Лондон

1829 год

Лодка медленно бороздила бурую воду, выходя на простор. Осадка была такой, что в сумерках апрельского вечера издалека казалось, что она готова затонуть. Достигнув середины реки на полпути между Блэкфрайерсом и Бэнксайдом, она замедлила ход и замерла, будто удерживаемая незримой нитью.
– Прямо, – пробасил с кормы Сайлас. Весла послушно окунулись в воду. – Греби вперед. Вот так.

Люси, теперь десятилетняя, работала на Сайласа уже год, но так и не привыкла. В Темзу сбрасывалось столько нечистот, промышленных отходов и угольной пыли, что не справлялся даже отлив. Во время прилива вода становилась мутной, а с отливом над ней растекался тошнотворный запах. Пожалуй, впервые в истории от нечистот дохла рыба, и вздувшиеся крапчатые тушки то и дело виднелись средь мусора на грязевых проплешинах. Когда на реку спускался «гороховый суп», туман сливался с водой в одно непроглядное вонючее целое. Люси, окуная весла, часто наталкивалась лопастями на плавающие экскременты.

Сайлас вдруг сунулся за борт и погрузил руки в воду. А секундой позже в лодку ткнулось что-то тяжелое. Он взял веревку, лежавшую в ногах, обмотал предмет и привязал другой конец к кольцу на корме. Затем снова принялся шарить в воде. Довольно хрюкнув, сел прямо, разомкнул перепончатые лапищи и показал Люси с полдюжины золотых соверенов и карманные часы. Сложив все это под ноги, он заново свесился, всматриваясь в лицо трупа, колыхавшегося у самой поверхности.
– Он самый. Десять фунтов за него.

Такая награда была обещана за отыскание тела некоего мистера Тобиаса Джонса, пропавшего неделю назад, но с трупами часто находили и ценности, что повышало выгодность предприятия. Для Сайласа и Люси было настоящей удачей найти мертвое тело.

Сайлас был сборщиком речного мусора – таких называли черпальщиками. Черпальщики гребли все подряд: бочки и ящики, выпавшие из лодок, деревянные балки, корзины, бутылки – и, разумеется, трупы. В этих водных стервятниках таилось нечто, из-за чего их сторонились. Тем не менее лучшие из них, вроде Сайласа, зарабатывали неплохо, благо грязная река ежедневно хоть что-то, да приносила.

Люси до сих пор не понимала, зачем он взял ее в помощницы. «Ты моя плоть и кровь», – говаривал Сайлас. И деньги, которые он ей давал, надежно хранили ее маленькое семейство от работного дома. Но если Сайлас был так предан семье, то одна вещь ее настораживала.
Она звала его дядей, однако знала, что в действительности Сайлас приходился ей не совсем родным.
– Ваши отцы были единокровными братьями, – поведала ей мать. – Еще были сестры, а у Сайласа тоже был родной брат.

Однажды она спросила Сайласа об этих других Доггетах, но тот лишь пожал плечами:
– Не думай о них. Их нет.
Она так и не поняла, имел ли он в виду, что те мертвы или просто покинули Лондон. Ей пришло в голову, что другим Доггетам не было дела до Сайласа. Тот же, какой бы ни была причина их отсутствия, не упускал случая напомнить:
– У тебя никого нет, кроме меня, крошка Люси.
Она целиком зависела от него.

Прошел почти год, но астма взяла верх, и мать не смогла работать. В конце концов, когда доходы сократились до пяти шиллингов и Люси взмолилась, та обессиленно согласилась: «Ступай к Сайласу, коли так».

В отсутствие Люси хозяйством занимался маленький Горацио. Бледный и тощий, к семи годам он сильно вытянулся, ноги стали как палки, но он помалкивал и не сдавался. Изо дня в день Люси, возвращаясь, заставала его с горячим чайником и готовой едой – он ждал сестру. Спрашивала о матери, и Горацио с неизменной бодростью отвечал: «Мама раздышалась». Или тише: «Мама устала» – это означало, что ей плохо.

Когда бывало тепло, а мать чувствовала себя сносно, Горацио ходил с Люси к реке. Девочка не пускала его в лодку – вдруг Сайласу попадется покойник, – но он сидел на солнышке у лодочного сарая или, если случался отлив, бродил по илистым отмелям, где копошилась другая ребятня. Ему, как только они что-нибудь находили и мчались взглянуть, было за ними не поспеть, но он встречал Люси счастливой улыбкой и показывал мелкие сокровища, найденные в серых иловых наносах.

