не смогла бы просто выйти на чертов балкон и перелезть перила. Это было бы недостаточно волнующе. Недостаточно осмысленно.

Комнаты пахнут сыростью и хлоркой. На полках и в шкафах болезненная чистота, ковры выбиты и скатаны в четыре цветных валика на антресолях, полы поблескивают неестественной стерильностью. От них несет моющими средствами и ее обреченным волнением, ее тревогой, которая станет последней. Окно в гостиной распахнуто. Мокрый ветер гуляет в безжизненной пустой комнате, по обеденному столу расползается лужа. Рядом с лужей - ключи, документы, стакан воды и блистер хорошей, импортной валерьянки. Дора не закроет окно, и дверь тоже не закроет - лужица крови, хрящей и внутренностей у парадного входа и так доставит прилично неудобств персоналу. Она проглатывает ком и расправляет одежду в руках. Нужно не забывать дышать, напоминает она себе, пока еще нужно.

Стук в дверь.

Стоило, пожалуй, научить ее пользоваться звонком.

- Тео, это я, открой, - она не смотрит в глазок, одергивает себя в последний момент - какая разница теперь? Забавно будет, если кто вздумает ограбить ее или изнасиловать сегодня. 

- Привет. Соскучилась? - улыбается, и это неестественно легко, нельзя представить ничего легче, чем шутить и скалиться сейчас. - Будешь зеленый или черный?

Проходит в спальню, не в гостиную, садится в кресло, не на пол. Ком грозит вернуться, истерическое веселье нарастает.

- Никакой. Я сегодня ненадолго, просто должна тебе сказать, - мнёт в пальцах подлокотники, качает левой ногой и старается не смотреть туда, где, думает, находится Дорино лицо. Смешная шутка. - Кое-что. Я давно хочу, вот, и пришла только чтобы это сказать.

- Дыши. Что-то случилось? - плевать, феерически положить на то, что она сейчас скажет. Теодоре смешно, она старается прикусить улыбку, но это не так и трудно, когда собеседница всеми силами старается избегать ее лица. Она садится на пол перед креслом и поднимает тяжелый вопросительный взгляд - так, должно быть, кажется со стороны. На самом деле это - хорошая шутка. Что угодно хорошая шутка, что не открытый балкон восемнадцатого этажа.

- Да. Я в общем, что.. - запахивается в шерстяной кардиган, снова нервно дергает левой ногой, - ты мне нравишься, в общем. Вот. Я поэтому пришла. Потому что ты мне нравишься. И ты самая лучшая девушка, которую я знаю, и я очень хочу тебя поцеловать. Вот.

Ха-ха.

- Можно я тебя поцелую, Теодора?

Она встает с пола, медленно и легко, как будто конечности - тонкий платиновый скелет, и садится на ее колени, поджимая собственные. Она наклоняет голову, цепляется за ее плечи и смотрит, бесконечно долго, пока сама не целует, с открытыми глазами. Пока не кусает ее за губу, пока не проводит открытой ладонью по груди, пока не запускает пальцы в волосы. 

Дора отрывается и встает, неотрывно глядя на нее, на челку, занавесившую ее глаза и на кардиган, сползший с плеча. Опускает глаза и думает о том, что скажет сейчас, потому что истерический ком ненависти и презрения застревает в глотке, хочется вспороть ее, так невероятно он злит. Хочется биться о стены и ломать руки - но сначала нужно выпроводить даму.

- Я тебе нравлюсь? - смотрит сквозь длинные темные пряди, с дрожащей, тихой надеждой и непонятным страхом. Непонятным - потому что разве можно сказать "нет" после такого поцелуя?

Ха-ха.

- Нет. Чай будешь? - старается держать себя уверенно, и выходит, кажется, прекрасно - в любом случае лучше, чем у сумрачной тени в кресле. Дождь продолжает стучать. Время - нет.

Это ее руки? Они дрожат.

- Нет, я, наверно, пойду, - она уходит глупо, даже забывает спросить, почему Дора вообще стала целовать ее - занятая болью и жалостью, она бы забыла и дождевик, если бы он не лег на ее плечи у дверей. - Пока.

Дверь хлопает. Можно не запирать.

Время дышало в спину - и закончилось. Она одевается, складывает одежду в шкаф. Расправляет воротник рубашки. Оборачивается и выходит в коридор, не глядя, босиком. Кеды жалко.

Это то, что было ей нужно - повод презирать себя достаточно остро и полно, чтобы прыгнуть. Пусть даже ей наплевать на девчонку, ее шерстяной кардиган и мягкие волосы, и на ее глупый неуверенный лепет. Пусть даже причина не в этом - причина уже не нужна.

Она дрожит всем телом.

Пол в коридоре теплый и чистый. На лестнице - нет.

Хлопает балконная дверь и ветер стегает ее по лицу. Рубашка покрывается пятнами и липнет к телу. Как мерзко.

Перила и пол холодные, мокрые. Хотелось бы перелезть не спеша, но Теодора боится поскользнуться и упасть, не успев придумать последнюю фальшивку. Она взбирается на перила до половины, сантиметров на сорок, цепляется руками и ногами, откидываясь назад. Нужно перемахнуть, на одном дыхании.

Хорошая шутка.

Она чувствует, как пальцы и ступни скользят. Дождь хлещет ее по лицу, и она не знает, легко ли ей улыбнуться. Наверное - да.

Паутина рвется. Достаточно осознанно?