Лондон

Похоже было, что полковник Мередит всего несколько месяцев как вернулся в Англию. За тридцать лет странствий он много где побывал. В «Хэтчардсе» его знали, так как очень скоро выходила в свет его собственная книга «Любовная лирика в переводе с фарси». В западной части Лондона у него был дом, достаточно просторный для его коллекций. Он так и не женился. Но, может быть, в среду она не откажет в любезности пожаловать на чай?
– Да! – сказала Мэри Энн, к удивлению своему и дочери. – Обязательно!

Час обеда отодвигался все дальше, и англичане Викторианской эпохи переняли восточный обычай дневного чаепития. Устроить его было легко, визиты случались заведомо короткие и не вредили репутации ни дам, ни холостых джентльменов.

И после четырех часов дня в следующую среду Мэри Энн Булл в сопровождении Вайолет прибыла в Холланд-Парк в дом полковника Мередита. Мэри Энн не знала, должна ли была идти, но сказала себе, что будет грубостью передумать, а потому чуть нехотя взяла Вайолет в качестве, как она выразилась, дуэньи.

В Лондоне было два предместья, где селились состоятельные джентльмены с развитым художественным вкусом. Одно – Сент-Джонс-Вуд, сразу за Риджентс-парком на землях, некогда принадлежавших старому ордену рыцарей Святого Иоанна. Второе – Холланд-Парк. Добраться до него можно было, пройдя вдоль южной границы Гайд-парка и мимо небольшого Кенсингтонского дворца, где выросла королева Виктория. Центр этого места – прекрасный старый особняк и парк, принадлежавшие лордам Холландам. Их окружали славные улочки с рядами деревьев и элегантными домами, где джентльмен мог вести тихую жизнь, одновременно находясь всего в десяти минутах езды от Мейфэра.

Но дом полковника Мередита был слишком хорош даже для Холланд-Парка. Он стоял на Мелбери-роуд в ухоженном саду и больше напоминал миниатюрный замок. С одного угла высилась круглая декоративная башня. Большие окна с освинцованными стеклами, внушительный парадный подъезд. В нем было нечто волшебное. Но главным и неизменно поражавшим гостей оказывалось то, что отворял им не обычный дворецкий, а высокий сикх в великолепном тюрбане, безмолвно провожавший их в библиотеку полковника.

Со стен взирали традиционные портреты предков; камин прикрывал обитый кожей экран, рядом стояли два кресла с подголовниками. Однако на этом английская традиция заканчивалась. Над камином висела пара слоновьих бивней, на столиках красовались шкатулки слоновой кости и лакированные китайские, а также деревянная статуэтка Будды. К столу приткнулась мусорная корзина в виде слоновьей ноги. В одном углу хозяин повесил индусские кинжалы и серебряный анкас,
[76]

подарок благорасположенного магараджи; в другом радовали глаз очаровательные персидские миниатюры. У камина покоилась пара восточных туфель с загнутыми носками, которые Мередит носил, когда оставался один. А посреди пола поверх турецкого ковра раскинулась роскошная тигровая шкура.

Чай подали тотчас, индийский или китайский на выбор; полковник настоял, что разольет сам. Он был в прекрасном расположении духа и вскоре уже, в ответ на расспросы Мэри Энн, начал делиться кое-какими захватывающими подробностями своей жизни.

Расцвет Британской империи был сугубо коммерческим, однако в последние десятилетия акцент немного сместился. Признав необходимость обуздания Индии, где в пятидесятые годы вспыхнули мятежи, а также защиты египетского Суэцкого канала, главным держателем акций которого был премьер-министр Дизраэли, купеческой островной Британии пришлось принять меры имперского, административного свойства. Это выполнили довольно неплохо. Индийский чиновничий аппарат был высшей пробы. Образованная элита прекрасно знала особенности субконтинента. Многие офицеры бегло объяснялись на местных диалектах, и просвещенные воины вроде полковника Мередита не такая уж редкость по тем временам.

Обронив, что так и не нашел времени жениться, он был отчасти правдив. Мередит долго пробыл в Индии, Китае и Аравии, а о его тамошних подвигах, хотя он только намекнул на них, в ближнем круге слагали легенды. Сикх преданно служил Мередиту, потому что тот спас ему жизнь. Полковник не стал рассказывать о своих любовных победах, но в Индии многие сказали бы Мэри Энн, что ими он тоже прославился. Табу распространялось только на офицерских жен. Безусловное. Как минимум сотня красавиц украдкой вздыхала, помышляя об объятиях Мередита.

Все это оказало на Мэри Энн неожиданное и душераздирающее действие. Она полагала, что визит мог возродить симпатию и влечение многолетней давности, но с первым же огуречным сэндвичем испытала такое же головокружительное чувство, как на воздушном шаре, когда тот вознес ее в небеса. Она сосредоточилась на китайской чашке, чтобы не потерять головы. К моменту, когда полковник подал торт с грецкими орехами и сел, молча наблюдая за ней, она знала одно: ей хотелось бросить дом, мужа, строптивую дочь, найти покой в объятиях Мередита и оставаться там, сколь долго ему будет угодно.

Заставив себя вернуться к семейной обыденности, она произнесла:
– Вайолет хочет в университет. Что вы на это скажете?

Девушка поначалу держалась настороженно, но по ходу беседы заметила на стеллажах любопытные фолианты и спросила о них у Мередита. Выбор поражал, не ограничиваясь обычной английской классикой и специальной литературой с заглавиями вроде «Охота на крупную дичь в Бенгалии». Там были книги на фарси и арабском; встречались даже странные, сложенные гармошкой свитки тонкого пергамента, зажатые в досочках и перевязанные бечевкой. Мередит объяснил, что они написаны на санскрите.

– И вы все понимаете? – спросила Вайолет.
Он признал, что да.
– Сколько же вы знаете языков? – не отставала она.
– Семь и еще несколько диалектов. – Отвечая на вопрос Мэри Энн, Мередит глянул на Вайолет и немного подумал. – Мне кажется, это зависит от того, чего вы хотите добиться посредством университета, – сказал он негромко.
– Да мне все надоело, – откровенно призналась Вайолет. – Родители живут нелепой жизнью.
Мередит оставил ее грубость без внимания.

– Она не нелепа, – возразил он. – Я совершенно не согласен с вами. Но если вы говорите о расширении горизонтов… – и Мередит обвел взглядом комнату с книжными полками, – то сам по себе университет ничего не решит, но может, смею заметить, помочь. Хотя лично мне он не потребовался, – улыбнулся он. – Все дело в духе. И в судьбе, как я полагаю.

Похоже, это остудило Вайолет, и Мэри Энн мысленно возблагодарила Мередита за столь умелое обхождение. Но ей сдавалось, что без поддержки полковника девица возьмется за старое. Едва они собрались уходить, Вайолет глянула на туфли возле камина, заметила на столе длинную индейскую трубку и неожиданно встряла:
– Полковник Мередит, а вы каждый вечер носите эти туфли и курите трубку?
– Вообще говоря – да, – признал тот.

– А нам не покажете напоследок? Я уверена, – отважно продолжила Вайолет, – что маме будет приятно взглянуть на вас в естественном состоянии.
– Вайолет! – воскликнула Мэри Энн, бессильно краснея.
Мередит же счел это весьма забавным.
– Одну минуту, – сказал Мередит и вышел.

Вскоре он вернулся в роскошном восточном халате из шелковой красной парчи и в красной же феске. Ноги в белых шелковых носках легко скользнули в туфли, и Мередит уютнейшим образом расположился перед камином в кресле. Умело набил трубку, примял табак, зажег и затянулся.
– Устроит? – осведомился он, взглянув на обеих.

Но если вид Мередита в естественном, как выразилась Вайолет, состоянии смущал Мэри Энн, то он не мог сравниться с ее чувствами в момент прощания, когда тот взял ее за руку, украдкой пожал и негромко произнес:
– Надеюсь, мы еще увидимся.

– Плохи дела, старушка. Сомневаться не приходится, – покачал головой граф Сент-Джеймс. – Видишь ли, «Катти Сарк» еще никто не побил.

В действительности это было еще полбеды. Главная и неотложная проблема заключалась в том, что два дня назад из Бостона возвратился мистер Горэм Доггет, который заявил, что сразу после Рождества заберет жену и дочь подальше от зимней сырости в трехмесячный круиз по Нилу и Средиземноморью. И было неизвестно, вернутся ли потом Нэнси с матерью в Лондон.

Проблема же с «Катти Сарк» состояла в прочности клипера. Ее грозный капитан ставил больше парусов, чем дерзали прочие, и тот летел по волнам, покоряя самые бурные моря.
– Барникель волен твердить, что обгонит, и может быть прав, но это слишком опасно, – продолжил граф. – Время выходит.
Леди Мьюриел вооружилась коробкой сухофруктов. Она глубокомысленно чавкала.
– Ничего не поделаешь, – заключил Сент-Джеймс. – Послезавтра сделаю предложение.

Над Эстер Силверсливз посмеивались за спиной, хотя и немного несправедливо. Она ни в коем случае не помышляла о дурном.

Возможно, в ней бы прибавилось уверенности, не будь мужья ее сестер такими успешными. Джонас и Шарлотта Барникель, хотя капитан за годы плаваний сколотил небольшое состояние, надежно и прочно числились в морском торговом сословии. Пенни, будучи благополучным семейством из Сити, проникли в куда более высокий круг, бывали на обедах ливрейных компаний и даже время от времени посещали оперу в Ковент-Гардене. Что касалось Буллов, то они настолько разбогатели, что их дети почти на равных общались с юными леди и джентльменами. Однако с Арнольдом Силверсливзом и его женой дело обстояло иначе. Их дом был удобно расположен на северном холме Хэмпстеда, примерно в четырех милях от центра Лондона, неподалеку от просторов Хэмпстед-Хит. Многие тамошние дома были красивы, иные – очаровательны. Но только не их, хотя сами они не отдавали себе в этом отчета. Его неизящные, вытянутые фронтоны напоминали о самом нескладном мистере Силверсливзе. Правда, дом был просторен, а благодаря ее средствам они никогда не испытывали нужды.

Арнольд Силверсливз оставался компаньоном в фирме «Гриндер и Уотсон» и только недавно ушел на покой. Его деяния на ниве машиностроения снискали уважение. И все-таки проекты, в которые он втягивал фирму, по странной причине не приносили большого дохода. Он выбирал их, исходя либо из технической сложности, либо из личного перфекционизма в ущерб доходности. Задолго до его ухода от дел партнеры в разговорах с ним выказывали легкое нетерпение. Что до подъема по социальной лестнице, то он об этом просто никогда не задумывался. Семья уважаемая, обеспеченная – чего еще желать?

Но голова у него, как признавали все партнеры, была золотая – лучшая в Лондоне. И нет сомнений, что именно поэтому он получил аванс от богатого американского джентльмена, чье присутствие в доме за неделю до Рождества повергло в трепет Эстер Силверсливз.

Вынашивая планы об улучшении человечества или хотя бы лондонцев, Арнольд Силверсливз наслаждался новшествами, которыми многие из них уже пользовались. Когда в конце пятидесятых парламент наконец принял решение о полной перестройке лондонской канализации, подряд достался не его фирме, а выдающемуся архитектору Базалгетту. Естественно, Силверсливз тотчас же предложил этому великому человеку свои чертежи существовавшей системы, и тот сопоставлял их с собственными. «Я нахожу ваши планы безупречными во всех отношениях», – великодушно похвалил он Силверсливза. Возникшая в итоге набережная Темзы, тянувшаяся ныне по осушенному берегу над новыми стоками от Вестминстера до Блэкфрайерса, радовала почтенного инженера, как если бы он сам на ней заработал. А еще его пригласили в качестве консультанта на строительство другого гигантского сооружения на Темзе. Две массивные башни Тауэрского моста одели в камень и декорировали в возвышенном викторианском готическом стиле в гармонии с лондонским Тауэром и в подражание зданию парламента. «Но камень – это только видимость, – ликующе сказал Силверсливз жене. – Внутри находятся здоровенный каркас и огромный механизм – целиком стальные». То были могучие крылья – пара массивных стальных частей, которые в поднятом состоянии пропускали крупные суда, и к ним он приложил руку в качестве советника инженера Бэрри. Напарник последнего – Брюнель – призвал его снова для проверки сложных математических расчетов для системы поддержки и управления двумя стофутов

– Это откроет путь в будущее! – взволнованно говорил он жене.

Мечта о лондонской подземке, не покидавшая его никогда, частично сбылась. Для паровозов уже создали систему глубоких шахт и туннелей, оборудованных вентиляционными ходами. Однако преобразовать ее в более сложную, в которой ныне нуждался Лондон, не удавалось – мешали жар, копоть и неизбежный снос многих зданий, рисковавших пострадать. «Но если углубиться футов на сорок, то можно спокойно построить целую сеть, – объяснял Силверсливз. – На глубине будет глина, она достаточно мягкая. Потом сделаем туннель. И по нему пустим поезд». Но было совершенно немыслимо гонять паровоз по глубоко проложенному туннелю. «Значит, – радостно заключал он, – это будут электрические поезда!»

Электричество. Для прогрессивного Арнольда Силверсливза оно было символом современной эпохи. Суон изобрел электрическую лампу еще в 1860 году, но электрическое освещение, украсившее набережную Темзы, появилось в Лондоне всего десять лет назад. Однако с тех пор прогресс наступал стремительно. В 1884 году пустили первые трамваи, которые начали вытеснять конные экипажи. А в нынешнем году глубоко под землей уже прокладывали туннель для электропоезда. Силверсливз успел построить собственный генератор и провести – к ужасу Эстер – электричество в дом. Он был полон энтузиазма.

– То будет чистый поезд, – обещал он жене. – И поразительно дешевый, если построить с умом. Любому работяге по карману.

Единственная трудность заключалась в отыскании смельчаков для строительства и обслуживания. Власти не тратились на подобные проекты, да и не имели таких средств. Туннель, как чуть ли не все в викторианской Англии, обещал стать коммерческим предприятием, но британские инвесторы пока еще осторожно относились к новейшей технологии. В отличие от американцев. И мистер Горэм Доггет в свое последнее посещение Лондона сошелся с Арнольдом Силверсливзом.

– В Чикаго электрические дороги себя оправдали, – сообщил он. – А Лондон – самый людный город в мире, остро нуждающийся в транспорте. Составьте мне разумную смету. Инвесторов я найду. У нас получится!
И выплатил первую часть гонорара наличными, при виде которых инженер растерянно заморгал.

Эстер Силверсливз ввергло в ажиотаж присутствие в ее доме мистера Горэма Доггета. Она обратилась за помощью к Пенни. Барникели, хоть и любили ее, сочли эти светские ухищрения обременительными. Буллы, неизменно приветливые, самоустранились. Но на почтенных Пенни всегда можно было положиться. Они привели и сына – подававшего надежды юношу из Сити, одетого так элегантно, что она осталась довольна. Джентльмен из Бостона счел их приемлемой компанией. Неплох был и стол: Арнольд предпочитал простую пищу, но она втайне пошла на немалую дерзость и заказала стряпухе пудинги. Прислуге дважды накрахмалили форму. Эстер беспокоило только одно, и, пока не подали утку, она все прикидывала, как поступить и стоит ли вообще об этом заговаривать.

– Моя девичья фамилия – Доггет, как ваша, – наконец решилась она.
– Неужели? Ваш отец был Доггет? Чем он занимался?
Женщина перехватила тревожный взгляд Гарриет Пенни, но подготовилась к этому.
– Он был инвестором, – сказала она, покраснев лишь самую малость.
– Видать, достойный человек! Мы прибыли на «Мейфлауэре», – сообщил мистер Горэм Доггет и снова переключил внимание на молодого Пенни, который заинтересовал его какими-то мыслями.

По мнению Эстер, бостонский гость был чуточку неучтив к ее гостям, но это окупалось удовольствием, с которым он общался с молодым поколением. Ее старший сын Мэтью с женой явно ходили в любимчиках. Мэтью был адвокатом в солидной конторе, и бостонец успел сообщить, что у него есть на примете хорошее дело. Что касалось юного Пенни, тот собирался распространить семейный страховой бизнес на совершенно новую область.

– Впервые в истории преуспевает не только средний класс, но и мелкие лавочники и даже опытные ремесленники; все они могут позволить себе страховку, – доложил он Доггету. – Конечно, полисы будут скромными, но их общее количество обещает быть колоссальным. В этом уже участвует «Пруденшл иншуренс компани», но хватит места и нам. – («Пенни иншуренс компани» недавно приняла младшего Силверсливза в качестве актуария.
[77]

) – Рассчитать количество, установить дешевые тарифы – и для нас не станет ничего невозможного, – заверил всех собравшихся Пенни.
– У вас обстоятельный, прогрессивно мыслящий сын, – шепнул бостонец Гарриет Пенни.
Но подлинную возможность блеснуть Эстер Силверсливз получила, когда подали десерт. Именно в этот момент мистер Горэм Доггет, окинув общество взглядом, небрежно осведомился:
– Известно ли здесь кому-нибудь о малом, которого зовут лорд Сент-Джеймс?

Еще бы ей не знать! Залившись краской от удовольствия блеснуть связями с высшим светом, Эстер заговорила:
– Надеюсь, вы не сочтете, что мы садимся не в свои сани… – Это вступление, которое она делала всякий раз, когда преисполнялась социальной значимостью, заставляло семейство Пенни украдкой морщиться, а Буллов – неизменно дистанцироваться. – Но я могу рассказать вам о графе решительно все. Он компаньон моего зятя по морской торговле.
– Вы говорите о судне?

– Да, о нем самом. Это клипер «Шарлотта Роуз». Они думают, что он обгонит даже «Катти Сарк»! – Она перешла на доверительный тон. – Граф столько поставил на эту гонку, что все его состояние, по-моему, зависит от моего зятя. Он, знаете ли, капитан.
И она просияла, победно взглянув на собравшихся и премного довольная собой, а мистер Горэм Доггет впал в глубокую задумчивость.

У Люси Доггет осталось мало времени. Если она хотела спасти девушку, ей следовало поторопиться.

В этом году Люси исполнилось семьдесят, но выглядела она старше – на доброе поколение, а вовсе не на десяток лет в сравнении с дочками Доггета. Часами просиживая за рабочим столом, она теперь порой давалась диву, что сделалось с ее жизнью.

Матери-одиночке приходилось несладко в Уайтчепеле. Иным бывало и хуже – по шесть-семь детей и безработный отец. Единственным выходом становились проституция и воровство, за которыми по пятам шли болезни и смерть. Для Люси, пытавшейся уберечь своего малыша от этой участи, жизнь превратилась в сплошную борьбу. Его отец тайком помогал все пять лет, что прожил, но после она осталась одна.

Она сменила много мест, где выполняла черную работу, чтобы прокормить себя и ребенка. Ей удалось заставить мальчика ходить в приходскую школу, за которую она платила несколько пенсов. Но потом ему надоело, и он предпочел шляться и промышлять случайными заработками. К двенадцати годам Уильям немного умел читать и мог написать свое имя, но бо́льшую часть дня трудился в судоремонтной мастерской, куда парнишку по доброте душевной взял мастер, согласившийся обучить его ремеслу. Но мальчик там не задержался и в шестнадцать уже искал себе дела в доках. К девятнадцати женился на дочери докера. К двадцати обзавелся сыном, который умер шестимесячным; затем родился второй; потом появилась дочь, за ней еще две, обе хилые и тоже не выжившие. Восемь лет назад его жена скончалась при родах. Дело обычное, мужчины женились заново. Но не Уильям. Вместо этого он пристрастился к пьянству. И вот Люси на старости лет вновь оказалась в роли матери.

Сам Уайтчепел значительно изменился. В начале восьмидесятых годов Восточную Европу потрясла серия страшных погромов, заставивших эмигрировать еврейское население. Многим удалось скрыться в Соединенных Штатах, но тысяч десять переехало в терпимую Британию, и немалая часть этих новых жителей, как многие приезжие до них, нашла приют в Ист-Энде по соседству с Лондонским портом.

Преображение было удивительным. Кто-то из англичан и ирландцев остался, другие потеснились, перебираясь в соседние районы по мере того, как евреи осваивали Уайтчепел улица за улицей. Переселенцы, как большинство беженцев, были очень бедны. Они странно одевались и изъяснялись на идише. «Они живут своим миром и никому не мешают», – одобрительно замечала Люси. Но все равно переехала с соседями в Степни. Покуда сын время от времени работал и иногда вспоминал, что незачем пропивать свое скудное жалованье, она устроилась на фабрику по производству прорезиненной ткани и всячески старалась выходить двоих внуков.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь