Лита
Детство это безмятежность. Это ощущение безвременья, свободы и безнаказанности.
Сид - объятия матери, что покинула своих детей, подарив им свободу, - с наступлением Литы буквально сочился жизнью, энергией. В Сиде не было засух, невыносимой жары или стужи. Далеко впереди и позади неслось время, унося смертные души. Души бессмертные существовали здесь, словно среди вечного субботнего утра.
Немайн минуло четыреста пятьдесят лет. Она уже больше походит на юную девушку, чем на взрослую девочку. Не то чтобы она отсчитывает свои года, ведь это было лишено смысла. Она сравнивает себя со старшими и младшими братьями и сёстрами. Совсем скоро на неё взглянут как на взрослую; она покинет мир забав и перед ней откроются возможности, станут ощутимы границы миров, знаний, опыта и того неизведанного, но...
- Не берут, - Немайн всплёскивает руками. Даже такой не присущий ей неаккуратный жест оставляет длинные шелковые рукава её платья лежать гладкими струями. - Диан Кехт говорит, что не пойму. Он, друиды и старшие снова будут отмечать Литу без нас.
- Без тебя. Мы бы пошли купаться ночью, - её собеседница бойко смотрит на неё, сдувает чёрную прядь с носа и продолжает плести тугую косу совсем юной рыжей кудряшке.
Морриган была младше Немайн на сотню-другую лет, но уже высилась над ней как настоящий менгир. Однако спокойствие каменной громадины ей могло только сниться. Маха, что только уныло попискивала в руках сестры, смотрела как муравьи движутся по бугристому торчащему над землёй корешку. Положение младшей заставляло Маху помалкивать. Она знает, что если разноется или будет много болтать, сёстры в следующий раз уйдут гулять без неё.
Немайн обводит понурым взглядом старые стволы дубов вокруг. В голове проносится невольная мысль, что эти вековые деревья точно увидят сегодня друидское таинство. Они уже достаточно взрослые. А их, юных девиц, погонят с камней совсем скоро, как только на землю упадут первые багряные лучи заката.
- Мне кажется, вода сегодня теплая. Я уже отнесла на кухню корзинку с лепёшками и покрывалами. Как только все старшие уйдут на эти свои ритуалы, мы пройдем через черный вход с кухни. А может через конюшню пройдем? Я хорошо в седле держусь. Могу Маху с собой усадить. Маха, да не ёрзай! Коса кривая будет. Так вот, усажу её с собой. Она наверняка уснёт уже, когда мы обратно в замок пойдём. А на себе её тащить...Немайн? Ты меня слушаешь вообще?
Немайн кивает рассеянно. Морриган раздраженно дёргает уголком губ и вздыхает, чуть грубее дёргает завитую прядь волос Махи, отчего та взвизгивает уже громче и хватается за голову. Сестре она ничего не говорит, только смотрит косо обиженным зверьком и Морриган смягчается.
- Всё расстраиваешься из-за того, что тебя не воспринимают всерьёз? Диан Кехт просто старый зануда. Его сын уже талантливый целитель. И что? Его он тоже не берёт. Вот и пусть идёт он в Аннувин со своим занудством, - девочка довольная собой бросает готовую косичку младшей на плечо и складывает руки на груди. У неё самой волосы копной струятся по плечам и спине, но, зная нрав средней их трёх дочерей Дану, безопаснее для себя будет оставить её косматой и нечёсанной.
- Не говори так. Он самый старший из нас. Мы должны его уважать. И я его уважаю. И когда я стану старше и войду с ними в один круг, я заставлю и тебя к нему относиться уважительно.
- Это почему это?
- Потому что я старше. И ты точно также должна меня уважать.
Немайн отрезает это сухо и безапелляционно. Морриган начала её утомлять ещё с утра. Её было слишком много. Её всю жизнь было слишком много. Она вечно вылезала вперёд, ставила Немайн в глупое положение перед старшими, втягивала их с Махой куда-то, а потом их наказывали всех втроём.
План с ночным купанием созрел ещё в прошлое полнолуние. Конечно же ночью. Конечно же его выдумала Морриган. Маха подхватила - она была совсем мала и перспектива веселья благодатно ложилась на почву юности. Немайн же, оставаясь в меньшинстве, уже представляла, как их поймают, накажут и как она будет смотреть в глаза Диану Кехту. Так он никогда не увидит в ней зарождающуюся божественность и зрелость.
Слова Немайн для Морриган как пощечина. И Морриган всё еще не древний и спокойный менгир.
- А я не буду. И что ты мне сделаешь? Нажалуешься? Да пожалуйста! Да у этого мерзкого старикашки скорее язык отсохнет, чем я на колени перед ним встану. Пусть хоть всю жизнь меня наказывает!
Морриган на секунду отсекается. Маха настойчиво тянет её рукав:
- Может...обратно уже пойдём? Я кушать хочу. Сейчас темно станет...Диан будет ругать...
Морриган кривится и вырывает рукав из слабой махиной хватки. Имя Диана для неё словно ядовитая капля, бьющая сквозь равные промежутки времени по коже.
- Отцепись. Диан мне не указ и ты его не бойся, слышала?
Маха боится кивнуть, потому что смотрит на то, как Немайн вскакивает с места и широким шагом идёт к Морриган. И губы у неё стиснуты плотно-плотно, точно хлыст, которым она намерена осадить спесивую сестру.
- Ты извинишься за свои слова. И за все свои проступки. Прямо при нём, когда он придёт сюда. Иначе я всё расскажу сама. И поверь, на этот раз наказана будешь только ты, Морриган.
Немайн плотно хватает сестру за запястье, словно это помешает Морриган сбежать от правосудия, и что-то внутри последней лопается. Кто-то скажет что это терпение, но это больше подходит на канат, что сдерживает облитые маслом валуны. Канат оборван. Огненная лавина несётся с горы снося всё на своём пути.
Морриган морщится, скалится и со злостью и обидой толкает Немайн в грудь. Напитанный злобой и обидой импульс проходит сквозь её руки и ударяет в тело сестры. Такой силы не хватило бы, чтобы откинуть её, но Немайн пошатывается, запинается о корешок, облюбованный муравьями, от неожиданности разжимает руку на запястье сестры, стараясь поймать равновесие, и падает.
Всё движется как будто под водой - медленно, но остановить ничего уже невозможно. Немайн падает головой прямо на край каменной плиты алтаря. Удар, и она валится на землю, словно тряпичная кукла. В остекляневшем взгляде отражаются приближающиеся к месту факелы.
Кажется, Маха не выдерживает и начинает выть от страха. У Морриган лицо, точно маска - белое и не выражает ничего. Она суетливо опускается на землю, поднимает голову сестры, чувствует под пальцами горячее и влажное, бьёт по щекам, вымарывает всё в крови, но не плачет, нет. Махе от этого еще страшнее, она воет всё громче и топчется на месте, не зная куда себя деть.
Морриган оборачивается только чтобы встретиться с взглядом многолюдной толпы старших братьев и сестёр. Она не видит там ужаса. Они смотрят на неё как на зверя, который наконец-то оправдал их опасения.
Безмятежное детство кончилось.