Лора

Ник вдруг припадает к моей ноге губами. Я дергаюсь, но он не дает мне отстраниться. Какое странное и приятное чувство — прохладный влажный язык нежно слизывает остатки крови, а мягкие бархатистые губы массируют кожу вокруг раны. М-м-м...

— Ты такая горячая, — вдруг выдыхает он почти мне в ухо. Я вздрагиваю и отстраняюсь. — У тебя температуры нет? — и заботливо прикасается губами к моему лбу.

И я таю... В буквальном смысле расплываюсь по грязному полу и...

Его лицо напоминает божий лик в каком-то православном монастыре — оно сурово, хмуро, тревожно и обрамлено светящимся ореолом.

— Я вколол тебе жаропонижающее, — говорит он угрюмо. — Надо бы антибиотик, но у меня нет. Так что, как стемнеет, помогу тебе добраться до госпиталя... Ты как в следующий раз соберешься отъезжать, хоть предупреждай...

Улыбаюсь и киваю. Его лицо так близко. Прикрываю глаза. Так близко, что аж больно смотреть...

Хлесткий удар по щеке:

— Ты как? — он встряхивает меня за плечи.

И вот тут-то я не выдерживаю — вытягиваю руки, обнимаю его и тяну на себя.

Он смотрит на меня в недоумении. Вроде как напрягает плечи, а потом...

Я тону в его губах. Они такие сладкие, будто обмазаны медом. А язык — я всегда думала, что целоваться с языком это гадко. Но с ним мне не гадко — его язык мягкий и пупырчатый, а слюна совсем не отвратительная, даже очень вкусная. А еще его язык такой проворный — он уже заполнил весь мой рот и, кажется, останавливаться не намерен.

И руки — они уже во всю шарят по моему телу. Это немного щекотно, но очень приятно. И я прямо чувствую, как на моих форменных штанах расползается пятно моих соков.

Его язык выскальзывает из моего ...

рта, пробегает влажной дорожкой по подбородку и по шее к впадинке между ключиц, потом забирается под майку, пока руки воюют с армейским ремнем... Эх, салага, учись пока я жива! Одно движение — и тяжелый кожаный ремень уже лежит на полу под моей талией, а он с прежней настойчивостью расстегивает крючки на штанах. Сначала у меня, потом у себя.

Горячий, какой же он горячий... и сладкий — его язык возвращается в мой рот, вдоволь наигравшись с моей грудью...

* * *

Я девочка из приличной семьи. Точнее, из пуританской семьи. Точнее, из амишей. Мой отец сам лишил меня девственности. Зачем? Не знаю. Даже мама не ответила на этот вопрос. Но мне было так плохо, что она не могла это спокойно видеть, и, едва я сумела подняться на ноги, мы сбежали. Далеко нам, однако, убежать не удалось — шутка ли, еле ковыляющая девочка-подросток и хромая от рождения пожилая женщина пытаются сбежать от целой кавалькады молодчиков на здоровых и быстрых лошадях.

Мать тогда засекли до полусмерти, а меня приковали цепями к кровати, и каждый желающий мог прийти и заняться со мной любовью, как ему хотелось и когда ему хотелось.

Лучше бы и меня засекли.

Выпустили меня лишь две недели спустя. Я тогда с трудом передвигалась, почти не разговаривала и не мигала.

Но когда я пришла в чувство, я предприняла вторую попытку побега, на этот раз без мамы. И эта попытка оказалась удачной.

Сначала я три месяца пряталась по подворотням, срезала волосы, чтобы никто меня не узнал, перевязывала грудь, носила найденные на свалке мужские вещи, мазала лицо сажей и грязью. А потом... на набережной я увидела военных и влюбилась в них. Мне так хотелось быть похожей на этих бравых красивых парней, ходить по плацу со сверкающим в солнечных лучах оружием, а потом вернуться в деревню и отбить маму.

Я маячила там целыми днями, и, наконец, их капитан меня заметил. Сначала он решил, что я парень и отвел меня в призывной пункт. Каково же было удивление медкомиссии, когда вместо болтающейся колбаски между ног, они увидели аккуратный подбритый персик.

— Куда ты хочешь пойти? — спросил, сально оглаживая взглядом мои бедра, глава комиссии.

— В десант, — ни секунды не сомневаясь, ответила я.

— Какой тебе десант, детка, — рассмеялся за моей спиной капитан. — Ко мне пойдешь, в пехоту...

Он был отличным капитаном, хорошим другом и внимательным любовником...

Но его больше нет.

* * *

Зато есть этот разведчик — сладкий, как мамин медовый пирог, упругий, как вымя призовой коровы, и горячий, как раскаленные угли. Он плавно ходит во мне взад-вперед, проникая глубоко и легко надавливая на что-то внутри, отчего по всему телу пробегают искорки электрического тока...

За стенкой, к которой он меня прижимает, что-то неравномерно бухает. () Взрывы — проносится где-то на краю сознания. Но Ник ускоряется, будто вытесняя собой реальность, заполняя не только мое лоно, но и мозг. Его язык глубоко проникает в мой рот. Я пытаюсь кричать, но все без толку. Еще рывок... еще толчок... ах... не могу... Что-то сладкое разрывается у меня внутри с каким-то странным приглушенным звуком, похожим на выстрел, и мгновенно растекается по всему телу. Ник, обмякнув, грузно валится на меня. Тяжело дышу... У меня еще никогда такого не было...

Голоса... откуда? Говорят не по-английски. Судорожно натягиваю штаны на Ника. Придурок, что ж ты не выходишь? Голоса ближе... замираю... не дышу...

Резкий окрик совсем рядом... спокойно... нас нет... мы мертвы... Смешок и удаляющиеся шаги... затихают вдали...

— Ник, — шепчу ему прямо на ухо, — Ник, все, они ушли...

Он молчит.

— Ник, — тормошу его за плечи.

Ноль реакции.

С трудом выбираюсь из-под его мускулистого тела. И тут же закрываю рот обеими руками, чтобы криком не привлечь сюда тех ребят.

Прямо между его лопатками — аккуратная дырочка и большое пятно уже успевшей потемнеть крови...