Лондон

Собор Святого Павла
1675 год

Солнечный луч упал на южный фасад небольшого и странного здания на холме. Юджин Пенни терпеливо ждал, когда двое мужчин договорят. Строение отбрасывало длинную тень на мирный зеленый склон. Далеко внизу, возле береговой линии Гринвича, белел Квинс-Хаус. Пенни прикинул, придет ли туда вечером Мередит смотреть на звезды в свою огромную трубу. Его охватило смятение при мысли о том, что предстояло ему сказать доброму священнику, ибо он знал: Мередит сочтет Юджина сумасшедшим.

Ричард Мередит видел, что Юджин ждет его, но не мог завершить беседу, так как улаживал важное дело с сэром Джулиусом Дукетом. В преддверии торжественного открытия нового здания проблема раздражала его все сильнее и сильнее.

Мередит считал особой удачей то обстоятельство, что проектировать здание доверили его другу и члену Королевского общества сэру Кристоферу Рену – астроному, столь блестяще обратившему свои математические таланты на благо архитектуры. Небольшое восьмиугольное строение, кирпичные стены которого ныне высились над Гринвичем, – первое в Англии здание такого рода и назначения: Королевская обсерватория.

Как ни странно, изучение звезд не было его исходной целью, хотя телескоп в нем, конечно, установили. Главная же цель, как ранее утром объяснил сэру Джулиусу Мередит, была сугубо практической.

– Это в помощь нашим морякам, – сказал он. – Используя квадрант, современный моряк способен измерить угол солнца в зените или некоторых звезд и так определить, насколько далеко он находится к северу или югу. Но он ничего не знает про восток и запад, то есть долготу. До сих пор морякам приходилось прикидывать грубо – обычно по числу дней в море, и это едва ли приемлемо. Но долготу определить все-таки можно. Сами посудите, сэр Джулиус. Каждый день, совершая оборот вокруг Солнца, а нам известно, что это так, несмотря на возражения Римской церкви, Земля еще и вращается вокруг своей оси. Поэтому в Лондоне, как мы знаем, солнце восходит над восточным горизонтом на несколько минут раньше, чем появляется на западе Англии.

В самом деле, эта разница была известна так хорошо, что местное время отличалось изрядной изменчивостью. Каждый город настраивал свои часы по световому дню, из-за чего время в западном портовом Бристоле отличалось от лондонского.

– Мы вычисляем, что разница в четыре минуты соответствует одному градусу долготы, час равняется пятнадцати градусам. И посмотрите: определив свое время по солнцу, моряк просто-напросто сравнивает его с нашим, лондонским, и так узнает, как далеко он находится к западу или востоку.
– Он бы управился и с часами, где точное лондонское время.

– Да. Но мы пока не умеем делать часы, которые показали бы это время в море. Однако, – продолжил Мередит, – можем составить настолько точные таблицы стояния луны, что моряк справится с календарем и узнает, сколько времени в Лондоне. Сравнив это стандартное астрономическое время со своим местным, он сможет определить долготу.
– И долго придется составлять эти таблицы?

– Полагаю, не одно десятилетие. Это огромный труд. Но для того и нужна Королевская обсерватория – создать великую карту всех небесных тел и их движения.
– Значит, все моряки – надо думать, что из других стран тоже, – будут ориентироваться на стандартное лондонское время?
– Именно так, – улыбнулся Мередит. – Если они захотят узнать, где оказались, им придется судить по времени Королевской обсерватории. Мы называем его временем по Гринвичу, – добавил он.

Но, приведя сэра Джулиуса в обсерваторию и показав ему телескоп, часы и механизмы, Мередит неожиданно ввязался в этот дурацкий разговор. Хуже того, он вынужден был признать, что сам виноват.

С тех пор как он решился заговорить, прошел месяц. Рассказав все – теперь он понимал свою ошибку, – Мередит беспечно предположил, что если он сам не воспринял случившегося всерьез, то так же отнесется к этому и баронет. Но глубоко заблуждался: сэр Джулиус Дукет, богач и друг короля, задрожал от ужаса – и все из-за того, что его прокляла несчастная Джейн Уилер, умершая от чумы.

– Если она была ведьмой, то нет ли у вас подобающих молитв? – взывал сэр Джулиус. – Или, по-вашему, лучше выкопать ее и сжечь?

Мередит вздохнул. И это все, о чем мог думать его друг после того, как увидел обсерваторию, которая позволит создать карту небес? Его, как человека науки, оскорбляла упорная вера людей во все эти предрассудки, но он доподлинно знал, что даже просвещенные люди верили в колдовство. Совсем недавно в глубинке произошел ряд официально узаконенных сожжений. И это не было похмельным отголоском средневековой религии Рима: он слышал, что суровые шотландские и даже массачусетские пуритане были охочи до сжигания ведьм.

– Она не была ведьмой, – возразил он спокойно. – И вам в любом случае не выкопать ее из чумной ямы.
– Но проклятие…
– Оно с ней и умерло.

Но Мередит видел, что сэр Джулиус ни в коей мере не утешился. Сэр Джулиус не был его прихожанином. После Великого пожара церковь Святого Лаврентия Силверсливза, равно как несколько прочих соседних, решили не восстанавливать. Сэр Джулиус не проживал уже и в Сити за Сент-Мэри ле Боу – он переехал на запад, а новый особняк, построенный на месте его старого дома, стал официальной резиденцией мэра. Но Мередиту повезло: вскоре после рукоположения он сумел поселиться у Сент-Брайдс на Флит-стрит.

Он успокоил старика, хоть это шло вразрез с его здравым смыслом.
– Я помолюсь за вас, – пообещал он мягко.
Но Мередит не расстроился, когда сэр Джулиус ушел, и смог переключиться на терпеливо ждавшего Юджина Пенни.

Мередит симпатизировал гугеноту, пусть даже тот принадлежал к чуждой Церкви. Их познакомил Обиджойфул Карпентер, и Мередит помог юному часовщику устроиться к великому Томпиону, который устанавливал хронометры в Королевской обсерватории. Он внимательно выслушал Пенни и, как тот и ожидал, вынес вердикт:
– Вы сошли с ума.

Община лондонских гугенотов расцвела пышным цветом, и пастор французской конгрегации не мог пожаловаться на безделье. Все они хорошо вписались в среду. Некоторые успели возвыситься – например, зажиточное семейство де Бувери. Французские имена – Оливье, Ле Фаню, Мартино, Бозанкет – либо приобрели английское звучание, либо преобразовались, как вышло с Пенни, в английские эквиваленты: Тьерри – в Терри; Махью – в Мейхью; Креспен – в Криппен; Декамп – в Скамп. Их кулинарные пристрастия – к улиткам, например, – могли показаться странными, зато другие блюда, вроде супа из бычьих хвостов, англичанам полюбились. Их искусство в изготовлении мебели, парфюмерии, вееров и новомодных париков повсеместно приветствовалось, и, несмотря на известное подозрение, с которым относятся ко всяким пришельцам, английские пуритане уважали их кальвинистскую веру. Король же пошел на разумный компромисс. Первым французским церквям на Савой-стрит и Треднидл-стрит разрешалось служить на кальвинистский манер при условии лояльности и неброскости действа. Всем же новым церквям предписывалась англиканская служба на французском языке, но если для спокойствия совести в нее прокрадутся некоторые отличия, на это закроют глаза. Странно, однако лондонские англиканские епископы обычно относились к ним довольно покровительственно, благо французы были набожны и, в отличие от многих пуритан-англичан, вели себя смирно.

Так почему тогда захотел уехать Юджин Пенни?
– Это из-за погромов? – спросил Мередит.
В восточном пригороде на гугенотов в том году было совершено несколько нападений, и он предположил, что дело в этом. Но, будучи убежден, что истинная причина беды имела мало отношения к гугенотам как таковым, он поспешил продолжить:
– Если так, то позвольте вас успокоить…

Конечно, между лондонцами и иностранцами, под которыми по-прежнему понимались все проживавшие за чертой Сити, периодически возникали какие-то трения, ибо первые боялись конкуренции со стороны вторых с их умениями и профессиями. Но подлинная проблема, как понял Мередит, являлась прямым последствием Великого пожара и относилась к старинному городскому управлению.

В первые месяцы, когда обнесенный стенами Сити представлял собой дымившиеся развалины, люди даже подумывали бросить все как есть. Постепенно город отстроили, но средневековой структуры больше не было. В придворном районе Уайтхолла, где предпочитали селиться богачи, выросли новые фешенебельные здания. Тем временем ремесленники, которые были вынуждены перебраться в северные и восточные пригороды, сочли, что дешевле остаться на месте. Мэру и олдерменам недоставало воли распространить свою власть на эти ширившиеся районы, и гильдии во многом разделяли их чувства. Если человек хотел вольностей Сити и членства в гильдии, то работали старые законы и обычай ученичества. Но если торговцы и ремесленники предпочитали уклониться от правил и действовать в пригородах, то гильдии ничего не могли с этим поделать. Поэтому когда группа гугенотских ткачей, работавших с шелком, переместилась в маленький пригородный район Спиталфилдс, что сразу за восточной стеной, и мгновенно добилась успеха мастерством и тяжким трудом, у нее появились завистники из числа конкурентов с меньшими заработками.

– Это лишь местные неурядицы, – убеждал Пенни Мередит. – Поверьте, лондонцы вовсе не враги гугенотам.
Но Юджин знай качал головой. Он снял очки и протер их – жест, к которому часто прибегал, когда смущался. Ему перевалило за двадцать, лицо еще больше вытянулось и стало совсем точеным. Карие глаза, пусть близорукие, блестели. Он симпатичный малый, подумал Мередит, похож на испанца. Но подлинной бедой для Юджина Пенни было его французское происхождение.

В Англию юношу отправил отец. Оба они, будучи осмотрительными, упорными и всегда планируя наперед, обсудили перспективы. «Французские короли поклялись Нантским эдиктом, что впредь позволят нам служить беспрепятственно, – сказал отец. – Но Римская церковь сильна, король набожен. Поэтому ступай в Англию. Если нас здесь не тронут, сможешь вернуться. В противном случае подготовишь там пристанище для братьев и сестер».

Однако после последнего путешествия на родину Юджина охватила сильнейшая тоска по дому, которая усугублялась с каждым месяцем. И он виновато признался Мередиту:
– Я просто хочу домой, во Францию. Моим родным не сделали ничего плохого. Мне совершенно незачем сидеть здесь.
Мередит не знал, что сказать. Он не мог просветить Юджина насчет ситуации во Франции и был огорчен уходом юного часовщика от прекрасного мастера.

– Хотя бы напиши отцу и спроси разрешения, – предложил он, но усомнился, что Юджин прислушается к совету.

Расставшись с Мередитом, Юджин Пенни медленно побрел назад. Он признавал мудрость старшего товарища, но сердце его разрывалось. Шагая по склону к просторам Блэкхита, он предпочел старую кентскую дорогу, а потом долгий спуск в сторону Саутуарка. Идти было добрых четыре мили, но его это не заботило. И пока он спускался, весь Лондон предстал перед ним как на ладони: обугленный Сити, все еще восстанавливавшийся, дворец Уайтхолл, еще дальше – лесистые склоны Хэмпстеда и Хайгейта. И куда бы он ни посмотрел – на Лондонский мост, что протянулся вниз по реке за Тауэром, на Пул за Уоппингом, – он видел корабли: целый лес мачт, настолько густой, что те едва не касались друг дружки, подобно деревьям. Должно быть, подумал он, там их больше сотни; надежное доказательство того, что ни мор, ни пожар, ни даже война не прервут мировую торговлю могучего Лондонского порта. Как можно захотеть покинуть такое место?

Теплым полднем через пару дней посреди грандиозных пустынных развалин на западном холме собралась мужская компания. Несколько человек были простыми ремесленниками и каменщиками в фартуках, что было вполне уместно, так как приятный, ученого вида человек, собравший это общество, и сам являлся не только величайшим архитектором Англии, но и верным франкмасоном.
– Сегодня, – объявил сэр Кристофер Рен, – мы начинаем возрождаться.

Воссоздание Лондона уже успело стать подвигом. Хотя восстававший из пепла город мог быть, конечно, намного краше. Рен со своими помощниками спроектировал великолепные площади и проспекты, способные прослыть чудом северного мира. Но огромные проблемы, вызванные необходимостью выплатить компенсацию тысячам человек, владевших правами на недвижимость вдоль улиц существовавших, срочность строительства и баснословная дороговизна подобной роскоши заставили короля и его министров избрать более скромный курс. Проект нового Сити представлял собой усовершенствованную версию средневекового плана.

Этим сходство исчерпывалось, ибо теперь, когда семь столетий сгрудившихся, нависавших над мостовой деревянных зданий пошли прахом, появилась возможность избежать былых ошибок, и правительство ею воспользовалось. Установили правила: улицы должны быть шире, отдельные выступающие участки холмов нужно сгладить, вдоль улиц выстроить красивые дома в простом классическом стиле, с точными и едиными пропорциями: два этажа с чердаком и подвалом на боковых улицах, три или четыре – на главных. Руководствовались отныне строгим законом: при строительстве использовать только кирпич и камень, а крыши крыть черепицей или шифером. Когда кое-кто из купцов попытался нарушить это правило, их дома моментально снесли.

Повсюду вокруг Лондона появились кирпичные заводы. Там обжигали лондонскую глину и кирпичную, которую миллионы лет назад щедро произвели древнее тропическое море и ветры ледникового периода.

Некоторые памятники Средневековья сохранились. Тауэр так и стоял береговым стражем. За восточной стеной уцелели одна-две готические церкви, снаружи, на Смитфилде, со времен крестоносцев мирно высилась церковь Святого Варфоломея. А на самой реке красовалась любопытная достопримечательность: высокие старые здания на Лондонском мосту, которые, хотя и пострадали, большей частью пережили пожар, решили оставить еще на девяносто лет как милое напоминание о средневековом блеске Лондона, о временах Чосера и Черного принца.

Но средневековый Сити исчез, и на его месте вырастало нечто сродни былому римскому городу. Да, над западным холмом уже не нависал амфитеатр, это место занял Гилдхолл, и любителям кровавых зрелищ предстояло довольствоваться публичными казнями и петушиными боями взамен гладиаторских поединков. Да, до повторного открытия центрального отопления оставалось два века; дороги XVII века развеселили бы любого римлянина, а грамотность почти наверняка была меньшая, чем в античном мире. Однако, несмотря на эти недостатки, все же можно было сказать, что новый город почти вернулся к стандартам цивилизации, которым четырнадцатью веками раньше радовались жители Лондиниума.

Из всех создателей нового Сити не было человека, стяжавшего славу большую, чем сэр Кристофер Рен. Астроном, ставший архитектором, поспевал всюду. Он уже воссоздал церковь Сент-Мэри ле Боу, украсив ее великолепной башней и классическим шпилем. Очаровательным и остроумным дополнением стал башенный балкончик с видом на Чипсайд, как напоминание о старинной трибуне, откуда некогда взирали на турниры короли и придворные. На Флит-стрит вырастала церковь Сент-Брайдс; в работе были и многие другие проекты. Ничто, однако, не могло сравниться с величием следующей задачи.

Собор Святого Павла. Огромный, почти без крыши. Его высокие почерневшие стены простояли после пожара еще несколько лет. Применять порох было слишком опасно, и Рен распорядился осторожно снести его тараном. Так они, участок за участком, рассыпа́лись и оседали. Нынче высота этих стен составляла лишь несколько футов, кроме западной. На месте же стройной готической церкви Рен задумал построить блистательный храм, который станет жемчужиной Лондона.

И все собравшиеся рабочие улыбались, за исключением одного.

Обиджойфул Карпентер так и не пережил Лондонского пожара. В известном смысле тот его уничтожил. Пламень истины нашел его и выставил на свет обнаженным – тем, кем он был: трусом. Но нет, еще даже хуже. Он был иудой. Не доказала ли это вся его последующая жизнь?

До гибели Марты скромный резчик всегда причислял себя к избранным. Не из гордыни, нет, он был далек от нее. Однако разве в обществе Марты и Гидеона не шел он с Господом? Разве не резал по дереву во имя Создателя? Разве не был просто членом семьи, которого Бог избрал для свершения своей работы? Был, пока он не убил Марту. «Ты дал ей сгореть, чтобы спасти свою шкуру, – твердил он себе снова и снова. – Куда подевалось твое доверие к Господу? Бог послал тебе испытание, и ты отвернулся. Твоя вера фальшива». И многие месяцы он страдал от жесточайших душевных терзаний.

Как-то весной после пожара Обиджойфул вышел из Шордича и отправился в разрушенный Сити. И хотя миновали уже месяцы, развалины Лондона все еще дымились. Он мог, конечно, пройти по улицам пошире, но многие почерневшие камни еще хранили жар, до них было не дотронуться. Пепелище, опустошение, акр за акром. Куда бы Обиджойфул ни шел, необозримые развалины повсюду курились дымком, везде стоял едкий, удушливый запах – все это казалось ему негаснущим мергелем из самой преисподней. И тогда с тяжким, тупым отчаянием парень осознал себя никаким не избранным; он был проклят, и ад уже начался.

После этого силы покинули его. Ему приходилось заставлять себя работать. Радость труда померкла. Молился он только с родными, для порядка. Грешить ему было нечем, но и вести богоугодную жизнь он не особо старался, ибо смысл пропал.
Обиджойфул мог бы и глубже погружаться в уныние, когда бы не обилие работы. После пожара дома росли тысячами, а он был приличным плотником и работал на нескольких хозяев. Двери, обшивка, всевозможная резьба – спрос на работы по дереву был огромный.

Все изменилось после случайной встречи с Мередитом. Знакомый с Обиджойфулом всю жизнь, Мередит держался с ним неизменно дружески. Он с удовольствием помог товарищу Карпентера, юному гугеноту, и уже обеспечил Обиджойфулу несколько мелких подрядов в своем новом приходе Сент-Брайдс. Увидев однажды утром ремесленника, который чернее тучи шагал от Ладгейт-Хилла, Мередит вдруг натолкнулся на удачнейшую мысль, способную взбодрить Карпентера.

– Мой друг Рен недавно нанял прекрасного резчика, которому нужны помощники. Не свести ли вас?
Поддавшись на уговоры, Карпентер тем же днем познакомился с достойнейшим мистером Гринлингом Гиббонсом.

Гиббонс был таким же скромным ремесленником. Карпентер услышал о нем несколькими месяцами ранее, после того как тот нарушил затворничество и подарил королю великолепный образчик своего мастерства. Теперь он впервые увидел работы Гиббонса, и они потрясали. Человеческий силуэт, животные, деревья, плоды, цветы – казалось, для мастера не было ничего непосильного. Более того, это не просто фигуры. Даже в обычном яблоке средь изобилия фруктов, украшавшего деревянную панель, имелась индивидуальность, некая живая грация, из-за которой подмывало потрогать его в уверенности, что яблоко настоящее и съедобное.

– Он скульптор, не просто резчик, – шепнул Обиджойфул Мередиту, покуда они осваивались в мастерской.
– Ему нет равных в Лондоне, – согласился Мередит. – Мой друг Рен подряжает его потрудиться в новых церквях. Не угодно ли присоединиться?

Обиджойфул молча огляделся. Ну что ему сказать? Сам он мог быть проклят навеки, но понятия, прочно усвоенные за жизнь, не позволяли ему заниматься некоторыми делами. Возможно, Марта и Гидеон взирали на него сейчас со скорбью и отвращением, однако работать на королевские церкви с их молитвенниками, ризами, епископами – нет, он не мог осквернить их память, сколь бы ни погряз во грехе.

Но он никогда не видел подобной резьбы. Он был абсолютно уверен, что впредь уже не найдет такого мастера. С небес так и слышались попреки Марты: «Эти выгравированные образы суть идолопоклонство. Грешно!» Он знал, что так и есть. Это была любовь к мирской красоте, столь глубоко расходившаяся со всем, что он считал священным и пуританским.
Обиджойфул посмотрел на Мередита. Перевел взгляд на мастерскую.
– Я буду рад поработать на Гринлинга Гиббонса, – сказал он.

Это произошло за несколько месяцев до настоящих напастей. Восстановление собора Святого Павла долго откладывалось из-за колоссальных расходов. Впрочем, затем нашлось простое решение. Власти ввели налог на уголь. Мешки с ним облагались пошлиной всякий раз, как в Лондон прибывали суда из Ньюкасла с грузом угля для домашних очагов. И с каждых трех шиллингов пошлины четыре пенса и полпенни шли непосредственно на строительство собора. Великий храм Рена возводился на угле.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь