ЛИБЕРТАРИАНЕЦ КАК КОНСЕРВАТОР
Боб Блэк
ЛИБЕРТАРИАНЕЦ КАК КОНСЕРВАТОР
(Другой, более короткий вариант этой статьи был зачитан в августе 1984 года как доклад на четвертом годовом собрании Общества Эрис в Аспене, Колорадо.)
Я обещал обсудить сегодня, грубо говоря, тему "либертарианца как консерватора". Лично для меня это настолько очевидно, что я даже и не знаю, что сказать людям, которые до сих пор каким-то образом связывают либертарианство со свободой. Либертарианец -- это просто член республиканской партии, который курит траву. Будь моя воля, я бы лучше обсудил что-нибудь более спорное, например, "фаллический оргазм как миф". Но поскольку посещение мною этого собрания оплачено почтенным распространителем почти полной библиотеки по беспредельным розыгрышам и грязным уловкам,[Имеется в виду Майкл Хой -- владелец Лумпаникс Анлимитед] мне неудобно просто выйти на подиум и начать нести отсебятину. Итак, мне, как велено, действительно придется разчленить здесь священную корову либертарианства -- но я позволю себе попутно пару раз двинуть левой в правую сторону, от себя лично. И я не собираюсь упрощать себе жизнь. В принципе, достаточно было бы отметить любовь либертарианской партии к рыночному капитализму в духе Трехсторонней Комиссии, оставить вас и пойти на все четыре стороны искать бесплатное пиво. Пяти минут хватит, чтобы сказать -- всякий, пытающийся тушить пожар огнем, рано или поздно сгорит.
Однако, если бы я ограничился этим, кто-нибудь обязательно вскочил бы и сказал, что либертарианская партия предала либертарианское дело -- как христиане, которые утверждают, что их поведение за последние 1900 или около того лет не может дискредитировать само христианство. Бывали либертарианцы, которые пытались вырвать либертарианство из когтей либертарианской партии -- точно так же, как некоторые христиане старались отнять христианство у "христианской цивилизации", а некоторые коммунисты (я сам таким был) пытались защитить коммунизм от коммунистических партий и государств. Эти люди (я в том числе) хотели, как лучше, но у них ничего не вышло. Либертарианство и есть право-маргинальная партиекратия -- так же, как социализм и есть то, что восточно-европейские диссиденты называют "реальным социализмом", практикующий государственный социализм с очередями, нормами, коррупцией и принуждением. Но это либертарианское пугало, и без того падающее, мне валить неохота. Ну да, одна из фракций рэйгановских правых присвоила себе, подлым образом отделив от других, такие либертарианские лозунги, как дерегуляция и волюнтаризм. Идеологи возмущаются Рэйганом, опошлившим их принципы. Ах, бедолаги! почему-то только, те принципы, которые он выбрал для опошления, это именно их принципы, а не мои. Меня эти свары не интересуют. У меня есть куда более глубокие причины рассматривать либертарианство как консерватизм.
Цель моей критики -- это то, что объединяет всех либертарианцев, и между собой, и с их злейшими оппонентами. Либертарианцы служат государству -- тем лучше, чем больше они выступают против него. В глубине души они просто хотят того же. Но нельзя хотеть того, что хочет государство, и не хотеть при этом самого государства, поскольку то что, ему нужно -- это и есть те условия, про которых оно процветает. Мой (неконструктивный) подход к современному государство -- рассматривать его как интегрированную общность. Глупые догматические теории, называющие государство паразитическим наростом на теле общества, не могут объяснить ни его выживание в течение многих веков, ни его ползучее проникновение все дальше в бывшую область свободного рынка, ни то, что подавляющее большинство людей принимает его -- в том числе, очевидные его жертвы.
Гораздо более вероятно, что государство и (по крайней мере) этот вид общества живут в некотором (пусть гадком) симбиозе; что и государство, и такие учреждения, как рынок и базовая семья, суть различные формы иерархии и управления. Они не всегда существуют в гармонии друг с другом (здесь как можно упомянуть их драки за территорию), но их объединяет желание передавать все конфликты на рассмотрение элиты или экспертов. С одной стороны, демонизировать авторитарные манеры государства, и с другой стороны, игнорировать абсолютно такие же, хотя и освященные контрактами, рабские отношения в крупных корпорациях, управляющих мировой экономикой -- это худший вид фетишизма. Тем не менее (согласно самому криливому из радикальных либертарианцев, проф. Мюррею Ротбарду), нет ничего не-либертарианского в "организованности, иерархичности, работе по найму, денежных пожертвованиях со стороны миллионеров-либертарианцев, и либертарианской партии". Тем самым, либертарианство есть просто консерватизм под рационалистким, позивистским глянцем.
Либертарианцы оказывают такую услугу государству, какую никто, кроме них, оказать не может. Несмотря на все жалобы по поводу незаконных его притязаний, они, в моменты ясного сознания, признают, что государство все же правит в значительной степени по согласию, а не по принуждению -- то есть, в современных "либертарианских" терминах, государство не правит вообще: оно всего лишь выполнят явные и неявные пункты заключенного договора. Говорить, что принуждение происходит по согласию, кажется противоречием -- но это противоречие жизни, не формулировки, и передать его можно только диалектическим рассуждением. Одномерная силлогистика не может описать мир, который сам по себе ее ясностью не наделен. Если ваш язык лишен поэзии и парадоксов, действительность вам не по силам. В этом случае ничего нового в буквальном смысле слова сказать нельзя. Схоластическая логика формулы "A=A", созданная католической церковью и без вопросов унаследованная либертарианцами от поклонников Айн Ранд, так же удушающе консервативна, как новояз из "1984".
В основном, государство управляет только потому, что пользуется поддержкой общества. Либертарианцы стыдятся (и по праву) того, что государство поддержано массами -- включая, в большинстве случаев, их самих.
Либертарианцы только усиливают привычку к покорности, направляя обобщенное, или склоняющееся к этому, недовольство на сугубо частные стороны и функции государства -- причем те, которые сами они первыми признают несущественными! Тем самым они превращают потенциальных революционеров в ремонтных рабочих. Конструктиваная критика -- самая тонкая форма лести. Если бы либертарианцам и вправду удалось освободить государство от излишних обязанностей -- что ж, это как раз могло бы его спасти. Почтение к власти перестало бы страдать от зрелища всепроникающей чиновной некомпетентности. Чем больше того, что делает государство, тем больше того, что оно делает плохо. Очевидно, что маленький человек именно потому неприязненно относится к коммунизму, что ни при каких условиях не хочет, чтобы вся экономика работала так же, как почта. Государство хотело бы видеть своих солдатов и полицейских фигурами уважаемыми и почитаемыми; форма, надетая на лесников и мусорщиков, теряет большую часть своего мистического блеска.
Властные идеалы и институты стремятся слиться воедино, и объективно, и субъективно. Вспомним замечание Эдварда Гиббона о вечном союзе Трона и Алтаря. А разочарование в признанных догмах, напротив, имеет свойство распространяться. Если у свободы есть какое-то будущее, оно в этом. До тех пор, пока отчуждение не осознает себя, все обожаемое либертарианцами личное оружие будет против государства бессильно.
Можно возразить, что все сказанное относится к меньшиству либертарианцев -- к так называемым минархистам -- но не к большинству из них, провозглашающих себя анархистами. Это не так. На мой вкус, анархист правого толка -- это минархист, который хотел бы к собственной вящей радости отменить государство методом переименования. Повторю -- эта инцестуозная семейная ссора меня не касается. Обе группы требуют частичной или полной приватизации функций государства, но ни одна из них не ставит сами фунцкии под вопрос. Они не возражают против всего того, что делает государство -- им просто не нравится, кто это делает. Поэтому меньше всего симпатий к либертарианству испытывают те, кто страдает от государства больше всего. Объект угнетения не разбирается в документах, предъявленных угнетателем. Если ты не хочешь или не можешь заплатить, тебе совершенно все равно, что именно у тебя вымогают -- ренту, налог, штраф или реституцию. Если ты хочешь сам распределять свое время, то разница между наемной работой и рабством для тебя только в длительности и интенсивности таковых. Идеология, которая превосходит все прочие (кроме, возможно, марксизма) в своем восхищении рабочей этикой, может только свести борьбу против авторитаризма с рельсов -- даже если поезда в результате будут отправляться по расписанию.
Второй мой аргумент, связанный с первым -- это то, что либертарианская фобия по отношению к государству отражает и поддерживает фундаментальное непонимание тех сил, что отвечают в современном мире за социальный контроль. Если -- и это большое если, особенно для буржуазных либертарианцев -- вы хотите маскимально усилить автономию индивида, то государство -- это очевидным образом последнее, что стоит у вас на пути.
