Лондон

– Построим и мы такую монархию.
И пока дела продвигались неплохо. В Англии был мир. Король Карл ухитрялся жить на собственные средства. Парламентариям не к чему было придраться. В 1633 году епископ Лоуд стал архиепископом Кентерберийским и начал принудительно насаждать по всей Англии Епископальную церковь. Вскоре план (Thorough) введения абсолютной власти короля стал девизом для всего правления Карла I.

– Пуритане ненавидят его, но они всегда могут отбыть в Америку, – заметил Генри. – Лоуд – лучший друг Массачусетской компании за все времена.
Скромная американская колония пуритан стремительно расширялась с 1630 года, когда туда отправился предприимчивый джентльмен по имени Уинтроп.

Для Джулиуса то были счастливые годы. Он женился на жизнерадостной синеглазой девушке из хорошей семьи и вскоре обзавелся детьми. Генри, пока не обнаруживший никакого желания жениться и часто бывавший в Боктоне, предложил им поселиться в большом доме за церковью Сент-Мэри ле Боу. Жизнь в Лондоне тоже была сносной. Отсутствие парламента означало хотя бы то, что не бывать и новым налогам. В городе царила атмосфера преуспевания и прогресса. За его стенами, сразу к северу от Чаринг-Кросс, двое аристократов – лорд Лестер и лорд Бедфорд – начали застраивать свои земли большими кварталами домов с классическими фасадами. Один такой район, Ковент-Гарден, мгновенно стал фешенебельным, туда и переехал в скором времени Генри, объяснивший Джулиусу:

– В городе неплохо, но современному джентльмену пристало жить в Ковент-Гардене.

После переезда Генри Джулиус возглавил приход; он постарался оживить и тамошний дух. Мередиту не удалось стать деканом собора Святого Павла, и его реформаторское рвение несколько увяло. Службы в церкви Святого Лаврентия Силверсливза по-прежнему проходили в излюбленной пышной манере Лоуда, но Джулиус шепнул Марте и Гидеону, что будет достаточно и ежемесячного посещения. Они продолжали негодовать, но он, по крайней мере, видел их реже.

Случилась и неожиданность: потерпев неудачу стать деканом, уже почти шестидесятилетний Эдмунд Мередит решил, должно быть, утешиться женитьбой на Матильде, почтенной старой деве тридцати лет, дочери адвоката, которая, будучи набожной, влюбилась в его проповеди. Через год у них родился ребенок.

Правление короля Карла принесло Дукетам материальную выгоду. Они выдали монарху несколько ссуд – всегда под проценты и неизменно с полным возвратом. Еще того лучше: Карл, как часто делали монархи, переуступал сбор пошлин. За крупный взнос Генри получил право на таможенный сбор с отдельных предметов роскоши.
– Двадцать шесть процентов прибыли! – похвалялся он перед Джулиусом.
Система короля Карла устраивала их весьма и весьма.

– Вместо уплаты парламентских налогов мы зарабатываем на добывании денег, – подытожил Генри. – Это может быть долгая история!
Но в системе имелось одно уязвимое место. Она работала, покуда в государстве не происходило ничего чрезвычайного. Возникни любой вооруженный конфликт, и королю пришлось бы истребовать налоги.
– А это означает парламент, – порой беспокоился Генри. – Как бы нам сделать, чтобы до этого никогда не дошло?
Эту проблему и разрешил Джулиус Дукет.

Он стоял на Лондонском мосту. Был летний вечер, и он, взирая на закат над Вестминстером, обратил внимание на блеск, который сообщали воде солнечные лучи, превращавшие реку в сплошной золотой поток. Его осенило в тот миг, когда он подумал, что эта картина была совершенно под стать шумному деловому городу.

Вот оно! Конечно же золотая река! Что было главным в финансовых потребностях короля за последний десяток лет? Объем, разумеется. Сто, двести тысяч фунтов – в парламенте поднялся бы гвалт из-за таких сумм. Но так ли они были велики? Для могущественного торгового Лондона? Конечно нет. Джулиус мог без труда собрать десятки людей, состояние которых превышало двадцать тысяч фунтов. Совокупное богатство столицы исчислялось многими миллионами. Он мог легко удовлетворить потребности короля даже в случае острой военной нужды и обойтись при этом без всякого парламента. Город и был золотой рекой.

