Ленин

Не все знают, что когда Ленин умер, то некоторое время он был как живой: сидел, пускал пузыри и, это уж конечно же, был покрыт кепочкой. Для тепла ли или ради моды— нам неизвестно. К нему приходили, трясли за руку, старались распотешить всякими ужасами, тырили сахарок и ровным счетом ничего не замечали. Только Надежда Константиновна, протирая его влажной салфеткой, чего-то такое замечала, но сама про себя думала: «Черт его знает…». На характерный запах внимания никто не обращал, потому что он и всегда-то, к несчастью, как-то так. А потом как будто пелена у всех с глаз упала. 

— Умер, собака! 

— Откинулся. 

— А что же вы хотели? — с порога заявил приглашенный по этому случаю доктор. — Следует удивляться, что он при таких разрушительных увлечениях и срамных болезнях вообще жил. С вашего разрешения, я слышал, что у него в пасти жало имеется. Любопытно было бы взглянуть, как, стало быть, оное жало устроено. 

— Хорошо, — просто молвила Надежда Константиновна, — только перчатки наденьте. 

— Ага, — беспечно отмахнулся доктор и бесстыдно полез в самый ленинский зев. 

— Стойте, стойте, — сказал вдруг Ленин. — Чего это вы тут такое делаете? 

— Ой, — вскрикнул доктор и показал покрасневший палец. — Кусается… 

— Владимир Ильич! — всплеснула руками Крупская. — Мы думали, ты того, честно говоря. 

— И ничего не «того», — проворчал Ленин, — на минутку только задремал, а они уж обрадовались. 

Это, как вы сами понимаете, был не тот самый случай, но в человеческой жизни часто так все перепутывается, особенно если тебе за пятьдесят лет и ты провел их абы как. Подобное и не один раз происходило. То вдруг затихнут все так, что слышен только приглушенный голос дежурного врача из кухни: 

— А черт его знает, как таковские шайтаны умирают. Кипяточку подлейте, пожалуйста, мерси. Науке это неизвестно. Вот режьте меня на части — не могу сказать, не знаю. Нужно наблюдать только, все записывать, ну, перчатки всегда надевать, это уж само собой, а в прочем положиться на волю Божью. 

И тут вдруг Ленин как взовьется: 

— А? Что? Кепка! На месте, хвала Люциферу. Бородка, галстух, яички… Бумажник! Тут… 

Впечатлительный Луначарский так издергался, что даже вскрикнул. 

— Знаете, что? Я уже сам скоро окочурюсь. Товарищ Крупская, вы как мать вождя… 

— Сами вы мать. Я законная жена. 

— Неужели... 

Потом, наконец, вроде бы умер. Дежурный доктор надел перчатки, потыкал ему в глаз палочкой и констатировал, что всё, кепку можно в музей, а бумажник… 

— Позвольте, где бумажник? Удивительно, товарищи, ведь и минуты не прошло! 

Первое время Ленин так и лежал у себя на квартире, потому что никто не знал, что с ним теперь делать. Похоронить его никому и в голову не пришло. Вернее, с этой мыслью носилась только Крупская, которой не терпелось уже заняться вдовьими делами и которая даже раздобыла где-то лопату. Ее знакомые удивлялись, зачем во вдовьем деле лопата, и часто ее об этом спрашивали. 

— Агрх, — рычала Крупская, — отстаньте, дураки. Читайте внимательно: «Похоронить его никому и в голову не пришло. Вернее, с этой мыслью носилась только Крупская, которой не терпелось уже заняться вдовьими делами и которая даже раздобыла где-то лопату». Понятно? 

— Это-то понятно, а вот зачем лопата-то? 

— Ах, вы… А вот зачем! 

— Совсем эта ваша Крупская от горя помешалась, — рассказывали после ее знакомые. — Представьте себе, дерется лопатой. И где она ее только достала… гадина. 

Все же остальные считали, что тело можно еще как-то использовать для дела революции или так, для каких-нибудь большевистских затей. Потом родилась идея набить из него чучело и поставить на Красной площади. 

— Я у «Яра» такое видел, — говорил Троцкий. — Там медведь стоял с подносом, а на нем рюмка водки. Шикарно, по-моему. 

— Там Крупская пришла, — доложил вошедший красноармеец, — я ее спросил по какому вопросу, она говорит — ругаться. 

— Впусти, только лопату забери у нее от греха. 

Позднее, кстати, эта уверенность в сугубой опасности лопаты сыграла с Троцким злую шутку. Когда герой Советского Союза Рамон Меркадер пришел к нему в гости, того очень строго спросили, нет ли при нем лопаты, а когда он сказал, что нет («Что вы, только ледоруб!»), то пропустили. Лишь спросили: 

— А зачем вам ледоруб? Можете не отвечать, это формальность. 

— Ну так, — все-таки ответил Меркадер, — мало ли. Как-никак Мексика, то да се… 

— Надежда Константиновна! — распахнул навстречу Крупской объятья Троцкий. — Если вы вдруг подумали, что мы выставим вождя мирового пролетариата на площади с рюмкой водки, то вы ошибаетесь. Большинство проголосовало против этой идеи. Нет, мы построим для него домик. А? Каково? Все-таки напрасно нас, большевиков, считают сумасшедшими. 

— Неужели? — проговорила Крупская, мстительно глядя на Луначарского, который нарочито уткнулся носом в какие-то бумаги. 

— Да. И вы сможете его навещать. Эх, да что там навещать? Можете хоть жить там. 

— Не нужно этого разрешать, — после ухода Крупской сказал Луначарский, — я ее знаю, она начнет там белье сушить и курей резать. Потом еще и гостей водить. 

Первый домик для Ленина выглядел как касса сельского автовокзала. Заглянув в окошечко, можно было увидеть стол, стул и самого Ленина со склоненной головой, языком на боку и приоткрытым глазом. Эти проявления гравитации всех немного пугали. Поэтому через год его уложили на спину и построили домик попросторней. Потом решились выстроить мавзолей, но то ли по ошибке, то ли по легкомыслию, а может быть, что и по злому умыслу у них получился зиккурат, который и по сей день находится в Москве по адресу Красная площадь, напротив Верхних торговых рядов. В соседях у него — Неназываемый и вся братия его. Или шатия? Мы в этом плоховато разбираемся. 

Делу мировой революции зиккурат с Лениным внутри послужил плохо, но зато обеспечил семью химика Збарского, который вместе с сыновьями, внуками, золовками и тещами купал Ленина в смрадной ванне, вывешивал проветриться и один раз возил его в Тюмень, потому что был уверен, что немцы затеяли всю историю со Второй мировой войной ради того, чтобы отобрать у него гранд-кусок хлеба. 

Существует поверье, что если поцеловать Ленина в уста, то он оживится, уйдет в подполье и ищи его потом, свищи. Поэтому гроб накрыт стеклянным колпаком и к нему приставлена охрана. Рисковать в таких делах никто не желает.

Сегодня как раз какими-то мрачными личностями празднуется годовщина строительства оного зиккурата. Пожелаем им, конечно, только здравия, потому что все остальное у них, видимо, есть.