Представьте себе, что вы -- марсианский антрополог, который изучает Землю, смотрит на нее в наилучший телескоп с самыми последними видеоприспособлениями. Земных языков вы пока не расшифровали, и потому можете только записывать, что земляне делают, не имея понятия о принятых среди них заблуждениях на эту тему. Однако вы можете в первом приближении отличить то, что они делают по желанию, от всего остального. Первое ваше важное открытие -- это что земляне проводят почти все свое время за занятиями, которыми заниматься они не хотят. Единственное важное исключение -- это несколько постоянно уменьшающихся групп охотников-собирателей, не беспокоемых правительствами, церковью и школами, которые отводят на добычу пропитания четыре часа в день, причем эта деятельность настолько сильно напоминает то, чем привилегированные классы в индустриальных капиталистических странах занимают свой досуг, что вы не можете точно определить, работают эти люди или развлекаются. Однако государство и рынок очень быстро стирают эти анклавы, и вы, совершенно законно, сосредотачиваете свое внимание на почти всеобщей мировой системе -- которая, несмотря на очевидные внутренние противоречия, проявляющиеся в войнах, тем не менее всюду, по большому счету, одна и та же. Далее вы замечаете, что маленькие земляне почти целиком зависят от семьи и от школы, иногда также от церкви, а кое-где -- от государства. Взрослые тоже часто собираются в семьи, но большую часть времени они проводят на работе, и там же они подвергаются самому сильному контролю. Итак, даже не обсуждая вопрос о том, насколько в узких рамках производительной деятельности каждого все равно все диктуется мировой экономикой, мы очевидным образом заключаем, что источник главного и прямого насилия, испытываемого типичным взрослым человеком, это не государство, но его работодатель. За неделю ваш непосредственный начальник отдает вам больше прямых приказов, чем полиция -- за десять лет.
Если смотреть на мир без предрассудков, но держа в голове цель -- максимально увеличить свободу -- то главная принуждающая сила -- это не государство, а работа. Либертарианцы, ничтоже сумняшеся призывающие отменить государство, тем не менее воспринимают выступления против работы с ужасом. Призыв отменить работу, разумеется, есть издевательство над здравым смыслом. Так же, как и призыв отменить государство. Но представим себе, что среди либертарианцев устроили референдум, где надо выбрать либо отмену работу с сохранением государства, либо отмену государства с охранением работы -- есть ли какие-нибудь сомнения в его результате?
Либетарианцы поклоняются последовательной логике и количественному анализу. Попытайся они применить эти методы к своим собственным идеалам, результат был бы шокирующим. В этом и цель моего марсианского мысленного эксперимента. Я ни в коем случае не хочу сказать, что государство не так омерзительно, как его изображают либертарианцы. Но все сказнное наводит на мысль о том, что государство важно не столько прямым своим насилием над, например, рекрутами и заключенными, сколько неявной поддержкой работодателей, которые строят по струнке своих рабочих, владельцев магазинов, которые арестовывают мелких воришек, и родителей, которые владычествуют над детьми. Вот те классы, в которых обучают подчинению. Разумеется, всегда есть горстка странных людей вроде анархо-капиталистов или анархистов-католиков, но они лишь исключение, которое подтверждает правление правила.
В отличие от побочных тем вроде безработицы, профсоюзов и минимальной заработной платы, тема собственно работы почти никогда не затрагивается в либертарианской литературе. Из того, что есть, большая часть -- инвективы против паразитов в духе Айн Ранд, почти неотличимые от ругани советской прессы в адрес диссидентов, и вызубренные в воскресной школе общие места о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке -- и это от жирных котов, которые этим сыром обожрались. Редкое исключение появилось в 1980м году в книжной рецензии, напечатанной в журнале Либертарианское обозрение профессором Джоном Хосперсом, старейшим государственным деятелем либертарианской партии, вылетевшим из Коллегии Выборщиков еще в 1972м. Да, то была на редкость воодушевляющая апология работы, созданная университетским профессором, который сам в жизни никакой работы не выполнял. Чтобы продемонстрировать, насколько по сути консервативны его аргументы, достаточно показать, что они во всех существенных местах сходятся с марксизмом-ленинизмом.
Хосперс полагал, что можно оправдать наемную работу, фабричную дисциплину и иерархическое управление производством, показав, что все это практикуется как при капитализме, так и при ленинистских режимах. Интересно, а принял ли бы он аналогичный довод в пользу репрессивных законов про секс и наркотики? Как и другие либертарианцы, Хосперс чувствует себя неуверенно -- отсюда и ничем не вызванные провокации в адрес красных -- потому что когда дело доходит до освящения классового общества и работы, источника его силы, ленинизм отличается от либертарианства не больше, чем Кока-кола от Пепси-колы. Только встав на твердую почву фабричного фашизма и офисной олигархии, ленинисты и либертарианцы осмеливаются спорить о разделяющих их тривиальных вопросах. Добавьте сюда консерваторов из мэйнстрима, которые думают точно так же -- вот вам поистине Трехсторонняя идеология работы, каждому -- по личному вкусу.
Хосперс, которому самому этого делать не приходится, не видит ничего оскорбительного в том, чтобы выполнять приказы начальства -- поскольку "как еще можно организовать крупную фабрику"? Другими словами, "стремиться уничтожить власть в крупной промышленности -- это все равно, что стремиться уничтожить саму промышленность". Опять Хосперс? Да нет, Фридрих Энгельс. И Маркс с этим согласен: "попробуйте заставить большой завод в Барселоне работать без начальства -- то есть, без управления!" (Как раз это и сделали каталонские рабочие в 1936м году, пока их лидеры-анархосиндикалисты тянули время и торговались с правительством.) "Кто-то" -- говорит Хосперс -- "должен принимать решения, а" -- вот оно! -- "кто-то другой должен их выполнять". Почему? Ленин, его предшественник, точно так же принимал "индивидуальную диктатуру", чтобы обеспечить "строгое и абсолютное единство воли". "Но как можно обеспечить строгое единство воли? Только если тысячи подчинят свою волю одному." Чтобы промышленниое производство функционировало, необходимы "железная дисциплина в работе, и безусловное подчинение воле одного человека, советского лидера, во время работы". Arbeit macht frei!
Одни отдают приказы, другие выполняют их -- вот сущность рабства. Конечно, как коварно отмечает Хосперс, "можно, по крайней мере, сменить работу", но вот вообще избежать работы нельзя -- точно так же, как, при государственнической системе, можно сменить подданство, но нельзя избежать подчинения тому или другому национальному государству. А ведь свобода -- это нечто большее, чем право менять хозяев.
Хосперс и другие либертарианцы ошибочно полагают, следуя манчестерскому промышленнику Энгельсу, что технология требует разделения труда "независимо от социальной организации". На самом деле, фабрика и есть инструмент социального управления, самое эффективное из всех когда-либо придуманных средств, закрепляющих социальную пропасть между немногими, "принимающими решения", и большинством, "выполняющим их". Промышленные технологии -- это в гораздо большей степени не причина, но результат тоталитаризма на рабочем месте. Поэтому бунт против работы -- выраженный в прогулах, вредительстве, воровстве, текучести кадров, приписках и необъявленных забастовках -- несет в себе куда больше надежды на освобождение, чем любые махинации "либертарианских" пропагандистов и политиканов.
По большей части, работа служит хищническим целям коммерции и насилия, и ее можно просто полностью отменить. То, что осталось, можно истребить автоматизацией и/или переделать -- с помощью настоящих экспертов, а именно, самих рабочих -- в творческие, игровые виды деятельности, разнообразие и внутренняя радостность которых сделают равно устаревшими все посторонние стимулы -- и капиталистический пряник, и коммунистичекий кнут. Во время мета-промышленной революции, которая, можно надеяться, не за горами, коммунисты-либертарианцы, бунтующие против работы, окончательно сведут счеты и с коммунистами, и с либертарианцами, работающими против бунта. Вот тогда-то и дойдет до настоящего дела!
Даже если все, что я сказал про работу -- например, возможность ее отменить -- покажется вам визионерской бессмыслицей, вывод о ее внутренней тенденции мешать свободе все равно сохраняет силу. Ваша жизнь, ваше время -- это единственный товар, который можно продать, но нельзя купить. Мюррей Ротбард полагает, что равенство противно природе -- однако его день делится на те же 24 часа, что и у всех остальных. Если вы большую часть своей активной жизни следуете приказам и целуете задницу, если вы привыкаете к иерархии, вы становитесь пассивно-агрессивным, садо-мазохистским, сервильным и отупленным существом, и этот груз останется с вами на всю оставшуюся жизнь. Не умея жить свободно, вы удовлетворяетесь идеологическим представлением свободы -- например, либертарианством. К ценностям нельзя подходить, как к работницам -- нанимать и увольнять их по собственному усмотрению, фиксировать место для каждой в навязанном разделении труда. Воздух свободы и вкус наслаждения нельзя разделить на упаковочные единицы.
Либертарианцы ноют, что государство есть паразит, нарост на обществе. Они считают его опухолью, чем-то, что можно вырезать, и пациент будет, как был, только лучше. Они обмануты собственными метафорами. Государство, как и рынок -- это не сущность, но деятельность. Единственный способ отменить государство -- это изменить образ жизни, в котором оно является составной частью. Образ жизни -- если это можно назвать жизнью -- нацеленный на работу, и включающий в себя бюрократию, морализм, систему школ, деньги и многое другое. Либертарианцы это консерваторы -- потому, что они явным образом хотят большую часть этого безобразия сохранить, и неявно, сами того не желая, обеспечивают сохранность оставшейся части. Но они плохие консерваторы -- потому, что забыли о той действительно существующей взаимосвязи иделогий и институций, которая была изначальным, образующим наблюдением консерваторов исторических. Совершенно потеряв связь с реальными течениями современного сопротивления, они отметают практическую оппозицию системе как "нигилизм", "луддизм" и другие громкие слова, которых они не понимают. Одного взгляда на мир достаточно, чтобы понять, что их утопический капитализм по отношению к государству просто неконкурентоспособен. Имея таких врагов, как либертарианцы, государство уже не испытывает потребности в друзьях.