Но почему, прикинул Джулиус, Лондон с такой неохотой давал взаймы? Что, монарх не выплачивал проценты? Нет, подлинная проблема заключалась в характере ссуд и их возврата.

Займы, предоставлявшиеся Короне, почти всегда были связаны с конкретным проектом, который мог не нравиться лондонцам. Не менее важно и то, что ссуды обычно бывали красткосрочными и возмещались из доходов Короны всего за полгода, а потому не могли быть слишком крупными. Но зачем делать лишь так и не иначе? Деньги суть деньги, вложи их в королевский заем или крупную объединенную компанию на паях – разницы никакой. Они так или иначе работали на себя. И разве не притекали столь же устойчивым потоком королевские доходы, которые приносили проценты по ссудам? Тут-то Джулиус и смекнул: если можно приобрести долю в компании на паях, то почему не купить такую же в королевском долге? Если деньги понадобится вернуть, долю легко продать кому-нибудь еще, и проценты достанутся ему. Королю, коль скоро он продолжал платить проценты, совершенно незачем двадцать лет выплачивать долг заимодавцу. Это был вечный процесс, наподобие водопровода Миддлтона, или Виргинской компании, или Ост-Индской, или любой другой. Идея Джулиуса, опиравшаяся на математические расчеты, явилась также и по наитию: непрерывный денежный поток сродни золотой реке, рассекающей город.

Так Джулиус Дукет изобрел государственный долг.

Погожим днем, при безоблачном небе, сэр Генри Дукет повез младшего брата вниз по реке на встречу с королем.
Идея принадлежала Генри.
– Не посрами фамилию, представ перед королем, – наставлял он.

Поэтому он приодел Джулиуса. Взамен обычного, довольно скромного платья Джулиус облачился в алый дублет с высокой талией и кружевным воротником, лежащим на плечах, а поверх надел плащ с капюшоном; мягкие кожаные сапоги отвернуты у колен; на голове шляпа с широченными полями и элегантно свисавшим огромным страусиным пером. Этот стиль назывался в Англии кавалерским. Приходилось признать: Джулиус, завивший бороду и усы, вдруг сделался писаным красавцем, так что жена, восхищенно глазея, расхохоталась, ткнула его под ребра и воскликнула:

– Не забудь, Джулиус, вернуться вечером ко мне!
– Одна беда, – заметил Генри. – Волосы надо бы подлиннее. – Его собственные спадали на плечи по последней придворной моде. – Ну да и так сойдет.
И вот оба Дукета, настоящие кавалеры, спускались по Темзе к Гринвичу.
– Бояться нечего, – внушал ему Генри, пока они огибали старинный прибрежный дворец.
Джулиус и сам это знал, но невольно простонал:
– Ох, братец, до чего же я неотесан и груб!

Ни к одному английскому двору, включая двор великого короля Гарри, не стягивалось такого созвездия талантов. Сюда прибыли и решили остаться такие европейские живописцы, как Рубенс и Ван Дейк. Сам король Карл, несмотря на скромные средства, собрал коллекцию полотен, достойную любого монарха, – Тициан, Рафаэль, фламандские мастера. Двор отличался космополитизмом. Когда же Джулиус, взбиравшийся по травянистому холму за дворцом, оглянулся, то ему, как будто подтверждая перечисленное, внезапно открылся настолько прекрасный вид, что он ахнул:

– Боже Всемогущий, да возможно ли большее совершенство?
В Гринвиче как раз достраивали Квинс-Хаус – дом королевы. Джулиус не знал о нем, так как вид на него с реки закрывали старые постройки времен Тюдоров. Его архитектор, великий Иниго Джонс, уже завершил другой классический шедевр – Банкетный зал при дворце Уайтхолл, где в том же году расписал потолок сам Рубенс. Но в окружении зданий Уайтхолла Банкетный зал смотрелся менее выгодно.

Дом королевы был безупречен. Эта вилла, фасадом обращенная к парку и построенная у наружной стены, которая окружала сады старого дворца, сверкала белизной и была выдержана в итальянском стиле. Она имела всего два этажа в высоту со множеством окон. При этом казалась настолько прелестной, такой классически совершенной, что напоминала модель шкатулки для мастера серебряных дел.

– О боже, – снова пробормотал Джулиус. – Ну я и деревенщина! – И, повернувшись, сразу увидел короля в каких-нибудь двадцати ярдах.

Король Карл приблизился. Изысканно одетый в дублет желтого шелка, он тоже носил широкополую шляпу, которую учтиво приподнял в ответ на их поспешные поклоны. Его сопровождала компания джентльменов и леди в длинных шелковых платьях. Джулиус увидел, что король небольшого роста. Он едва доходил Джулиусу до плеча. И все же большего аристократа тот не встречал. Решительно все в короле отличалось тем же изяществом, что и в архитектурной жемчужине позади.

– Славный денек, – произнес он приятным голосом. – Давайте побеседуем здесь.
И он проводил обоих к травянистому холмику, где встал в тени дуба и с любезнейшим видом приготовился слушать.
Сначала Джулиус запинался, пытаясь изложить свою мысль о королевском займе. Но постепенно он обрел уверенность, и этому способствовал сам король. Если, например, нервозность не позволяла Джулиусу выразиться понятно, король Карл деликатно говорил:
– Простите, мастер Дукет, я не вполне уяснил…

Джулиус также заметил, что и монарх слегка заикается, и это весьма утешало.

В своем сильнейшем впечатлении Джулиус не мог разобраться: в этом маленьком, подчеркнуто вежливом, довольно застенчивом человеке присутствовала некая магия отчуждения. Это было королевское обаяние Стюартов. И к концу своей речи Джулиус поймал себя на мысли: этот человек и правда не похож на других; он осенен не только королевской властью, но и Богом. «Пусть даже неправый, он все равно останется моим королем, помазанником Божьим, и я последую за ним».

Внимательно выслушав, король Карл как будто заинтересовался. Он согласился, что должен сохранять добрые отношения с городом, и был заинтригован новым способом побуждения лондонцев к займам.
– Это будет рассмотрено, – пообещал он Джулиусу. – Такие новшества могут заключать в себе большие возможности. Мы не боимся нововведений. Хотя, разумеется, – с улыбкой добавил он, обратившись к Генри, – нам предстоит учитывать и то, что уже охвачено нашей прерогативой.

Братья чувствовали, что день удался на славу.

Поэтому осенью Джулиус несколько удивился, когда, так ничего и не услышав о судьбе своих предложений, узнал, что король вознамерился собрать с Лондона и крупных портов «корабельные деньги». Это был старинный, абсолютно законный, но непопулярный налог на содержание флота, который платили портовые города. Однако в канун Рождества король Карл распространил его и на все остальные.

– Да, дело неслыханное, – признал Генри. – Хотя королевская прерогатива соблюдена.
В начале же 1635 года король Карл, действуя через суд Звездной палаты, обвинил городские власти в неподобающем управлении Ольстером.
– Он все конфисковал, – сообщил Генри, – и оштрафовал город на семьдесят тысяч фунтов. Чем не способ добыть денег, – заметил он сухо.
В течение нескольких недель королевские эмиссары спрашивали, как много заплатит город за свое прощение. Тот раскошелился.

– Ничего не скажешь, хитро, – откомментировал Генри. – Король продолжает действовать в границах прерогативы.
Но бедный Джулиус остался в полном недоумении. Как мог обходительный монарх, внимательно его выслушавший и согласившийся с важностью благорасположения Лондона, сделать такую вещь? Половина городских купцов уже клялась, что больше никогда не даст ему взаймы. И даже Джулиусу пришлось не однажды напомнить себе: «Он все равно мой король, помазанник Божий».

Марта считала, что ей крупно повезло с почтенной миссис Уилер, которая присматривала за мужем в ее отсутствие. Доггет познакомил их несколько лет назад, когда они встретились на Чипсайде. «Марта, леди приехала из Виргинии», – объяснил он. Она узнала, что миссис Уилер обосновалась в симпатичном доме в Блэкфрайерсе, а через пару дней отследила, как Мередит, когда та проходила мимо, учтиво поклонился, – значит, приличная женщина, рассудила Марта, хотя и не любила викария.

К тому же миссис Уилер умела слушать. Если молчала, то неизменно к месту. Марта наблюдала ее кокетство только однажды, когда взялась растолковывать ей театральное зло, а вскоре после застала смеющейся на пару с Доггетом, но стоило Марте спросить над чем, как после короткого замешательства та поведала ей совершенно несмешную историю. Марта решила, что с юмором у миссис Уилер неважно.

И миссис Уилер стала другом дома. Когда заболел младший сын Доггета, она сидела с ним ночью, давая Марте отдохнуть. Когда дочь Марты захотела стать швеей, миссис Уилер с неожиданной ловкостью научила ее почти всему, что нужно. Когда же ее спросили, не задумывалась ли она о повторном браке, миссис Уилер только рассмеялась:
– Мне и без мужчины хорошо, обойдусь.
И Марта подумала, что прекрасно ее поняла.
– Муж – бремя, – согласилась она.

Об одном ей особенно нравилось беседовать, и то была Америка. Марта могла слушать о ней часами. Но, вежливо выслушав рассказ о чем-то в Виргинии, Марта всегда задавала один вопрос:
– А Массачусетс? Что вы слышали о Массачусетсе?

Легендарная, обетованная земля. Марта не рассталась с исканиями. «Возможно, и хорошо, что мы не поехали», – говаривала она о «Мейфлауэре», так как за год скончалось больше половины пилигримов, пустившихся в то судьбоносное странствие, но мысль о богоугодной общине и сверкающем граде никогда не покидала ее. В последние годы, кстати сказать, об этом подумывала не только Марта – многие англичане усматривали в этой мечте не пустую надежду, но весьма привлекательную реальность. Причину можно было выразить двумя словами: Лоуд и Уинтроп.

Марта не сомневалась в глубокой порочности архиепископа Лоуда. Тот с каждым годом все крепче впивался в Лондон. Приходы один за другим приводили в согласие с его линией. Многие церковники отошли от дел.
«Что сталось с Реформацией?» – уместно было спросить Марте.

Мало того, архиепископ погряз в мирской суете. Въезжая в Лондон, он тянул за собой кортеж блистательных джентльменов, лакеи же впереди кричали: «Дорогу! Дорогу лорду епископу!» – как будто он был средневековым кардиналом. Он числился в королевском совете, фактически распоряжался казной. «Лоуд и король – одного поля ягоды», – перешептывались люди. Но Марту гневила не столько мирская пышность, сколько святотатство.

«Почитай день субботний». Так поступали все праведные пуритане. Но король со своим епископом дозволяли всякие состязания, а дамам – разряжаться в пух и прах; однажды Марта увидела даже каких-то юнцов, плясавших вокруг майского дерева, и пожаловалась церковным властям. Никто не отреагировал.
А при таких безобразиях ей, как и многим пуританам, было естественно мечтать о благословенном бегстве.

Такую возможность предоставил Уинтроп. Массачусетская колония росла даже быстрее Виргинской. Пуритане, прежде не решавшиеся отправиться за море, наполнялись уверенностью. С каждого вернувшегося судна звучало: «Воистину, это праведная община».

Марта изнемогала от желания пуститься в путь. Первыми отбыли друзья, за которых она молилась с детства. К 1634 году отплыли многие. «Настанет день, Марта, когда ты последуешь за нами», – утешали они. В 1636 году она увидела в Уоппинге не корабль, а целую флотилию, снаряженную в Америку. Ручеек эмиграции превратился в поток. Когда сэр Генри иронично заметил Джулиусу, что Лоуд был верным другом Массачусетса, он сам не знал, насколько справедливы его слова. Возможно, Лоуду с королем казалось, что они избавляются от немногочисленных смутьянов, однако в действительности за этот год и несколько следующих корабли пуритан переправили на Восточное побережье Америки не меньше двух процентов населения Англии.

Иногда она заговаривала об этом с домашними, и Доггет бурчал, что они слишком стары. Жена мягко напоминала: им всего за пятьдесят и в странствие отправляются люди намного старше. Младший сын Доггета, который сам не знал, чего хотел, соглашался. Что касалось старшего, то сообщения о тамошнем промысле трески были столь удивительны, что он заявил: «Поеду, если и ты поедешь». Но удерживал Марту, как ни странно, Гидеон – точнее, его жена.

Марта всегда старалась полюбить эту девушку, часто молилась за нее. И все-таки не могла избавиться от некоторого разочарования. Жена Гидеона не принесла тому ничего, кроме дочек. Они с монотонным постоянством рождались раз в два года. Их нарекали добродетельными именами, столь ценимыми в пуританстве, и в каждом чуть отражалось возраставшее раздражение домашних их полом. Сперва была Черити, затем Хоуп, потом – Фейт, Пейшенс и, наконец, когда не родился ожидавшийся сын, – Персеверанс.
[57]

Но самой невыносимой была болезненность этой особы.
Недуг жены Гидеона – явление занятное. Казалось, он настигал ее всякий раз, когда Марта и Гидеон заговаривали об Америке. Природа хвори оставалась невыясненной, но ее, как однажды заметила Марте миссис Уилер, «как раз хватало, чтобы воздерживаться от путешествий».

А на исходе 1636 года жена Гидеона, ко всеобщему удивлению, произвела на свет мальчика. Радость семейства была так велика, что они крепко задумались о подобающем имени, в котором выразится признательность Создателю. И Марта наконец придумала нечто поразительное. Одним зимним утром изрядно удивленный Мередит окунул младенца в купель, покосился на семейство и возгласил:
– Крещу тебя и нарекаю Обиджойфул – Возрадуйся.

Случалось, что вместо имени пуритане заимствовали из своей обожаемой Библии целые фразы. Это служило наглядным выражением пуританской верности, с которым ничего не мог поделать даже Лоуд. И так вошел в мир Обиджойфул Карпентер, сын Гидеона.

Теперь жена Гидеона могла вздохнуть спокойно. Первые четыре года жизни ребенка были самыми опасными. Разрешившись от столь драгоценного бремени, она отлично понимала, что хотя бы в ближайшие несколько лет даже Марта не предложит взять Обиджойфула в долгое океаническое плавание, и полностью выздоровела.

Огромной неожиданностью для семьи и не в последнюю очередь для самой Марты явилось преступное деяние, которое она совершила летом 1637 года. Картина, свидетельницей которой она стала, лишила ее всякого удержу, как возмутила и весь Лондон.

Мастер Уильям Принн, вопреки своим джентльменству и учености, слыл человеком вздорным. Тремя годами раньше он написал против театра памфлет, который король Карл счел оскорбительным для своей супруги, участвовавшей в некоторых придворных постановках. Принна приговорили к позорному столбу, вырыванию ноздрей и отсечению ушей. Марта была вне себя от гнева, но никаких общественных волнений не возникло.

Однако в 1637 году Принн снова попал в беду – на сей раз за то, что выступил против осквернения субботы спортивными забавами, он также ратовал, что было еще опаснее, за упразднение епископов.
«Его снова ждет столб, – заявил двор. – Оторвут даже то, что от ушей осталось, а после пусть ступает в тюрьму до скончания дней».
«Стало быть, свободное слово у нас под запретом? – возмутились лондонцы. – Если король и Лоуд так поступают с ним, то что же ждет нас, во всем с ним согласных?»

Расправа была назначена на 30 июня. День выдался солнечный. Принн, влекомый по Чипсайду в телеге, держался величественно. Чудовищно обезображенный, он сохранил следы былой красоты. «Чем больше меня побивают, – заявил он, – тем усерднее я поднимаюсь». Так и вышло. Огромная толпа приветствовала его на всем пути. В телегу летели цветы. Едва же мерзкий приговор привели в исполнение, поднялся рев ярости, который отлетел от городских стен и был слышен от Шордича до Саутуарка. Марту, когда она вернулась с казни, трясло.

Но последней каплей стала воскресная проповедь Мередита, где тот прошелся насчет греховности людей, которые, подобно Принну, отвергали ниспосланных Богом епископов. Марта встала и молвила негромко, но внятно:
– Это не есть дом Бога.
Воцарилась удивленная тишина. Она повторила:
– Это не дом Бога. – Почувствовав, что Доггет дергает ее за руку, она хладнокровно продолжила: – Я должна высказаться.
И высказалась.

На многие годы запомнилась эта маленькая речь в церкве Святого Лаврентия Силверсливза, хотя продолжалась не больше минуты, пока Марту не уволок церковный староста. Она касалась папизма, кощунства, истинного Царства Божьего – облеченная в простые слова, понятные каждому протестанту в общине. Но крепче всего засела в памяти страшная фраза: «Есть два великих зла, что ходят по этой земле. Одно зовется епископом, а второе – королем».
«Теперь и ей, конечно, отхватят уши», – судачил народ.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь