Лили

Стараясь не шуметь, я поплыл к ней. С каждым движением все отчетливее вырисовывались мельчайшие подробности ее тела. Выйдя на берег, я торопливо оделся и едва дыша приблизился к девушке. Она лежала на песке в той же позе, прекрасная и нагая. Почувствовав меня каким-то женским чутьем, она накинула халат и чуть привстала. Наши глаза встретились. Какие глаза! Нет слов, которые могли бы описать их. Нет художника, способного изобразить их. Глядя в них, мне хотелось смеяться и плакать.

— Не бойтесь, — сказал я, отлично понимая, что настоящая красота не нуж-дается в защите, она сама повелевает силой.

— Меня зовут Дан, — проговорил я, едва ворочая своим, словно окостенев-шим языком.

— Дан? — произнесла девушка, разглядывая мое лицо, голос ее был ласков и мелодичен, как пение птиц, — первый раз слышу такое странное имя.

— Это уменьшительное от фамилии, — сказал я.

— Лили, — девушка протянула мне изящную руку.

Это прикосновение сделало меня смелее, но все равно до самого конца дня я не смог преодолеть своего косноязычия и угловатой неловкости. При этом я даже не смел подумать о физической близости с Лили.

Целый день мы купались, ели малину, пили ключевую воду, которую я при-носил в глиняной кружке из родника в старой баньке. Мы были первожителями Земли. С восторгом и удивлением я смотрел на мир ее глазами, обнаруживая красоту там, где еще недавно скользил, ни на чем не задерживаясь, мой равно-душный взгляд. Меня радовали причудливая форма облаков и пляска трясогузки на разомлевшей от влаги и тепла колоде, трепетный аромат только что открыв-шегося цветка. А когда я перехватывал несмелый, милый взгляд Лили, обращен-ный на меня, сердце трепетало жаворонком и я был ближе к счастью, как ни-когда еще в моей прошлой жизни. Часы промелькнули как минуты, и только когда солнце начало садиться, я понял, что настал вечер.

Голубая палатка девушки стояла неподалеку от моей, почти на самом бере-гу озера. Я хотел ночевать на куче ветвей у ее входа, но Лили настояла, чтобы я вернулся к себе. Я нехотя подчинился.

Солнце садилось. Верхушки самых высоких сосен еще видели свет, но вни-зу, в зарослях крапивы, уже царил полумрак. Я лежал на земле, чутко прислу-шиваясь к голосам дебрей. Я не мог ни о чем думать, кроме Лили. Я был упоен ею. Мне не надо было напрягать память, я отчетливо видел, как она, обнажен-ная и прекрасная, входила в озеро, как вода покрывала сначала ее колени, по-том поднималась выше по голой ноге, прохладной щекотностью касалась ее пушка, как девушка замирала на миг от этого прикосновения... Я понял, что люб-лю ее полнокровной земной любовью, ее стройные ноги, каждую ложбинку и выпуклость ее тела, пышные льняные волосы, ее голос, ее глаза... Мне не нужны были обычные для влюбленных годы размышлений и самокопания. Очарование и совершенство Лили ускорили, сжали этот процесс до считанных часов. Мне было хорошо, и я ни о чем не желал думать.

Лишь теперь, ближе к ночи, чувства потеснились, давая место мыслям. Мне пришло в голову, что я напрасно ни о чем не расспросил девушку. Ведь я ничего до сих пор не знал о ней — кто она, откуда и что привело ее сюда? Тогда, на за-литых солнцем земляничных полянах, где царило добро, это нисколько не зани-мало меня. Сейчас же, слыша невнятные звуки отходящего во власть тьмы и зла леса, я подумал, что было непростительной ошибкой не выяснить все это. Ведь стоило ей внезапно уйти, забрав палатку, и у меня не было бы ни единого ...

шанса отыскать ее.

Все темнее становилось вокруг, и палатка девушки, такая незащищенная, погружалась во мрак. А над старой елью, там же, где и вчера, снова лютым ноч-ным оком зажглась звезда. Я ощущал ее липкие холодные лучи, вызвавшие вче-ра тот отвратительный страх. Но сегодня все было иначе. Я боялся не за себя, а за Лили.

Стало совсем темно, и я явственно ощутил близость враждебных сил, ко-торые вступили в свои права. Тихо зашуршал папоротник, над лесом всплыла луна, такая же яркая и холодная, как и в прошлую ночь.

Ровно в полночь я услышал осторожные шаги. По тропинке, ведущей к баньке, залитая лунным светом, словно подсвеченная изнутри, шла совершенно голая Лили. И опять в ее движениях было что-то от оживших восковых фигур... Неведомая сила влекла ее к старой баньке. Почувствовав неладное, я, не таясь, пошел вслед за ней. Завернув за угол баньки, я увидел черный сгусток, прилип-ший к тускло освещенному окну. Войдя внутрь его, я на секунду ослеп. Что-то сдавило мне горло и начало душить меня, пытаясь опрокинуть на землю. Я ста-рался сорвать с горла вцепившиеся щупальца, но мои руки беззвучно проходили сквозь сгущающуюся тьму. Внезапно я почувствовал, как щупальца сползли с моего горла. Как раз в этот момент мимолетное кочующее облако закрыло звезду.

Я снова дышал. Припав покрытым испариной лбом к стеклу, я увидел слабо освещенную баньку. Свеча стояла на том же месте, где и вчера. На скамье, где когда-то сидела Элла, была Лили. Пышные волосы чуть касались обнаженной гру-ди, а стройные ноги и голые бедра лишь угадывались в полумраке. Внезапно пламя свечи заколебалось. Отворилась дверь баньки, и на пороге появился егерь! Он был в той же клетчатой рубашке, без брюк. Усмехнувшись, он подо-шел к Лили... Широко открытыми глазами она неотрывно смотрела на него. Егерь нагнулся и, подхватив ее под колени, положил на скамью. Лили послушно раздвинула ноги...

Я кинулся к двери. Рванул. Застучал. Она была заперта. Я принялся исступ-ленно бить ее!

— Лили! Лили! — исступленно кричал я.

Наконец дверь подалась, и я ввалился в баньку. Она была пуста! Лишь в закопченное оконце, словно насмехаясь, смотрела злая ночная звезда. Я вспомнил слезы на глазах егеря застигнувшего нас с Эллой. Разве ему было не боль но Может быть это и есть обещанная месть? Но разве можно сравнить его влюбленность в Эллу в эту вертлявую сороконожку, с моим чувством к Лили? Мою боль с его болью? Но откуда взялся егерь, которого давно уже нет на све-те? Куда исчезли они потом? Мои разум не находил объяснения этому Галюцинация? Бред? Или я схожу с ума?

Не знаю, как долго я плутал в лесу, прежде чем ноги сами вывели меня к палатке Лили Я сел поодаль на старый, иссохшийся пенек и обхватил голову ру-ками в своем безутешном страдании.

— Дан! — услышал я тихий, мелодичный голос.