Лауреаты «Редколлегии» | Июнь 2017
Премия «Редколлегия»Павел Каныгин («Новая газета»)
«Я верила, что нас там нет, на Украине»
Интервью с матерью ефрейтора Агеева, попавшего в плен в Луганской области
«Этот материал вышел в конце июня, и он рассказывает о матери и о сыне, о семье Агеевых, которая попала в очень тяжелую, очень трудную и неловкую ситуацию: российский военнослужащий оказался в плену на территории Украины, а его мама делает все для того, чтобы он был освобожден, пытается повлиять на его судьбу, но, к сожалению, в России это сделать очень тяжело.
Таких историй масса, десятки. За год только в моей практике это второй случай. Такая же история произошла с Александровым и Ерофеевым, и я вижу, насколько все это близко и похоже.
Мама ефрейтора Агеева делает все для того, чтобы освободить своего сына или хотя бы встретиться с ним. Но к сожалению, она в этой ситуации оказалась в абсолютном одиночестве. Она стучится во все двери в Москве, во все инстанции, куда только можно, но всюду ей отвечают: «Извините, ваш сын отправился туда как доброволец, как наемник, мы ничего сделать не можем. Российская Федерация не имеет никакого отношения к этому».
Мы видим, что и пленный Агеев, и его мама действительно оказались заложниками в этой чудовищной гибридной войне между Россией и Украиной. Мы в который раз убеждаемся, что жизнь конкретного человека не имеет большой ценности в этой стране. Ни жизни русских в Донбассе, ни жизни тех, кого отправляют на их защиту, не имеют никакой ценности. Ценность имеет только некая геополитика, все остальное – это ерунда, расходный материал. К сожалению, понимание этого наступает очень поздно.
Делая эти материалы и рассказывая о таких историях, я хотел, чтобы у людей была возможность хотя бы видеть, на что они идут. Чтобы у русских матерей и их сыновей, у русских парней, солдат, было понимание, насколько ужасна война, когда тебя могут бросить, и ты останешься один. Я бы хотел, конечно, чтобы люди об этом знали».
Дмитрий Борко («Грани.ру»)
Серия репортажей из суда по делу об убийстве Немцова
«Немцовское дело оказалось для меня прямым продолжением «Болотного», которым я занимаюсь уже пять лет. И тем, что разгром протеста 2012 года завершился убийством одного из его лидеров. И тем, что в обоих делах огромную роль играли видеозаписи, а именно исследование визуальных доказательств в судах стало в последние годы моим главным интересом. Интерес этот родился на стыке моей 30-летней карьеры фоторепортера и оператора и вечной темой репортажей, так или иначе выходящих на права человека.
Одновременно с немцовским процессом я ходил на суды над последними из «болотников» – Панфиловым и Бученковым. В судах над «болотниками» я уже привык к фальсификациям и манипуляциям, как главному средству обвинения. К сожалению, немцовское дело оказалось похожим и в этом.
Собирать материалы я начал, едва услышав о гибели Немцова. Как и многим, очень хотелось побыстрее узнать истину. Когда начал ходить на процесс в качестве журналиста, все еще надеялся ее найти, рассчитывая на свои навыки.
Сидеть изо дня в день в суде – занятие весьма утомительное и невеселое. Но только так можно погрузиться в сюжет – вслушиваясь в каждое слово, наблюдая за поведением фигурантов, общаясь с адвокатами, подслушивая кулуарные разговоры.
Работая с коллегой, мы составляли мудреные таблицы и схемы и недоумевали: как смогут разобраться в этом навороте цифр и фактов присяжные, которые не знают и половины известного нам? И чем дольше шел процесс, тем яснее становилось, что вся эта тьма информации не отвечает на главные вопросы. Постепенно смысл наблюдения за процессом сместился с поиска виновных к исследованию методов и целей работы следствия и обвинения.
Среди материалов дела, которые удалось получить для исследования, оказалась видеозапись из подъезда дома, где жил предполагаемый убийца. Довольно быстро убедившись, что запись вполне релевантна и является реальным алиби предполагаемого стрелка, я сразу же предупредил об этом адвокатов немцовской стороны. Мои аргументы не вызвали доверия.
Опубликованная статья также не дала особого резонанса. Казалось, все, что мы – немногие журналисты, упорно сидящие в полупустом зале – пишем об этом деле, проваливается в какую-то пустоту. Очень надеюсь, что награда поможет шире поднять вопросы, связанные с этой непростой историей.
Процесс по убийству Немцова мне кажется коварной ловушкой для общества. С одной стороны, не вызывает сомнения причастность некоторых из обвиняемых к преступлению. С другой, обвинение предлагает нам совершенно выхолощенную, нереальную картину преступления, а для доказательства ее нещадно манипулирует фактами перед присяжными, подтасовывает и вымарывает доказательства. Искренне желая покарать убийц, мы можем согласиться с такой трактовкой. Но в таком случае будет достигнута истинная цель этого суда: скрыть главных виновников.
Дело, в котором нет ни реального убийцы, ни мотива, ни оружия, ни ясной картины преступления? Суд, не показавший внятно, кто из осужденных действительно причастен, а кто – нет? Даже в этих, столь странно скомпонованных материалах дела, оставлены следы, которые так и не были исследованы судом. Куча упоминаемых, но «неучтенных» персонажей вокруг осужденной пятерки, их контакты, встречи, видеозаписи и биллинги, как никому не нужные уже вещдоки, будут уничтожены и забыты.
Я часто слышу: «Критикуя суд, ты тем самым добиваешься освобождения преступников». Это – ложная дилемма. Ничто не мешало вернуть дело на доследование, но прокуратура предпочла состряпать сказку из имеющегося материала. Ничто не мешало судье вернуть дело прокурору для устранения хотя бы самых нелепых противоречий обвинения. Но судья предпочел признать не вписывающиеся в логику материалы недостоверными. Теперь вероятных виноватых посадят «по беспределу». И вместо торжества правосудия мы получим очередную индульгенцию правовому нигилизму. Который продолжит оборачиваться против любого из нас».
Екатерина Бороздина («Такие Дела»)
Врачу наплевать на ваши эмоции
Исследование о неуважительном отношении врачей к пациенткам в роддомах – и способы решения этой проблемы
«Я социолог и вот уже семь лет исследую то, как в России организована медицинская помощь беременным и роженицам. За это время побывала в пяти роддомах разных городов, посетила больше десятка мероприятий – от всероссийских конгрессов по акушерству и гинекологии до полуподпольных встреч «домашних» акушерок. Интервью с врачами, акушерками и молодыми матерями даже перестала считать – их число перевалило за сотню.
В тексте для «Таких Дел» мне хотелось показать, что за проблемами, в которых обычно винят конкретного человека, скрываются структурные факторы. Медики жалуются на чересчур требовательных женщин, стремящихся засудить врача. Пациентки сравнивают акушеров-гинекологов с сотрудниками Гестапо. Но в действительности трудности, с которыми сталкивается каждая из сторон, – не результат чьего-то индивидуального злого умысла. Они обусловлены правилами работы института. И решать их тоже нужно на институциональном уровне.
Вторая причина появления текста – потребность как-то ответить людям, которые участвовали в исследовании. «Вы напишете свою диссертацию, а в нашей жизни ничего не изменится» - с подобной фразы начиналось едва ли не каждое второе мое интервью с медицинскими работниками. Академическую статью, и правда, прочитают, в лучшем случае, пятеро коллег, которые занимаются сходной темой и лично со мной знакомы. Не уверена, что журналистские тексты более влиятельны, чем научные, но читательская аудитория у них, по крайней мере, больше.
Утрамбовать имеющийся материал в заданный формат публикации было сложно. Описывая «общую» картину родовспоможения, неминуемо приходилось жертвовать деталями и нюансами, отказываться от побочных сюжетов. Я очень благодарна редактору «Таких Дел», который привнес необходимую дисциплину».
Премия «Редколлегия» в соцсетях: