Лабиринт

Эдвард Робертс закурил. Большой Дом нависал над ним уродливым бесформенным колосом. Среди всех мрачных и отвратительных мест Сан Сити, коими город располагал в огромных количествах, эта конструкция, словно прибывшая с полотна сюрреалиста или из горячечного сна, занимала, возможно, первое место. 

Когда детектива наняли, чтобы найти очередную бесследно пропавшую на ночных улицах девушку, он сразу понял, что это дело заведет его в самые мрачные уголки города, но все же, до последнего надеялся, что ему не придется отправлять в Большой Дом.

Что же, судьба не бывает благосклонной всегда. По крайней мере, Эдвард не страдал клаустрофобией.

Подавив мгновенный внутренний протест, Робертс двинулся вперед, в узкие переходы гигантской конструкции.

Большой Дом был одной из достопримечательностей Сан Сити, ведь дурная слава это тоже слава. Когда в начале 20-х годов бедные кварталы от залива до самой Гарболдишем Стрит стало регулярно затапливать, действия городских властей были в основном направлены на поддержание инфраструктуры, а не на помощь обычным гражданам. На месте старой железной дороги воздвигли мост, по которому и теперь ходили поезда, а бараки для бедняков и рабочих так и оставались в тонущем болоте, в которое каждую весну и осень превращался десяток кварталов. Все, чего смогли добиться жители, это выделение им куска земли двести на двести ярдов на холме, что не подвергался ежегодным затоплениям. Там, по мнению городских властей, люди могли строить любое жилье, какое пожелают, лишенные юридических и налоговых тягот. 

Поначалу, это весьма специфическое для остальной страны, но весьма подходящее чудному духу Сан Сити решение властей не было популярным, однако, с началом Великой Депрессии бедняки, потерявшие возможность получить любое другое жилье, ринулись на холм и начали созидание Большого Дома.

Вначале это была просто кучка кустарных строений, но вскоре, когда число желающих заселиться все увеличивалось, а свободное место на холме все уменьшалось, дома стали сплетаться между собой, порождая некую невероятную конструкцию, где улицы заменили коридоры и узкие переходы, что перестали видеть солнечный свет, заслоняемый им слоями застройки, все растущими ввысь; где любой случайный человек мог потеряться и блуждать неделями, если никто из местных не соизволит проводить его к выходу.

К концу кризиса, когда Большой Дом разросся на все пространство выделенной земли, превратившись в сплошную массу неотделимых друг от друга построек, его населяло больше двух десятков тысяч человек. Хотя кто мог знать наверняка? Жители Большого Дома никогда не учитывались, власти предпочитали попросту закрывать глаза на этот островок анархии и беззакония, лишь бы только ничего не выплескивалось из Большого Дома наружу.

Хотя к концу сороковых благосостояние города и выросло, Большой Дом не опустел. Хоть большинство рабочих и спешило покинуть это странное и опасное место, им на смену приходили нелегальные эмигранты, бездомные со всего города, а затем и те, кто просто желал избавиться от рамок, навязываемых обществом. К семидесятым Большой Дом населяли лишь бедняки, нелегалы, банды, да сквоты панков.

Последние годы все чаще ходили слухи о сносе этого места, и, хоть до переноса этих слов на дело было далеко, даже далеко не самые зажиточные или сознательные граждане стремились покинуть Большой Дом, оставляя это некогда подобное муравейнику место полупустым и заброшенным.

И чем меньше оставалось жителей внутри, тем чаще пропадали девушки снаружи. 

Робертс отчетливо видел эту тенденцию, статистика исчезновений людей вокруг Большого Дома была куда выше, чем в остальном городе. И Клэр Майерс были в числе тех почти пяти десятков девушек, что исчезли с ближайших к Большому Дому улиц за последние три десятилетия.

Детектив не знал, сколько человек пропало всего, полиция не слишком старательно расследовала преступления в неблагополучных кварталах, списывая все на наркоманов и уличные банды, а в сам Большой Дом вообще не ступала нога полицейского, по тому, никто на свете не знал, сколько его обитателе бесследно исчезли в его мрачных недрах.

Но туда, куда не совалась полиция, Эдвард Робертс шел не раздумывая, широким шагом, и затягиваясь сигаретным дымом по пути. Это было его работой. А еще его работой было раскрывать тайны города, когда те начинали нести его жителям смерть.

Дневной свет практически не пробивался сквозь многоуровневую застройку, переплетения труб и проводов и мостики между зданиями, потому коридоры-улицы Большого Дома освещал тусклый свет грязных ламп, кричащее сияние неоновых вывесок баров, борделей и стоматологических клиник, да свет от огня, горящего в бочках, вокруг которых толпились бездомные.

Дом-город был уже не столь многолюден, как в былые времена, многие двери были распахнуты настежь, открывая пустоту убогих комнатушек, горели далеко не все вывески, да и прохожие редко попадались на пути Эдварда. И чем глубже он удалялся в сердцевину этого покинутого муравьями муравейника, тем более заброшенным он казался. Если у входа, где еще можно было видеть косые солнечные лучи, пробивавшиеся снаружи, и где клаустрофобия еще не начинала выбивать пот, все еще кипела жизнь, то в глубине Большого Дома, похоже, не осталось не только обычных жителей, даже бездомные и банды не желали углубляться в бетонное чрево монструозного здания.

Эдвард двигался практически наугад, те немногие прохожие, что были согласны заговорить с ним, не узнавали ни Клэр, ни других девушек на десятке фото, что детектив показывал им, лишь мимолетный ужас то и дело проскальзывал в их взглядах, но никто не спешил называть детективу его причину, будто у всех жителей Большого Дома была какая-то общая страшная тайна.

 Робертс понимал, что рациональность вряд ли поможет ему в этом лабиринте, потому доверился своим инстинктам и двигался все глубже к той тьме, что, он был уверен в этом, таилась где-то в этих бетонных переходах.

И именно эта пустота, этот скрываемый страх в глазах редких прохожих, только убеждал детектива в собственной правоте. У жителей этого места была какая-то тайна, какое-то знание, разделяемое исключительно внутри их общины, а Эдвард Робертс, человек в шляпе и плаще, словно сошедший с обложки романов Дэшила Хэммета или Раймонда Чандлера, явно выбивался из общей массы людей, живущих в этих мрачных надземных тоннелях.

Но, даже зная, что нечто таится в недрах Большого Дома, Робертс все еще не знал, чем оно является и как его обнаружить.

На грязных стенах среди обычных граффити ему стали попадаться и странные рисунки, более напоминавшие наскальную живопись - на них он видел некие фигуры, словно в экстазе склонившиеся перед обозначенной схематичной линией наступающей волной; фигуру, подобную богоматери, вокруг которой вились странные звероподобные горбатые существа, а вместо младенца в ее руках был словно сгусток черноты; картины, изображающие странных рогатых шаманов, танцующих вокруг неких кривых спиралей; изображения охотника, чью голову венчали рога, словно образ охотника и преследуемого зверя поменялись местами.

Эти рисунки, проступающие сквозь грязь и копоть, приковывали внимание детектива. В тусклом свете, оставляющем в углах густые, почти осязаемые тени, детектив чувствовал себя не в Сан-Сити современности, а где-то в древних пещерах, священных и пугающих, где первобытные племена изображали на стенах своих богов и демонов, чтобы дать им форму и хоть на миг избавиться от страха перед окружающей темнотой.

Эта иллюзия становилась все отчетливее, все реальнее, и лишь спустя несколько минут Робертс понял, что ее подкрепляет слышимое вдалеке странное пение – протяженное и заунывное, эхом оно разносилось в темных сводах Большого Дома, словно камлание древних шаманов.

Не имея иных ориентиров, Робертс двинулся на этот звук, минуя становящиеся все более многочисленными в этих безлюдных коридорах рисунки.

Вскоре его стал вести не только звук, но и запах, детектив ни с чем не спутал бы его – впереди не только пелись грустные песни на неизвестном ему языке, но и курился опиум. В этих местах не нашлось бы никого, кто мог арестовать за его хранение, так что особо удивлен Эдвард не был.

Его взору предстало несколько человек, сидевших на пороге курильни, большинство из них практически не были в сознании, лишь покачиваясь в такт странной песне, и лишь один – старый и сморщенный, словно ему вскоре исполнится сотня лет, мужчина, что издавал привлекшие Робертса завывания, был в относительно здравом уме.

Эдвард остановился в тени, не решаясь прервать этот странный ритуал, но спустя несколько мгновений поющий старец умолк и посмотрел прямо на Эдварда совершенно ясным взглядом.

Детектив кивнул ему в знак приветствия и вышел на свет.

Вблизи мужчина выглядел еще старше, его морщины были столь глубоки, что совершенно искажали черты лица, во рту не было ни единого зуба, а седая борода имела зеленоватый оттенок, вероятно, пропитавшись дымом.

Рука Эдварда потянулась за фотографиями, но старик прервал его, начав говорить.

- Кого бы ты ни искал, лучше тебе уйти отсюда, ничего хорошего сейчас в Большом Доме нет.

- Тогда почему ты все еще здесь? 

- А куда еще идти старику? – мужчина одарил Эдварда своей беззубой улыбкой. 

- А эти ребята? – Робертс указал на четыре фигуры, все еще сидевшие на ступеньках, но сейчас замерзшие, словно тряпичные куклы, что бросил здесь какой-то ребенок.

- Они ищут забытья. А тому, кто себя не помнит, и страх не ведом. Но ты то себя помнишь. – Старик вновь ухмыльнулся. – И ты знаешь, что здесь гуляет страх. Но все равно продолжаешь идти. 

- Я ищу этих девушек. – Детектив достал пачку фото, но старец не бросил на них и взгляда. – Они все пропали. В этом районе, здесь. Ты видел кого-то из них? 

- Девушки… Я видел много девушек за свою жизнь. Девушки исчезают. Всегда исчезали, всегда будут. Тебе ничего с этим не поделать. Лучше уходи.

- Я так не думаю. – О чем бы ни говорил этот человек, Робертс не боялся тварей, живущих во мраке, уж слишком много в своей жизни он повидал их, чтобы его заставила отступить хоть одна из форм зла. – Кто-то из них еще здесь? Они живы?

- Хочешь спасти кого-то? – На мгновение на морщинистом лице старца промелькнула тень грусти, но вскоре его лицо вновь стало безразличным. – Никого нельзя спасти. Никто и не должен быть спасенным, такова жизнь.

- Спасти от кого? Я знаю, что кто-то забирает их. Но кто?

- Просто уходи. – Взгляд старика потерял свою былую ясность, и он вновь начал камлать, а фигуры на лестнице опять принялись раскачиваться в такт его заунывной песне на неизвестном языке.

Эдвард двинулся дальше, что бы ни ждало его в глубине Большого Дома, он не намеревался отступать, тем более шестизарядный револьвер придавал его карману приятную тяжесть.

Зверь привык охотиться в темноте. Его охотничьи угодья были бесконечны, и дичь в них всегда была покорна. Живя в темноте, его жертвы знали, что могут быть предназначены на заклание, по тому страшная участь воспринималась ими смиренно.

Зверь питался не только их плотью, она была лишь дополнением к их страхам и страданиям, что, напитывая его чрево, подтверждали божественность охотника.

Но время шло, и добыча становилась строптивей, а охотничьи угодья приходили в запустение. И бесконечность его угодий, его дома, его храма становилась тягостной. Тогда зверь, терзаемый голодом и одиночеством, стал выходить во внешнюю пустоту.

Тамошняя дичь не знала о своем великом предназначении, по тому сопротивление их превосходило все, доселе виденное Зверем. И тогда охота приобрела новый вкус, стала захватывающей.  

Зверь знал все потайные ходы своего бесконечного дома, по тому, когда внешняя пустота погружалась во мрак, он выскальзывал в нее и незримо бродил в тенях, пока не находил жертву, беспечно приблизившуюся к его храму. И чем больше он отдалялся от своих былых угодий, тем более сочные и полные жизни угодья открывались ему.

И пиршество Зверя продолжалось, и никто не осмеливался бросить ему вызов.

До этого дня. Теперь за охотником велась охота, и человек скользил в тенях, приближаясь к самому сердцу его дома, чтобы сразить хозяина этих мест. Человек не боялся темноты, его самоуверенность лишь подогревала аппетит Зверя.

Охота менялась, но Зверь знал свои угодья лучше человека, по тому, его уверенность в своей победе была абсолютна.

Да и что, как не сокрушение этого наглеца, может доказать его божественность и приблизить его к Отцу?

Эдвард Робертс следовал за пустотой. Любой поворот, за которым все еще кипела жизнь, он пропускал, стремясь к тем глубинам Большого Дома, что обходили бы стороной даже самые заядлые безумцы.

Если вход и жилые части дышали запустением нищеты, то эти, более темные и сокрытые переходы, петляющие, словно их специально создали, чтобы запутать недостойных достижения скрытой сердцевины Большого Дома, были наполнены запустением совершенно иного вида – хоть Большому Дому и не исполнилось еще и сотни лет, эти мрачные переходы дышали древностью. Будто само время заплутало в них, и теперь, затерявшись, оно отмерило им слишком большой срок.

Переходы были сырыми и ветхими, ни один солнечный луч не достигал их пола и стен, порой Робертс был вынужден освещать себе путь зажигалкой.

При этом, не смотря на пустоту и ветхость этих сооружений, картин на их стенах становилось все больше. Теперь на них отчетливо можно было различить рогатую фигуру, нависавшую над гипертрофированно-пошлыми изображениями женщин, их груди и гениталии были изображены наиболее подробно, лица же представляли собой всего пару штрихов, однако, отлично передавали главную эмоцию – ужас. При всей своей простоте, один взгляд на подобные изображения заставлял тошноту подступиться к горлу детектива. Но когда детектив вспоминал, что за схематичными напуганными лицами стояли лица настоящих женщин, лица, в которые он вглядывался столько вечеров, лица, фотографии с которыми и сейчас лежали во внутреннем кармане его плаща, страх и омерзение в Эдварде сменял гнев. 

То рогатое существо, написанное на стенах абсолютной чернотой, таилось где-то здесь, так близко и так далеко, и Робертс знал, что изображенное в этом граффити отнюдь не метафора.

Ведь легенды учили, что в глубине лабиринта скрывается зверь, требующий жертв, а легендам Эдвард Робертс верил.

Коридоры вывели детектива в более просторный зал – в его центре было несколько колонн, столь шатких, что задев одну из них плечом, Эдвард услышал над собой треск. Осветив потолок, он увидел несколько кусков арматуры, пиками торчавших из растрескавшегося бетона, острием направленных вниз, словно в ожидании неосторожного прохожего, которого они готовы пронзить и погрести под завалами. 

Осторожно, боясь задеть во мраке хоть какую-то деталь этой конструкции, Эдвард отступил, треск, что грозил ему глупой и болезненной смертью затих, однако, уходящего во мрак очередного коридора детектива все еще пробивало на холодный пот. В Большом Доме определенно следовало выверять каждый свой шаг.

Но чем глубже детектив погружался в это, казалось, бесконечно здание, тем сложнее ему было придерживаться рациональности, теперь его вело чутье, он словно знал, где скрывается его враг, и азарт, страх и восторг, подбадриваемый адреналином, влекли его во все более темные глубины лабиринта.

С трудом, с большим трудом он сдерживал свой звериный, первобытный позыв, понимая, что соревнуясь с неизвестным врагом на его же территории, все, что ему оставалось – это быть умнее и осторожнее.

И в то же время он чувствовал на своей спине взгляд чужих голодных глаз. Охота началась, но лишь ее завершение покажет, кто был в ней дичью.

Сначала Дженнифер была в ужасе, но затем осознала свое великое предназначение. Хоть до конца своих дней она так и не поняла, почему Бог выбрал именно ее, жалкую уличную шлюху, для этой великой миссии, она была готова нести свое бремя до конца.

Тем туманным утром тысяча девятьсот двадцать шестого года она не сразу поняла, какой чести удостоилась. Поначалу, она думала, что схватившая и потащившая ее в подворотню темная, пахнущая сыростью фигура один из ее клиентов или грабитель, но когда тот повалил ее в лужу, она поняла, что настигший ее незнакомец не человек, а нечто куда большее.

Вначале она кричала от ужаса, затем от боли, когда темный силуэт открыл ей свой невообразимый, сводящий с ума лик, а затем вошел в нее, но вскоре она поняла, что этот ужас благоговейный, а боль очищающая, ибо ей суждено понести сына божества.

И когда божество удалилось, оставив Дженнифер лежать в грязи и крови посреди полузатопленной улицы, она уже твердо знала, что в ней растет новая жизнь.

Вскоре она поняла, что для нее отец воздвиг целый город внутри города, Большой Дом, где ей суждено было выносить и породить Зверя. Бог приходил с приливами, и те месяцы, когда весь город от залива до Гарболдишем Стрит затапливало, были временем его благословения. Он бродил незримо по городу, ища достойных его семени, и взгляд его почему-то пал на Дженнифер.

Но и после того бог не оставил ее, но даровал ей пристанище, согнав толпы с обжитых мест, и заставив их возвести дворец для нее и для сына.

Большой Дом рос так же быстро, как и плод в ее утробе. Хотя большинство возводивших его и не ведали о своем истинном предназначении, сила, исходившая изнутри Дженнифер заставляя их быть вежливыми и услужливыми. Ее, бывшую уличную девку, теперь вели в сокрытые от солнечного света покои как королеву. Те немногие, что знали об истинном предназначении Большого Дома, имевшие и деньги и власть, обеспечивали ее всем необходимым.

Многие месяцы, пока живот ее еще не раздулся чрезмерно и позволял ей ходить самостоятельно, она ждала божество на берегу или бродя в утренних туманных сумерках, вдыхая запах влаги плесени, что расползались по городу с его приходом, но бог не так и не явился ей во второй раз.

Потом утроба ее стала слишком тяжела, и Дженнифер больше не выходила из своей темной комнаты, получая еду и питье от доверенных посланников, служивших культу отца ее ребенка, ее конечности затекли и стали недвижимы, глаза отвыкли от света, боли же в утробе становились все нестерпимее.

По тому, когда дитя вырвалось наружу, пропоров и разорвав ее живот, она приняла смерть как дар, надеясь, что по ту сторону жизни она вновь увидит невообразимый лик своего бога.

Но бог не ждал ее по ту сторону, ее последней задачей было своим мертвым телом накормить новорожденного Зверя прежде, чем он сможет охотиться самостоятельно.

Темнота сдавливала Эдварда Робертса в тиски, он уже давно потерял счет времени, блуждая в бесконечных коридорах, сейчас он не мог представить день снаружи или ночь, бродит ли он впотьмах несколько часов или несколько дней.

Казалось, что само пространство искажается, преломляясь под самыми неестественными углами, чтобы вместить весь этот лабиринт на крошечном кусочке земли. 

Детектива вело чутье, теперь не только в переносном, но и в прямом смысле – помимо наполнявшего здание запаха сырости, он так же отчетливо ощущал и запах разложения. Эта вонь, вызывающая тошноту, распространялась из сердцевины Большого Дома, лишь подтверждая, что именно туда Эдварду и нужно.

Он с самого начала был практически уверен, что ни одну из девушек не удастся спасти, слишком уж велик был срок с момента их пропажи, но этот смрад смерти, подтверждающий его правоту, все равно был тягостен для Робертса. Хоть он на своем веку повидал и множество смертей, привыкнуть к ним и воспринимать бесследное и бессмысленное исчезновения человека, стирание его мечтаний и стремлений, превращение мгновение назад живого ума в мертвую груду плоти как обыденность он так и не смог.

Наконец, тьма перед Эдвардом расступилась, открыв ему просторный зал, чрезвычайно отличавшийся от вызывающих приступы клаустрофобии коридоров и коморок Большого Дома.

На стенах комнаты горели факелы, заливая оранжевым дрожащим светом пол, покрытый слоем частей разодранных тел. Их были не десятки, а сотни, одни уже разложились до костей, просвечивая белыми пятнами черепов сквозь более свежие останки, серые, еще продолжавшие гнить. На сколько детектив мог видеть, трупы принадлежали женщинам, по крайней мере те, что еще не сгнили или не были изуродованы до неузнаваемости. Ни одно тело не было целым, тот, кто сотворил все это, буквально разрывал своих жертв на куски. Кроме того, на еще не разложившихся частях трупов, детектив отчетливо видел следы зубов. 

Вот что было мрачной тайной, скрытой во взглядах всех тех людей, что видели фотографии пропавших девушек. Они знали об этом месте, но не смели бросить вызов его хозяину, быть может, в былые времена они сами отдавали ему женщин, в обмен на безопасность, изображая потом на стенах его чудовищные трапезы. 

И существо, творившее все это зло на протяжении десятилетий, было здесь, совсем рядом, ожидая удобного момента, чтобы напасть.

Рука Эдварда опустилась на револьвер, он не знал, что за существо станет его противником, но надеялся, что если пуля и не убьет его, то заставит замедлиться. Было чрезмерно самонадеянным решением отправляться в самое сердце темноты без подготовки, не зная ничего о своем противнике, но детектив чувствовал, как это существо следило за ним, незримо скрываясь в тенях Большого Дома, чувствовал, что оно продолжит убивать, заполняя свое логово, свою тюрьму, свой алтарь все большим числом трупов. По тому медлить он не мог. Существо, кем бы оно ни было, должно быть остановлено как можно скорее.

Кровь стучала в висках детектива, не от страха, нет, в этом мрачном первобытном мирке, расположенном внутри мегаполиса, он чувствовал раж охоты, желал столкнуться с хищником лицом к лицу. Выйдя в середину заполненной трупами комнаты, Эдвард осмотрелся. В нее вело семь ходов, значит, враг мог наброситься на него с любой стороны. За пределами дверных проемом клубилась непроглядная тьма, дневной свет никогда не попадал в комнату чудовища. Робертс не желал больше ждать, когда тварь атакует его, запрокинув голову, он издал вопль, клич полный ярости и вызова, звук, без слов оспаривавший право чудовища на власть в его угодьях. 

Если этот хищник был здесь, он просто не мог оставить подобный вызов без ответа.

Эдвард сжал в руке револьвер и затаил дыхание – охота начиналась.

Вызов был брошен. Зверь несся сквозь тьму, грохот его поступи сотрясал землю, а рев отражался от бесконечных стен. Слыша эти громоподобные раскаты гласа своего божества, безумцы, что еще оставались в Большом Доме, затихали, прятались в самых темных щелях и шепотом молились, чтобы гнев Зверя миновал их. Но владыку лабиринта интересовали не они, не жалкие напуганные сумасшедшие. Он жаждал крови Незнакомца. Этот наглец посмел насмехаться над ним, вторгнувшись в его дом, осквернив его храм, усомнившись в его божественности. Этого Зверь стерпеть не мог.

Эдвард ухмыльнулся. Тьму прорезал гул, словно где-то вдалеке гремел гром или неслось стадо бизонов. Звук чудовищного рева эхом разносился по всему Большому Дому, но детективу не составило труда определить направление, откуда исходил звук. Теперь оставалось только верно рассчитать время.

Грохот приближался, рука, сжимавшая револьвер, вспотела, кровь стучала в висках.

Наконец, из тьмы показалась гротескная фигура, время словно замедлилось, когда детектив вскидывал пистолет для выстрела, одновременно уклоняясь, от несшейся на него громадины. Он не успел даже толком разглядеть врага прежде, чем рефлекторным движением руки, нацелил пистолет ему в голову и спустил курок. Первая пуля полетела ровно в череп, еще две ударили в чудовище ниже, на уровне груди.

Грохот выстрелов потонул в вопле боли и ярости, что издало чудовище. Однако, пули не только не убили его, но даже не сбили с ног. Похоже, атака Робертса лишь больше разозлила Зверя. Тряхнув головой, на мгновение опешивший монстр, повернул свою морду и вперился взглядом в детектива.

Зверь был огромен, ростом выше двух метров, его тело состояло из бугров мускулов, перекатывавшихся под серой кожей, огромные лапы заканчивались грязными, стесанными когтями, на шее существа в такт его хриплому дыханию вздувались синюшные вены. Такие же мускулистые ноги заканчивались не стопами, а копытами, что и издавала тот грохот, при приближении существа.

Два огромных рога венчали его голову, словно корона, но эта величественность совершенно не подходила морде существа – искаженной и уродливой, словно у ребенка с генетическим заболеванием: маленькие, белесые, похоже практически атрофированные от жизни в темноте глаза, излучали бессмысленную злобу, выглядывая из нависших над ними костяных дуг рогов и густых торчащих бровей; нос представлял собой две ноздри, расположенные по бокам от уродовавшей его лицо гигантской пасти, рассекавшей верх морды, подобно заячьей губе, плоские кривые зубы верхней челюсти находили практически на одном уровне с ноздрями, подбородок же практически отсутствовал, вся нижняя челюсть представляла собой лишь ряд плоских желтых зубов; слюна капала изо рта твари на покрытый человеческими останками пол и щетину, расположившуюся бакенбардами вокруг омерзительной искривленной пасти.

Похоже, пуля не нанесла Зверю ощутимого урона лишь оцарапав кожу, но не пробив толстый череп. Раны на груди были более заметны, но, похоже, не доставляли монстру ни малейших неудобств.

Детектив отступил к стене, его правая рука была все еще нацелена на врага, отвлекая его от движения левой. Зверь медленно двигался, приближаясь к детективу, его кривая пасть растянулось в чем-то напоминающем улыбку. Тварь выжидала, готовясь нанести удар, хоть пули и не принесли чудовищу реального вреда, боль они все же причиняли, по тому Зверь не спешил. 

Эдвард шаг за шагом отступал, пока не уперся спиной в липкую, покрытую кровью и плесенью стену. Зверь был все ближе, и все явственней в мерцающем свете факелов была ухмылка на его гротескном подобии лица.

Вонь из пасти чудовища перебивала даже смрад от гниющих трупов, детектив чувствовал, что его вот-вот вырвет, если он вдохнет этот смрад еще хоть один раз. Эдвард задержал дыхание и опустил пистолет. Зверь занес над Робертсом свою когтистую лапу. Все тело детектива было напряжено, каждая мышца натянута, если он среагирует мгновением раньше или мгновением позже, чудовище просто снесет ему голову одним ударом.

Секунда, которую продолжалась та немая сцена, растянулась для детектива на целую вечность. А затем Зверь нанес удар. 

Робертс отскочил, когти ударили по стене, оставив на ней глубокий след, миг спустя Зверь обернулся, чтобы нанести второй удар, но было поздно – сорвав со стены факел, Робертс со всей силы ткнул им в лицо чудовища, надеясь лишить своего врага зрения. Монстр взревел – похоже, план детектива удался, по крайней мере, Робертс выиграл несколько секунд, чтоб скрыться от монстра в одном из темных коридоров.

Рев, раздававшийся за спиной бегущего детектива, вскоре затих, зато грохот шагов монстра становился все ближе. Зверь явно двигался быстрее человека, по тому детектив нырнул в одну из ниш у стены, ожидая, пока его враг, как он надеялся ослепленный, пронесется мимо.

Гул шагов все приближался, из своего укрытия детектив видел не весь коридор, но вытянувшаяся на стене рогатая тень давала понять, что враг уже здесь. 

Теперь Зверь не бежал, он шел медленно, явственно принюхиваясь, значит, его и так не слишком острое зрение действительно было повреждено огнем.

Робертс старался двигаться совершенно бесшумно, выйдя из своего убежища и проскальзывая за спиной Зверя, он очень надеялся, что запах его сигарет не будет слишком отчетливо ощущаться, в наполнявшем коридоры зловонии. Медленно, шаг за шагом, он пятился обратно в центральную комнату с факелами и останками, в голове детектива уже созрел план, но он был осуществим только в том случае, если сейчас он сможет ускользнуть от Зверя.

Монстр остановился, принюхиваясь и прислушиваясь; детектив замер, но его шансы выбраться незамеченным становились все ниже, монстр, поначалу остановившийся посреди коридора, затем повернулся к нише, оставленной Робертсом мгновение назад, вновь принюхался. 

Да, перед входом в Большой Дом курить явно не следовало, думал детектив, протягивая руку к кобуре с револьвером. У него оставалось еще три пули в барабане, возможно, их и хватит, чтобы хоть на время задержать чудовище. Но тут вдалеке, в самом конце коридора, послышался грохот, был то кто-то из полоумных жителей Большого Дома или просто крыса, но звук отвлек Зверя, заставив его ринуться в направлении шума.

Робертс бросился к центральной комнате, а затем, миновав ее, помчался сквозь коридоры, которыми пришел в логово чудовища. Времени было мало, если он промедлит или заблудится, Зверь, судя по реву, раздававшемуся где-то за стенами, понявший, что ошибся, настигнет его и разорвет на куски.

В данном случае у врага было значительное преимущество – там, где детектив мог плутать часами, Зверь ориентировался безошибочно.

Робертс не знал, сколько продолжалась эта гонка, по его ощущениям он уже пробежал внутри лабиринта Большого Дома марафонскую дистанцию, и лишь приближающийся рев чудовища заставлял его не сбавлять скорость. Наконец, он вырвался из мглы однообразных переходов в более просторный зал, который и был ему нужен.

Времени на приготовления практически не было, стук копыт раздавался уже практически за спиной детектива.

Что же, если Зверь ориентировался по запаху, это план должен был сработать. Робертс закурил. Теперь ему было необходимо, чтобы Зверь вышел именно сюда и именно сейчас. Синеватый дым наполнял комнату, Эдвард зажигал одну сигарету за другой, бросая их недокуренными в угол комнаты. Над окурками, зацепив за торчащий из стены кусок арматуры, Робертс повесил свой плащ и шляпу. К сожалению, ими он вынужден будет пожертвовать, хотя хороший плащ в Сан Сити с каждым годом найти становится все труднее.

Яростный вопль чудовища был уже совсем близко, в зале не было стенных ниш или иных укрытий, по тому детектив сильно рисковал, выбрав своим укрытием угол сбоку от дверного проема, откуда с минуты на минуту должен был появиться Зверь.

Сигаретный дым сделал воздух в комнате плотным и почти непроглядным, сейчас и сам Эдвард вряд ли мог бы навскидку заметить кого-то в одном из темных углов, а плащ и шляпа вполне сошли бы за худого человека, если бросить на них мимолетный взгляд.

Что же, Эдвард Робертс испробовал на себе много ролей, но тореро он еще не был.

На мгновение грохот и рык затих, затем детектив услышал, как Зверь жадно втягивает воздух. А потом, со скоростью, почти неразличимой для глаза, Зверь ворвался в комнату, буквально протаранив фигуру из плаща. Колонна, располагавшаяся за приманкой, дрогнула; скрежет раскатился по потолку и стенам, но конструкция устояла. Вероятно, зацепившись за нее в первый раз, детектив недооценил ее прочность. Пусть и скосившись и осыпав Зверя бетонной пылью, колонна все еще продолжала стоять.

Зверь сорвал плащ и бросил его себе под ноги, издав яростный рев. За его спиной Эдвард Робертс доставал из кобуры револьвер, когда его глаза встретились с глазами чудовища.

Эдвард вытянул руку с револьвером, сейчас у него была всего одна попытка. Зверь не боялся его, зная, что пули не смогут причинить ему серьезного вреда, он даже не сдвинулся с места, когда грянул гром выстрелов.

Первая и вторая пули ничего не изменили, но третья все же заставила колонну рухнуть. 

А вслед за колонной рухнул и потолок, обрушив на Зверя камни, бетон и острую арматуру, пронзившую его шкуру. Теперь в реве Зверя, смешавшимся с грохотом рушащегося Большого Дома, детектив слышал смесь боли, ярости и отчаяния. Хищник проиграл в своих собственных угодьях, погребаемый обломками собственного храма.

Лучи солнца, проникая сквозь дыру в провалившейся крыше, осветили внутренности Большого Дома, возможно, впервые в его истории. Пыль танцевала в их лучах, разносимая ветром, свежесть, доселе неведомая этим коридорам теперь распространялась в воздухе. Небо, ярко-голубое, висевшее цветной заплатой над развеивающейся под ним чернотой, заставило детектива улыбнуться. Он подставлял лицо солнечным лучам, словно не видел их уже многие годы, будто каторжник, что вырвался из шахт после заключения.

Под обломками крыши послышался стон, и началось шевеление, подойдя поближе, сквозь оседающую пыль детектив увидел, что Зверь, пусть и серьезно раненый, был все еще жив. Рога чудовища были сломаны, тело, с явно раздробленными костями, прошивало несколько штырей арматуры, черная кровь, сочащаяся из ран, медленно расползалась по грязному полу. Существо тянуло свою единственную неповрежденную лапу к детективу, но уже не для угрозы, скорее монстр умолял о помощи. Голос существа также утратил былую яростность, теперь в нем был лишь страх, он не ревел, а скулил, безуспешно пытаясь выбраться из-под обломков.

Эдвард достал револьвер, выбросил гильзы, затем медленно и аккуратно зарядил в барабан шесть новых пуль.

Да, теперь Зверь выглядел жалким и умолял о помощи. Но о чем молили все его жертвы, перед тем, как он живьем разрывал их на куски, нет, не ради пропитания, лишь ради охотничьего азарта.

Эдвард Робертс не был охотником, но иногда он брал на себя и другие роли, помимо детектива. Сегодня это была роль палача. 

Шесть выстрелов нарушили повисшую в переходах Большого Дома тишину. На этот раз пули достигли цели, войдя в пасть и глаза чудовища. Дернувшись в последней конвульсии, Зверь затих.

Эдвард Робертс следовал к выходу, прохожие прятались от его взгляда в темных углах, продолжая перешептываться за его спиной, но детектива больше не интересовали эти люди, его дело в Большом Доме было сделано. Все, чего он хотел сейчас, это принять душ, выпить виски и отключиться часов на пятнадцать, пока омерзительные запахи смерти и гнили окончательно не выветрятся из его носа. Впереди его ждал прекрасный солнечный день.

Старики и молодые, женщины и мужчины, праведники и грешники, рисовали на стенах переходов Большого Дома новые картины. На них человек в шляпе повергал рогатого бога, триумфатором возвышаясь над его трупом. Солнце стояло над его головой, распространяя свои лучи над множеством схематичных фигур, окружавших падшего Зверя.

Но были и другие картины – на них из завитков морских волн поднималась другая фигура, темная и безликая, и город лежал у ее ног.