Лондонская ветвь Пастернаков

Александр Шальнев, Известия, 6 января 1995 года

Богатейший архив семьи Пастернаков, британской ее ветви, может в скором времени оказаться в Соединенных Штатах в Гуверовском институте, где и так уже хранятся бесчисленные сокровища российской истории.

По словам Чарльза Пастернака, племянника писателя, Гуверовский институт уже не только проявил заинтересованность, но и сделал конкретное предложение. Согласится ли семья рассмотреть предложение российской стороны, если оно, конечно, последует?

Чарльз Пастернак отвечает утвердительно.

Заинтересуемся ли мы? - на этот счет у меня, говоря по правде, сомнения. У племянника, как мог я понять, тоже.

Интересный человек он, Чарльз Пастернак. Рожденный в Германии, обосновавшийся потом в Британии, он считает себя на девяносто девять процентов британцем. "Трудно ощущать себя россиянином, если по-русски не говоришь. Эдакий винегрет из меня получился".

Отец с матерью русскому его не учили. Дядю своего не видел никогда, никогда с ним даже не разговаривал, хотя, понятно, мог бы при желании попытаться связаться с ним по телефону, даже если и чертовски трудно было это в те годы. В Россию попал впервые только в начале 60-х, побывал на могиле, отдал почести. Книги дяди читал не в подлиннике, в переводе, и потому оценить в полной мере талант и искусство писателя не берется.

Говорит, правда, что, по его мнению, Борису куда лучше удавались описания природы, чем людские характеры, и в особенности в "Докторе Живаго".

На дядю похож невыразимо. Когда я впервые встретил его на одном из лондонских приемов, даже отшатнулся от неожиданности: "Не может быть!"

В России, где теперь он бывает регулярно по делам своим научным, в нем, естественно, сразу признают Пастернака, даже в паспорт не заглядывая:

"В Санкт-Петербурге была сцена, которая тронула меня до слез. В гостиничный номер мой постучали, стояла коридорная, в руке роза. Для меня. Вы же, сказала, из семьи Пастернаков, сразу видно. Вот в такие моменты я чувствую себя россиянином".

Мы говорили об архиве. Он - в полной мешанине, неразберихе.

Сестра Чарльза пытается сейчас навести какой-то порядок, систематизировать документы. По-моему, ни он, ни сестра еще и сами в точности не знают всего, что собрано там почти за полвека. Наверняка будут открытия.

Не исключено вовсе, что обнаружены быть могут записки Жозефины Леонидовны, относимые к последним встречам с братом, который в середине 30-х приезжал в Берлин по пути в Париж, куда, как говорит Чарльз, "послан был Сталиным на какую-то конференцию".

Вспоминая, даже если и очень пунктирно, приблизительно, что говорила когда-то матушка, племянник писателя уверен, что уже тогда задуман был "Живаго". А раз так, полагает Чарльз, то образ Лары никак не мог быть рожден в творческом воображении Бориса Пастернака Ольгой Ивинской, которая встретилась ему почти десятью годами позже. Записки Жозефины, если были они и если сохранились еще в перемешанном архиве, смогут, наверное, взбудоражить литературоведов.

- Почему не почувствовал я в вас уверенности, что архив матушки вашей может вызвать предложение и из России, а не только от Гуверовского института?

Чарльз Пастернак не ответил на вопрос этот прямо, искусно перешел на другую тему, и только уже потом, когда зашла речь о том научном проекте, который отнимает у него сейчас массу времени и энергии, понял я - так мне показалось, во всяком случае, - в чем причина его скепсиса. Проект этот - создание при Оксфордском университете международного биомедицинского центра, который позволял бы ученым из стран слаборазвитых и развивающихся приобщаться к достижениям мировой науки. Россия отнесена Чарльзом к числу этих стран. Центр вроде бы уже создан, но дабы полнокровно, во всю мощь он заработал, нужны деньги.

Немалые. Порядка двадцати миллионов фунтов стерлингов. Поисками средств и занимается Чарльз, носясь из страны в страну, с континента на континент.

Обращался ли он за помощью финансовой к самой России, к новым нашим меценатам, например?

- Нет, - был категорический ответ. - Там много жулья или полужулья.

- Смотрю я вот на новых россиян, которых полно сейчас в Англии. Толпы их ходят по самым дорогим нашим магазинам. А денег у них на науку вряд ли дождешься. А России помочь я очень хочу. Ей нужна помощь, ее науке, которая просто в ужасном оказалась состоянии.

Не очень, правда, пока удается. Спонсоры подбрасывают что-то, но в основном по мелочи. Крупно еще никто не выкладывался.

Спад, говорят, еще ощущается, нет свободных денег. Но Чарльз Пастернак надежды не теряет: в Оксфорде или Лондоне застать его бывает трудно - постоянно в разъездах, постоянно в поисках меценатов, хотя и отрывает это его от работы непосредственной научной, в которой уже давно и устойчиво обрел он себе имя и признание коллег, но в которой добиться хочет еще большего, поскольку, по словам его собственным, "заведенный человек" он, нацеленный на высоты новые, покруче и посложнее.

Как и дочь его, двадцатисемилетняя Анна.

Анна восстановила преемственность, Чарльзом нарушенную: он один технарь в британской пастернаковской фамилии: дед - художник, мать - философ, литератор, поэтесса, дочь - журналист, писатель. Сам Чарльз полагает, однако, что преемственность им вовсе не поломана, поскольку "у художников и ученых есть общее: они люди творческие". Как бы то ни было, "физик" он один, остальные - "лирики".

Это перу Анны принадлежит "Влюбленная принцесса", книга о Диане, неудавшейся супруге наследника британского престола; книга, наделавшая много шума в Британии слишком уж откровенными описаниями короткого, но бурного романа принцессы. На стороне.

С неким капитаном-кавалеристом, который, нарушив все - какие есть - джентльменские табу, подробнейше поведал Анне о том, что и как было у него с Дианой.

Книгу британцы осудили. За содержание, за публичное полоскание королевского белья. Но критика воздала ей должное. За стиль, изящество диалога, за эмоции. Сочтена была "Влюбленная принцесса" лучшей из тех биографий королевской фамилии, что появились на книжном рынке в нынешнем году. А появилось биографий немало, писанных литераторами с именами.

Теперь и у Анны Пастернак есть имя. Свое собственное, которое в Британии ни с каким другим уже не спутают. Даже с именем автора "Живаго".

У отца отношение к успеху дочери, успеху ошеломительному, двоякое. Бесспорно, он горд ею: в свои-то годы, сравнительно молодые, стать звездой и финансово обеспечить себя почти на всю оставшуюся жизнь.

Но и сомнения есть. Современное искусство, современная литература не по его вкусу. Утрачены в них те ценности, на которых он сам воспитан. "Слишком увлечены мы сегодня, - говорит Чарльз Пастернак, - людьми знаменитыми. А знаменитыми люди сегодня становятся не потому, что они, скажем, писатели, а потому, что выкидывают они всякие номера и чушь такую несут, или потому, что одеваются, как другим и в голову не взбредет.

Пару поколений назад такого не было. А сегодня публике нравятся подобные знаменитости, публика просит еще и еще. Публике и потакают".

Относит ли он к "потакателям" и дочь свою? Конечно, не сказал Чарльз Пастернак этого. Гордости отцовской в нем все же больше.

Единственное, о чем предупредить он ее хотел бы, это о том, что "у людей творческих жажда созидания бывает подчас разрушительной. Они живут несчастливой жизнью, поскольку эгоцентричны, им нужен успех, признание, больше признания, больше. "

ЛОНДОН.