И каждый вечер она обнимала его, а он обещал:
– Когда-нибудь я стану сильным. И буду работать за всех, а ты будешь отдыхать дома.
Она ласково баюкала его и пела колыбельные, всегда заканчивая любимой, с подачи торговки лавандой. Пела и повторяла ее снова и снова, очень тихо, пока он не засыпал.
К сожалению, Сайлас его недолюбливал. Сверлил тяжелым, злым взглядом и говорил:
– Хворый, как твоя мать!
– Он набирается сил! – возражала она.
– Да ему в жизни весла́ не поднять, – пожимал плечами Сайлас.

Сейчас Люси поменялась местами с Сайласом; тот сел за тяжелые весла и медленными, мощными гребками взял курс на Тауэр, она же сидела на корме, думая только о мертвеце, которого тащили на веревке.
– Твой брат умрет, – вдруг произнес Сайлас. – Ты ведь знаешь об этом?
– Нет, выживет! – крикнула она дерзко. – И будет грести получше тебя!
Какое-то время Сайлас молчал, но стоило им поравняться с колоколенкой церкви Всех Святых над мрачным древним Тауэром, грубо бросил:

– Не слишком к нему привязывайся. Он не жилец.

Когда Закари Карпентер взял слово, в примолкшем холле Сент-Панкраса никому и в голову не пришло, что тот считал свои старания напрасной тратой времени. А ведь он полжизни ратовал за реформы и ничего не достиг. Тем не менее Карпентер обратился к толпе с обычным красноречием. Тема подходящая, за несколько лет он вполне ее обкатал.

– Разве вы не признаете, – начал он, – что эту нацию обкрадывают кровопийцы? Кто такие король, его парламент и их многочисленные дружки? Пожиратели налогов! Они едят вашу плоть. Я могу предоставить вам доказательство низости этого королевства. Хотите?
Толпа единодушно сказала, что хочет.

– Ну так ступайте на Мэлл! – ярился Карпентер. – Отправляйтесь на Мэлл, загляните в конец и доложите мне, что там такое! Я скажу, что вы там увидите: не просто кирпич и известку, не просто камень, башню и бельведер. Вы, друзья мои, увидите безобразие, сооруженное в насмешку над вами! Вот вам и доказательство!
Он говорил, конечно, о Букингемском дворце.

Из всех бесчинств, учиненных, к негодованию Англии, принцем-регентом, теперь уже королем, ни одно – ни долги, ни его неприкаянная жена, ни даже странная коронация – не шло в сравнение с нынешним скандалом вокруг Букингемского дворца. Георг IV решил превратить в дворец дом, купленный королевской семьей. Был приглашен его друг архитектор Нэш, и парламент с великой неохотой выделил двести тысяч фунтов, которые быстро закончились. Радикалы заявили протест, парламент выступил против, рассвирепел даже верный герцог Веллингтон. Король безмятежно гнул свою линию. Стоимость строительства достигла чудовищной цифры – семисот тысяч фунтов.

Для Карпентера Букингемский дворец стал беспроигрышной темой. Достаточно было указать слушателям, что такие пакости будут длиться, пока не произойдет реформа, – и дело в шляпе. А вот был ли в этом смысл? Ничто не менялось. Закоренелый тори герцог Веллингтон стал в прошлом году премьером. Железный герцог немного подправил «Хлебные законы» и облегчил жизнь бедным, но не настолько, чтобы хоть как-то задеть землевладельцев. Правдой было и то, что герцог отменил Акт о присяге, благодаря чему уэслианцы и диссентеры вроде Карпентера получили право поступать на государственную службу. Но Карпентера было не провести. «Веллингтон – генерал, – рассудил он. – Это тактическая уловка, герцог просто хочет укрепить позиции среди представителей среднего класса».

Нынешнее правительство не уставало выказывать боевой настрой. Министр внутренних дел Роберт Пиль, недовольный давно устаревшими методами работы сыщиков с Боу-стрит, предлагал даже обеспечить закон и порядок с помощью единой полиции с централизованным управлением – поистине устрашающая идея. В Сити уже заявили, что не потерпят никакой полиции, не подчиненной лорд-мэру, а добропорядочные граждане судачили: «Герцог и Пиль хотят вернуть нас в суровые времена Кромвеля и генералов». По мнению Карпентера, до реформы было как никогда далеко.

Поэтому, когда толпа начала расходиться, Карпентер пришел в великое удивление при виде лорда Боктона в темно-зеленом, который направился к нему ничуть не мрачный, но даже с улыбкой. Протянув руку, этот упертый тори изрек:
– Мистер Карпентер, я согласен с каждым вашим словом!
Карпентер подозрительно посмотрел на него. Скупердяй Боктон мог согласиться с критикой абсурдных затрат на Букингемский дворец, но не больше.
Лорд Боктон, видя его недоумение, хладнокровно продолжил:

– Мы с вами ближе, чем вам кажется, мистер Карпентер. Вообще-то, – подался он ближе, – я пришел просить помощи.
– У меня?
Какого дьявола ему нужно?
– Да. Видите ли, мистер Карпентер, я выступаю за парламент. – Он снова улыбнулся. – И я призываю к реформе.
Наблюдая за Закари Карпентером, лорд Боктон с удовольствием убедился, что правильно оценил человеческую природу. Предложения, которые он сделал радикалу, были тщательно выверены. Боктон всерьез надеялся добиться желаемого.

Отстаивать систему представительства, которой возмущался Карпентер, было действительно трудно. Там не было депутатов от крупных промышленных городов; многими парламентариями от сельских округов успешно помыкали видные лендлорды, а самым возмутительным явлением были карманные округа – их часто называли гнилыми местечками, где депутаты выдвигались от жалкой горстки избирателей. Такие парламентарии часто бывали не самостоятельными политиками, а кем-то купленными ставленниками.

Некоторые радикалы даже предпочитали тайное голосование.
– Лично мне, – поделился Боктон, – эта практика кажется трусливыми закулисными махинациями, в которых не должен участвовать человек честный. Возможно, вы убедите меня в обратном, мистер Карпентер.
А подлинным испытанием стал вопрос об избирательном праве.

– Вы искренне считаете, мистер Карпентер, что правом избирать руководителей государства должен любой человек, например работник, выгнанный за пьянство, подмастерье, даже нищий в работном доме?
И Карпентер, как и ожидалось, замялся. Этот вопрос годами мучил реформаторов. Пуристы считали, что избирательным правом должны обладать все, независимо от положения. Десять лет назад Карпентер согласился бы с этим, но с возрастом начал сомневаться. Готовы ли к такой ответственности его двадцать работников?

– Правом голоса должны обладать все, кто платит налоги.
Почтенные граждане. Такие, как он сам.
– Именно так, – подхватил лорд Боктон.
Ни одному из них не пришло в голову, что это может касаться и женщин.

– Мой титул наследника графа Сент-Джеймса – лишь дань этикету, – напомнил Боктон Карпентеру. – Отец заседает в палате лордов, но я могу находиться в палате общин. – (Так часто поступали расчетливые аристократы.) – На следующих выборах я собираюсь баллотироваться от Сент-Панкраса, – продолжил он. – Конечно, я тори, но обещаю голосовать за реформу. Мне нужна ваша поддержка.
– Но почему? – изумился радикал. – Зачем вам реформа?

Причина, по которой Боктон и подобные ему тори вдруг развернулись и стали ратовать за реформу, не имела никакого отношения к существу дела. Она заключалась в ирландских католиках.

В минувшем году на внезапных дополнительных выборах в британский парламент был избран видный ирландский католик. По существовавшим законам он не мог там находиться. «Но если мы упремся, ирландцы могут восстать, – с сожалением констатировал Веллингтон. – Мы обязаны сохранить королевскую власть». Его прагматичный солдатский ум считал это делом чести. И после отчаянной борьбы правительство тори фактически объединилось с вигами, проведя закон, который предоставлял католикам те же права, что и диссентерам. Но это был опасный политический курс.

К весне 1829 года несгибаемые тори в шейрах поймали себя на согласии с лавочниками-уэслианцами. «Англия – протестантское государство, – заявили они. – Иначе зачем мы вышвырнули Стюартов? Правительство и его ставленники предают нас. Сегодня они уступят католикам, а завтра кому?»

– На самом деле, – с обезоруживающей откровенностью сказал Карпентеру Боктон, – некоторые из нас склоняются к мысли, что вернее иметь дело с надежными людьми из среднего класса, чем с беспринципными марионетками. Я не горячий поклонник реформ, но разумная реформа, наверное, лучше хаоса.
Мужчины взглянули друг на друга. У них были общие интересы. Они договорились.
Остался нюанс, по-прежнему удивлявший Карпентера. Достигнув взаимопонимания с бывшим врагом, он отважился спросить:

– Милорд, означает ли это, что теперь ваш отец доволен вами?
Боктон чуть замялся и напустил на себя страдальческий вид.
– Не знаю… – ответил он, выдержал еще одну короткую паузу и продолжил: – Скажите, мистер Карпентер, сошлись бы вы с ним во мнении насчет Букингемского дворца?
– Полагаю, что да.
– А вот и нет. Он говорит, что король волен тратить сколько пожелает.

Это была истинная правда. Охочий до удовольствий граф дружил с королем, и ему было глубоко наплевать на сумму, в которую обходился дворец.
Карпентер пришел в замешательство. История с Букингемским дворцом повергла его если не в полное удивление, то в некоторый шок.
– Он не всегда последователен, – признал Карпентер.

– Надеюсь, что и только, – с сыновней искренностью отозвался лорд Боктон. – Беда в том, что родные беспокоятся за него. Они давно озабочены тем, что он, возможно, не вполне… – Он помедлил в последний раз. – Что он не в своем уме. – Боктон серьезно взглянул на Карпентера. – Вы часто с ним видитесь. Что скажете?
– По-моему, с ним все в порядке, – нахмурился Карпентер и чуть не добавил: «для лорда».

– Хорошо, хорошо. Я рад это слышать. Мистер Карпентер, если у вас возникнут какие-то сомнения, то будет весьма любезно с вашей стороны поставить меня в известность – конечно, совершенно конфиденциально.

Люси навсегда запомнила день, когда они отправились на Лавендер-Хилл.

Было тепло, они шагали по Тоттенхем-Корт-роуд. Люси взяла флягу с водой и кое-что из еды; все это было убрано в узелок. Пройдя с милю, они останавливались, чтобы Горацио передохнул, и так добрели до Стрэнда и перешли через мост Ватерлоо.

Годами раньше это вылилось бы в более приятную прогулку вдоль Темзы с лесными складами по правую руку и огородами по левую. Теперь же склады превращались в маленькие фабрики, а огороды сменились рядами домов для рабочих и мелких предпринимателей. Люси и Горацио достигли окрестностей Ламбетского дворца; день разогрелся, и стало жарко. Оттуда им предстоял еще один длинный переход до Воксхолла, где все еще действовал старый парк развлечений. Но великолепный вид на дворец испортил выросший перед ними уксусно-спиртовой завод.

Когда они дошли до Воксхолла по нагревшейся и пыльной дороге, Люси заметила, что Горацио начал прихрамывать.

Мэри Пенни миновала Воксхолл, едва отзвонили полуденные колокола. Двуколка, направлявшаяся в Клэпхем, приготовилась к долгому подъему, но тут она заметила на обочине державшихся за руки детей.
– Стойте! – крикнула она кучеру. – Давайте подвезем ребятишек. Они совсем выдохлись.

И секундой позже Люси и Горацио с великим облечением устроились подле доброй леди. Услышав, куда они держат путь, та воскликнула:
– Надо же, я там и живу! Дивное местечко!
Потом, когда Люси просветила ее насчет их похода, спросила:
– И вы хотели идти обратно пешком до самого Сент-Панкраса? Долгая дорога, – заметила Мэри, рассматривая ноги Горацио. – Давайте-ка вы сперва хорошенько отдохнете на Лавендер-Хилле.

Послеполуденный Лавендер-Хилл. Августовское солнце щедро рассылало тепло. Тысячи – возможно, десятки тысяч – лавандовых кустиков насытили склоны голубоватой дымкой, над которой без умолку и монотонно жужжали бессчетные пчелы. От аромата кружилась голова.
Люси, развязывая узелок с едой, побаивалась пчел. Но те были слишком заняты лавандой. Она прикрыла голову Горацио платком от солнца.

И дети провели там час, затем следующий; им было так хорошо, что никуда не хотелось идти, и они упивались теплым, насыщенным сладостью воздухом, как волшебным эликсиром, обещавшим новую жизнь. Та леди не зря назвала это место дивным. Люси, сидевшей в лаванде под лазурным небом, происходящее казалось сном.
– Спой мне про лаванду, – сонно пробормотал Горацио. Она спела, и он спросил: – Ты же не бросишь меня, Люси?
– Конечно нет. Никогда!
Он задремал, а когда проснулся, заявил:

– По-моему, Люси, у меня прибавляется силенок.
– Так и есть.
– Пошли домой, а маме нарвем лаванды, – радостно сказал он.
Дойдя до края поля, они оторопели при виде ждавшей их двуколки.
– Хозяйка велела отвезти вас домой, – сообщил кучер. – Забирайтесь-ка скоренько.
На обратном пути дети спели друг дружке все песни, какие вспомнили. И особенно про лаванду, снова и снова.

Реформаторам вроде Закари Карпентера повезло с катаклизмом 1830 года. Порядок, восстановившийся в Европе после великой смуты Французской революции и взлета Наполеона в Европе, был далеко не прочным. Кипение демократических сил, разбуженных французами, притихло, но вовсе не улеглось, и то в одной, то в другой стране вспыхивали восстания.

Да и рыночный бум, царивший в последние годы в Англии, внезапно прервался; урожай минувшего лета стал сущим бедствием, а пересмотр Веллингтоном «Хлебных законов» был даже не полумерой – цены на хлеб взлетели. В июне умер король, так и не достроив свой вычурный лондонский дворец, и ему наследовал добродушный брат-флотоводец, ставший королем Вильгельмом IV. А в июле прибыли новости из Франции. Французы больше десяти лет прожили при восстановленном, гнилом королевском режиме, и с них было достаточно. Они восстали. Все закончилось в считаные дни, и была установлена новая либеральная монархия. Европа же, как всегда, равнялась на Францию. Бунты вспыхнули в Италии, Польше и Германии. И в Англии, как по сигналу, тоже начались беспорядки.

Свинговские бунты, так напугавшие Англию тем августом, не затронули городов. Названные в честь некоего капитана Свинга – как позже выяснилось, никогда не существовавшего джентльмена, – они разразились на юге и востоке, по которым особенно больно ударили высокие цены на продукты питания. Бунтовщики кляли все подряд: правительство, сельскохозяйственные машины, землевладельцев. Мятежи вспыхивали неделю за неделей то в одном месте, то в другом; огромные банды бродили от деревни к деревне.

Однако Карпентера тот год наполнил растущим возбуждением. В первые месяцы он был захвачен развитием событий на севере Англии, где было сделано несколько попыток объединить организации мелких производителей и рабочих в союзы, способные лоббировать свои интересы и диктовать их высшему классу. Цели этих новоиспеченных союзов оставались неясными. «То, что люди объединяются вообще и делают это упорядоченно, означает одно: грядущие перемены», – рассудил Карпентер.

Но его подлинный душевный подъем совпал с выборами, на которые он пошел летом со своим новым соратником Боктоном. После кончины короля и восхождения на трон преемника всегда назначались выборы. Вот Веллингтон их и устроил. Событие было не столь и важным, так как за большинство мест не шло никакой борьбы. Но для Карпентера и Боктона дела обстояли иначе. Представительство от Сент-Панкраса оспорили. Борьбу повел обходительный юрист, поддержанный джентльменами из приходского совета. Неожиданная кандидатура угрюмого тори Боктона, стоявшего на виговской платформе реформ, выглядела неуместной.

Боктон с Карпентером выработали простейшую тактику. Когда бы ни выступал кандидат, подтягивался и Боктон. Сперва он соглашался с каждым словом тори. Потом заявлял: «Но это, к сожалению, не поможет». И после – а с этим он отлично справлялся, благо искренне верил, – рисовал ужасающую картину. Революция во Франции; союзы, формируемые на севере; огромные банды голодающих работяг, готовые в любой момент перейти через Лондонский мост. В конце он восклицал: «Вы этого хотите? Пусть я всю жизнь отстаивал интересы аристократии, но говорю вам: так продолжаться не может. Революция или реформа. Выбор за вами».

Речи Карпентера перед реформаторами и радикалами родного округа звучали еще проще.
– Боктон – тори, но он узрел свет. Он наша единственная надежда. Голосуйте за него!

В последние годы Карпентер реже виделся с благородным графом, но когда они встретились, он с сожалением отметил, что Сент-Джеймс, которому было уже прилично за восемьдесят, сдал. Одежда висела мешком. Руки распухли и приобрели лиловый оттенок. Во взгляде поселилось раздражение.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь