Лондон

Вертеп
1295 год

Ей обещали, что завтра она еще останется девой. Однако к полудню в ней зародились подозрения.

Все хмурое ноябрьское утро девушка просидела на скамье перед борделем, закутавшись в платок. Напротив через реку виднелись причалы возле собора Святого Павла. Слева, между рекой и воротами Ладгейт, где стоял маленький форт – замок Бейнард, раскинулись обширные владения чернорясцев-доминиканцев, ныне звавшиеся Блэкфрайерс. Вид был славный, но девушке в тот день он казался исполненным смутной угрозы. Ее звали Джоан, ей было пятнадцать.

Милашка: каштановые волосы аккуратно убраны назад, открывая овальное лицо; кожа бледная и очень гладкая; маленькие кисти и ступни, несколько пухлые – с намеком на умеренную телесную полноту, которую, как она понимала, мужчины часто находили привлекательной. И только кроткие, довольно серьезные глаза выдавали в ней принадлежность к роду мастеровых. Начало ему положил Озрик, трудившийся на строительстве Тауэра.

Впрочем, это уже не имело значения – не после того, как ранним утром Джоан приняла ужасное решение и перешла через реку. От отца, когда дело вскроется, она впредь не услышит ни слова. В этом девушка не сомневалась. Как и от матери, это наверняка. Но она стерпит, ибо пожертвовала домом, семьей и репутацией для спасения жизни юноши, которого любила. Спасти его она собиралась завтра. Если дотянет.

Напротив собора Святого Павла по берегу Темзы вдоль полосы осушенных болот, известной как Бэнксайд, тянулись бордели – публичные дома, всего их насчитывалось восемнадцать. Одни разрослись вокруг внутренних двориков с приятными садами, простиравшимися до Мейден-лейн. Другие были страшнее – высокие, узкие, с нависавшими этажами, которые как бы поникли под грузом лет берегового разврата. И в этих разномастных хоромах, арендованных и управляемых содержателями притонов, трудились в поте лица три-четыре сотни проституток.

«Собачья голова», где собиралась обосноваться Джоан, располагалась где-то в середине и представляла собой здание средних размеров с высокой соломенной крышей. Оштукатуренные стены были выкрашены в красный цвет, над дверью висела большая вывеска с изображением собачьей головы с огромным вываленным языком. В дальнем конце, вверх по течению, строй борделей завершался крупным, частично каменным зданием. Это была таверна «Замок в обруче».
[30]

По течению вниз, сразу за борделями, стояло массивное каменное строение с собственной речной пристанью и ступенями: лондонский особняк епископа Винчестерского. На его территории находилась небольшая, но битком набитая тюрьма Клинк.
Всей этой местностью – особняком, тюрьмой Клинк и восемнадцатью доходными борделями – владел и управлял епископ.

Область к югу от Лондонского моста всегда была местом обособленным. С давних пор дорога от Дувра и Кентербери встречалась здесь с другими, тянувшимися через реку с юга. И со времен же саксонских место приобрело название Саутуарк и выделилось в самостоятельный, независимый от города район. Как таковой, он был пристанищем для бродяг; тех же, кто преступил закон, предоставляли здесь собственной судьбе. Район Саутуарк сколько-то тянулся вдоль реки. У Лондонского моста был рынок. Дальше, к западу, находилась старая церковь Сент-Мэри Овери, от которой через реку ходил паром. Затем следовали особняк епископа и Бэнксайд. А также бордели – давно ли? Да столько же, сказывали, сколько и сам район.

Епископское поместье в Саутуарке отличалось масштабами. Подобно старинным частным уордам, некогда существовавшим в городе напротив, то было подлинное феодальное имение, в границах которого епископ вершил суд и правил как абсолютный властелин. А поскольку подобные полномочия именовались также вольностями и в данной юрисдикции находилась тюрьма Клинк, все поместье приобрело забавное название даже в официальных документах: «Вольность Кли́нка».

Вольностью Клинка правили на совесть, как и восемнадцатью борделями. Около полутора веков назад, еще при Генрихе II, епископ Винчестерский, тогда фактически являвшийся и архиепископом Кентерберийским, счел, что его бордели пребывают в плачевном состоянии. И вот, при содействии толкового помощника, он составил пространный перечень установлений для руководства оными, которые, будучи изложены на латыни и по-английски, сохранились для будущих поколений в епархиальной библиотеке. «Во славу Господа и в согласии с благонравными обычаями и установлениями страны» – так завершался документ. И правила эти в дальнейшем оказались столь превосходны, что, когда городу Лондону даровали право иметь официальные бордели на Кок-лейн, близ приорства Святого Варфоломея, там тоже установили эти епископские порядки, тогда как самих проституток по-прежнему в шутку именовали винчестерскими гусынями. Что же касается помощника архиепископа, то неизвестно, его ли лично следует благодарить за эти правила, однако в период их составления им был не кто иной, как великий лондонец Томас Бекет.

Но вот к девушке приближались владелец борделя с женой. Содержатель притона – крупный лысеющий человек с черной бородой, которая вечно казалось сальной; жена выглядела кубышкой, и ее широкое желтоватое лицо напомнило Джоан запотевший сыр. И в тот же миг, едва увидев их, она догадалась.
– Вы обещали… – пробормотала девушка.
Но те ухмылялись. Она была полностью в их власти.

И в отчаянии девушка огляделась. Весь замысел принадлежал сестрам Доггет, которые заверяли, что защитят ее. Не могут же они бросить ее сейчас? Тогда где же они?
– К тебе, дорогуша, клиент, – сказала кубышка.

Сестер Доггет в Саутуарке знали все. Одну звали Изобел, другую – Марджери. Впрочем, никто – даже хозяин «Собачьей головы», где они трудились, – не мог сказать, кто из них кто. Изобел и Марджери были однояйцевыми близнецами.

Обе высокие и жилистые, с густыми черными локонами, большими агатовыми глазами, крупными зубами и громкими голосами, при смехе на удивление зычными – вроде крика осла. И все же, благодаря стройным телам и довольно увесистым грудям, парочка казалась воплощением чувственности. А если этого было мало, чтобы выделиться, то у каждой имелась белая прядка волос.

Они всегда одевались одинаково, да и речь их тоже невозможно было отличить. В «Собачьей голове» сестры снимали соседние комнаты, где торговали телами, а по желанию клиента за скромную скидку могли составить трио, которое, если тому хватало сил, не распадалось всю ночь.

Сестры Доггет принадлежали к наводнившему Саутуарк малому племени, что было обязано своим существованием простой человеческой ошибке. Ибо восемьдесят лет назад, когда несчастный Адам Дукет утратил свободу лондонца, он сделал глупый выбор. Семья Барникель предложила ему помощь, но он, в обиде и злобе, отказался. «Раз не хотят отдать за меня дочь, я ничего у них не возьму», – гневно заявил он. Через месяц после суда Адам перебрался в Саутуарк и открыл торговлю, которая не задалась. Затем он работал в таверне, женился на разносчице и вскоре обзавелся выводком босоногих детей, гонявших по улицам. Так и вышло, что за одно поколение гордый род лондонских граждан опустился на дно, существовавшее во всех крупных городах мира с начала времен. Семейство сестер насчитывало пять человек, а кузин и кузенов было с дюжину. Все жили в Саутуарке, и все без исключения отличались жизнерадостностью, необузданностью и скверной репутацией.

Их называли Дукетами, кроме двух сестер, слава которых наградила их новой, цеховой фамилией. Близнецов знали так хорошо и до того прочно связывали с родным борделем, что ныне повсеместно именовали девушками из «Собачьей головы».
[31]

И это прозвище уже начало перерождаться в другую старую английскую фамилию, не сильно отличавшуюся от родовой: они стали Доггет. Дукеты, немного смущенные их репутацией, не расстроились из-за такой метаморфозы. Девушки встретили переименование с энтузиазмом и, таким образом, бесстыдно превратились в сестер Доггет.

Это была добросердечная пара, но превыше всего любившая авантюры. Поэтому, когда двумя днями раньше они застали Джоан в слезах у собора Святого Павла и заставили рассказать, в чем дело, ее история нашла у них живой отклик. «Мы должны ей помочь», – изрекли они хором. Марджери предложила дальнейшее или Изобел, но они составили замечательный план, которому сейчас следовала Джоан. Пусть и рискованный, до сей поры он воплощался безукоризненно.

Одна беда: в последний час они напрочь о ней забыли. Причина была связана с Марджери.
– Больно?
Сестры отправились в укромное местечко на склонах в миле от Бэнксайда, где горестно уставились на маленькую болячку.
– Жжет, – пожаловалась Марджери.
– Тогда дело плохо, – сказала Изобел. – Найдут.

Один раз в месяц всех девушек осматривал епископский бейлиф с помощниками. Тех, у кого находили какую-нибудь хворь, вышвыривали из Вольности. Не помогла бы, видно, и взятка. Большинство лондонцев считали благом то, что борделями управляла Церковь, ибо епископские осмотры отличались тщательностью. А Марджери испытывала жжение.

Это была форма сифилиса, хотя и не такая тяжелая, как напасть позднейших веков. Когда он впервые попал в Британию – доподлинно не известно; возможно, инфекцию заносили возвращавшиеся из походов крестоносцы, однако есть четкие указания на ее существование на острове еще с саксонских времен.
Но что им делать? Если Марджери изгонят из борделя, им будет не на что жить.
– Жаль, что король повыгонял евреев, – сказала она.

Если обитатели Бэнксайда имели единое мнение по какому-то поводу, то им была слава старого еврейского врача. Такие же воспоминания остались у многих лондонцев. Было ли дело в большем доступе к медицинским познаниям античного мира и Ближнего Востока или просто в лучшем образовании и меньшей склонности к суевериям, но еврейская община действительно поставляла лучших врачей. Старый еврейский доктор с Бэнксайда умел лечить жжение ртутью – только он, больше никто.

Еврейская община исчезла начисто. Неприязнь к евреям нарастала в Англии еще с антисемитских волнений при коронации короля Ричарда сто лет назад. Преследование усиливалось не по причине финансовой деятельности общины. Хотя некоторые мыслители Церкви и объявили получение процентов ростовщичеством, а следовательно, грехом, такое незнание основ экономики не было повальным даже среди духовенства. Окружение епископа и аббаты крупных монастырей широко пользовались еврейскими ссудами. Был случай, когда еврейским финансистам предложили, к их великому удивлению и веселью, святые мощи в качестве залога – те обеспечивали прибыльный наплыв паломников.

Но три обстоятельства сложились не в их пользу. Первым было то, что Церковь развернула против них долгую религиозную кампанию, распространившуюся на всю Европу. Во-вторых, они, как всякие кредиторы, снискали нелюбовь многих баронов и прочих лиц, погрязших в долгах. Третьим фактором был монарх. Правление Генриха III, сына короля Иоанна, растянулось более чем на полвека. Еще четверть уже отсидел на троне его сын Эдуард, и оба нередко испытывали нужду в средствах. Не было дела проще, чем взыскать их с евреев. Но это случалось столь часто и так люто, что лет десять назад разорились едва ли не все еврейские финансисты. Тем временем их место заняли христианские заимодавцы, в частности великие итальянские финансовые дома, находившиеся под опекой Ватикана. Вскоре король перестал нуждаться в евреях. И вот в 1290 году от Рождества Господа нашего король английский Эдуард I очень кстати проявил благочестие: аннулировал все оставшиеся долги и чрезвычайно порадовал папу изгнанием из островного королевства всей еврейской общины.

Увы, не осталось и врачей. Поэтому сестры Доггет, обдумывавшие свое положение тем ноябрьским утром, сочли его поистине плачевным из-за отсутствия ртути еврейского доктора. И совершенно забыли о маленькой Джоан, чью жизнь они полностью перевернули.

Мартин Флеминг сидел в камере тише воды ниже травы.
– Лучше бы тебе хорошенько помолиться, – сказал ему утром тюремщик.
Но сколько он ни старался, молитвы не складывались. Заключенный знал одно: завтра его повесят, несмотря на полную невиновность.

Мартин Флеминг был всего на дюйм выше своей возлюбленной и обращал на себя внимание в первую очередь фигурой. Ибо везде, где у нормальных людей были выпуклости, Мартин Флеминг щеголял вогнутостями. Впалая узкая грудь, а лицо так и вовсе напоминало ложку. Он был настолько тщедушный и гнутый, что порождал сомнения и в крепости своего рассудка. Мало кто знал, что в душе Мартин Флеминг – жуткий упрямец, который в случае нужды оставался непоколебим, как скала.

Как явствовало из имени, он происходил из Флемингов – выходцев из Фландрии. Это считалось обычным делом для Лондона. Великая страна ткачей, лежавшая сразу за морем между французскими и германскими владениями, выступала не только торговым партнером Англии, но и крупнейшим поставщиком иммигрантов. Фламандские наемники, купцы, ткачи, ремесленники, которые иногда звались Флемингами, но все же чаще брали англизированные имена, легко вливались в английскую среду и, как правило, преуспевали. Но не семья Мартина. Его отец был простым мастером роговых дел; ремесло, сводившееся к истончению рога до прозрачности так, чтобы тот мог служить корпусом фонаря, приносило сущие гроши. Поэтому, как только подвернулась блестящая возможность, отец взмолился: «Соглашайся! От меня тебе толку мало. – Место было жалкое, но он добавил: – Бог знает, как пригодится такой человек, коль с ним сладишь!»

Да, если бы так.
Сперва юному Мартину так понравилось работать на итальянца, что он едва замечал неладное. Богатый господин был одним из ростовщиков, заменивших евреев. Он обосновался на улице в центре города сразу ниже Корнхилла. Место уже получило название Ломбард-стрит, благо многие ее обитатели прибыли из северной итальянской провинции Ломбардия. Итальянец был вдовцом, сын имел свое дело на родине, жил один и использовал Мартина на побегушках. Платил хорошо, хотя и ворчал.

– Он вечно думает, что я обманываю его, – сетовал Мартин.
Мартин так и не понял, являлось ли причиной недоверчивости то, что итальянец плохо понимал по-английски, или же тот просто был подозрителен от природы – трения не прекращались. Если он доставлял послание, его обвиняли в проволочке; если шел на рынок за провизией, хозяин считал, будто Мартин прикарманивал мелочь.
– Уйти надо было, – заметил он скорбно впоследствии.
Но он не ушел, ибо имел еще соображения.

Все дело в Джоан, так непохожей на других девушек.
В восемнадцать лет Мартин открыл, что большинство их потешалось над ним из-за хилости. В майские дни, когда многие юноши-мастеровые срывали поцелуй, а то и не один, ему не доставалось ни одного. Как-то раз его даже атаковала стайка жестокосердных девок, дразнившихся нараспев: «Не целован, не умеет!»

Другой бы пал духом. Но Мартин, втайне исполненный гордости, внушил себе к ним презрение. Кто они такие вообще? Просто бабы. Сосуды непрочные и ненадежные – не так ли называют их церковные проповедники? На их же улыбки и ужимки он лишь пожимал плечами. Все это дьявольщина. Чем больше юноша тяготился такими мыслями, тем крепче становилась его горькая оборона. К моменту, когда он повзрослел, оставаясь все еще нецелованным, в нем созрело убеждение, замешенное на потаенном чувстве собственной праведности: «Женщины нечисты. Я не желаю их знать».

Отец Джоан был приличным и серьезным ремесленником. Он расписывал огромные затейливые деревянные седла для богачей и дворян. Двое его сыновей работали с ним. Ремесленник резонно предполагал, что дочь выйдет замуж за такого же мастерового. Так какого дьявола нашла она в молодом Флеминге, почти не имевшем перспектив? И как всякий разумный отец, он воспротивился. Но девушка упорствовала по причине очень простой: ее любили. По сути – боготворили.

Мартин впервые заметил ее, когда проработал у итальянца уже полгода. Его послали с поручением на пристани в Винтри. Он шел к Уэст-Чипу, где и увидел ее сидевшей у отцовской лавки в глухой части Бред-стрит. Но почему остановился, зачем заговорил? Он сам не знал. Должно быть, его подтолкнул внутренний голос. Как бы там ни было, на другой день парень пошел тем же путем. И на следующий.

Крошка Джоан была не такая, как все: очень тихая, скромная. Она не видела в нем ничего потешного. Он чувствовал себя мужественным под ее кротким, вдумчивым взглядом. А главное, вскоре Мартин обнаружил, что не имеет соперников. Она была его, и только его. «Девушка чиста», – сказал он себе. Так оно и было. Джоан даже ни разу не целовалась.

И он перешел к ухаживаниям. Отсутствие конкурентов придавало ему должной уверенности, и с ростом оной он превратился в защитника и покровителя. Флеминг никогда не ощущал себя сильным, и чувство оказалось захватывающим. У иного юноши голова идет кругом от первого успеха. Некоторые даже пускаются во все тяжкие, будучи якобы в силах преуспеть везде и во всем. Однако Мартин знал, что женщины бесстыдны и не заслуживают доверия – все, кроме Джоан. И чем больше он видел в ней добродетелей, тем сильнее исполнялся решимости не отпускать ее вовек. Не проходило недели, чтобы он не дарил ей какую-нибудь мелочь; если ей было хорошо, он подлаживался под настроение; если грустила – утешал. Ей никогда не оказывали такого внимания. А потому неудивительно, что через шесть месяцев они решили пожениться.

Но как? Ремесленник, расписывавший седла, мало что мог дать дочери, а отец молодого Мартина – еще меньше. Мужчины встретились и печально покачали головой.
– Он говорит, что больше знать никого не хочет, – виновато объяснил роговых дел мастер.
– С Джоан та же беда, – отозвался другой. – Что нам делать?
Наконец они сошлись на том, что молодым людям придется подождать пару лет – в надежде на улучшение положения Мартина. А дальше…

– Как знать, – заметил с надеждой отец Джоан, – быть может, они передумают.
А затем разразилась катастрофа.

В известном смысле виноват оказался сам Мартин. Законы гласили: с наступлением темноты все простолюдины должны сидеть по домам. Если слуга выходил, то он обязан был иметь при себе разрешение хозяина. Считалось, что даже тавернам положено закрываться. Подобный комендантский час типичен для средневековых городов. Не то чтобы это исправно соблюдалось – обеспечивать его все равно было некому, за исключением двух сержантов
[32]
у городских ворот и уордовских надзирателей.

Одним октябрьским вечером, когда хозяина не было дома, Мартин улизнул в таверну. Через два часа он вернулся в темный дом на Ломбард-стрит и застал там пару воров. Он услышал их, едва вошел. Не думая ни о чем, кроме защиты имущества итальянца, Мартин ринулся в заднюю часть дома, но наделал столько шума, что воры сбежали. Мартин погнался за ними по узкому переулку, где один из них бросил небольшой мешок. Затем оба скрылись. Парень подобрал мешок и собрался идти домой.

Через несколько минут из тени выступил надзиратель и осведомился, есть ли у Мартина разрешение находиться на улице после наступления комендантского часа. И проверил мешок.
На следующий день, когда итальянец вернулся, ничто не смогло убедить его в том, что Мартин не пытался совершить кражу, так как в мешке оказалось несколько золотых украшений, которые он прятал. Оправдаться несчастному не удалось.
– Я уже ловил его на попытках меня ограбить, – заявил итальянец судьям.

Этого хватило, чтобы те признали его виновным в краже. За воровство полагалась смертная казнь.

Городу принадлежали три главные тюрьмы, все у западной стены: Флит, Ладгейт – в основном для должников – и Ньюгейт. Они все состояли из нескольких каменных помещений, обычно переполненных. Режим был прост. Узники могли платить тюремщику за еду, или же их дозволялось посещать друзьям и родственникам, если таковые имелись, которые передавали одежду и продукты через решетку. Иначе, если только не являл им милость сердобольный прохожий, они голодали, разве что охранник давал им по доброте душевной немного хлеба и воды.

Мартин Флеминг находился в Ньюгейте уже неделю. Его кормили родные, Джоан приходила каждый день, но надежды не было. Состоятельным людям иногда удавалось выкупить прощение у короля, но малому его положения о том не приходилось и мечтать. Завтра он умрет, и с этим ничего не поделать.
Поэтому вряд ли парень знал, как отнестись к только что полученному странному сообщению. Его передал через решетку на словах брат Джоан.
– Она велела сказать, что завтра все образуется.
– Не понимаю.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь