KZN

С начала ХХI века стало трудно представить, что в основе какой-то сцены может быть заложен фундамент в виде национально-культурной идеи. Мы ведь это уже прошли, разве не так?

Подобная идея уже не раз была стержнем андеграунда или поп-культуры и последний раз в мировой истории дошла до массовой эйфории (читай истерии). А именно: некогда гуттаперчевая британская поп-культура к середине 90-х вдруг ощутила вес своей истории, и, будучи культурой нарциссизма, решила своё "британство" подчеркнуть, в том числе как ответ на тогда буйно развивающуюся американизацию Соединённого Королевства. Иначе говоря, в отношении Англии брит-поп был ответом в уравнении "прошлое" + "идентичность" = ? В итоге брит-поп разросся до таких масштабов, что вышел из под контроля аналоговых СМИ (прессы, радио, телевидения) и прожил до тех пор, пока сам себя и не съел. Но, безусловно, брит-поп не приобрёл бы такой, уже можно говорить, "галлахеровский" масштаб, если бы его идея не транслировалась по основным каналам связи с общественностью.

Что изменилось? Ну, строго говоря, интернет оказался могущественней. Он практически полностью стёр то, что модные умники кличут сегодня, простите, метанарративом. Очень упрощая, метанарратив – это единый базис понятий, знаков и, вполне возможно, ценностей для очень большого количества людей (политический режим, культурные традиции, язык). Трактуя ещё проще, глобальная сеть разбила множество явлений на микротренды, которые существуют параллельно друг-другу и, таким образом, никакое из них не может однозначно доминировать в массовом сознании. Совершенно не случайно (и очевидно), что в странах тоталитарного режима интернет если и не стёрт на корню, то его координаты – это несколько сайтов, каждый из которых связан с действующим политическим режимом.

Если сегодня общая идея – это падающий, то силой, подтолкнувшей его, была глобальная сеть. Разумеется, в процессе свободного падения, или, иначе говоря, обще-идейном коллапсе, мы оказались в рабстве тотальной неоднозначности. Как мы можем отчетливо измерить время, которое так удобно делилось на отрезки ещё 20 лет назад? Можем ли мы вычленить определенное событие как событие, "определяющее дух времени"? И, в конце концов, как мы можем определить свою культурную идентичность? Ведь даже в работах самых видных лиц современной русской поп-культуры, взять например Антоху МС, большой творческий процент занимают влияния "извне". В таких условиях, кажется, никакой условный "брит-поп" невозможен.

Поэтому... Мы ведь это уже прошли, разве не так? А получается, что не так.

Несмотря на всё вышесказанное и как-будто бы вопреки логике современности, сегодня существуют локальные сцены, которые стараются держаться отнюдь не на трёх разных китах, а всего на одном – своей культуре. И на территории Российской Федерации отчетливее и заметнее всех расположилась сцена Татарстана.

Но разве это новость? Сомневаюсь. То что татарская культура заимствуется, используется и попросту эксплуатируется, всем известно благодаря хостингу YouTube. "Язык – это вирус", – сказал когда-то У. Берроуз. Звучит (уже) попсово. А что поделать, каким ещё теперь может быть вирус? Сегодня в роли самого популярного языка выступает весь визуальный контент; то, что сделала небезызвестная TATARKA , это, образно говоря, инфицировала поп-культуру татарским языком и вирусными видео на нём. Позже слово "татарин" как определенный знак закрепилось за группой АИГЕЛ, правда уже совсем в другом смысловом варианте. В конце концов, мы уже все, видимо, знаем, что такое эчпочмак, даже если ни разу его не пробовали. Но всё это, конечно, заигрывания. То, что отнимает время у вас сегодня и прямо сейчас – это непосредственно инди-музыка и непосредственно претензия на татарскую самоидентификацию в лице этих самых музыкантов и всей независимой сцены Татарстана. А там – целая крепость из лейблов, компиляций и журналов.

Глядя под лупой, понимаешь, что мода на "всё татарское" скрупулёзно систематизирована: лайфстайл-журнал Инде довольно успешно очерчивает Татарстан как этакий "город золотой", избавляя в глазах туристов родную землю от любого рода "эчпоч-штампов", да и вообще не забывает воспользоваться возможностью ознакомить экс-главреда "Афиши" со своим музыкальным ореолом. Не менее важно для Татарстана издание Enter, которое пишет об искусстве и культуре. Из недавнего – громко говоря, попытка возрождения традиции территориальных компиляций, – сборник казанских музыкантов "Пляж Локомотив", в котором, по словам составителя Айдара Хуснутдинова, "определенно есть дух места". Но началось всё, пожалуй, с организации лейбла Yummy Music, основная идея которого (как вы догадались) – татарская идентичность, а основное условие – исполнение песен только на татарском языке.

История новой казанской инди-музыки, которая началась примерно в 2012 году, похожа на ту, что ранее произошла в остальной России. В 10-х группы новой волны вроде Pompeya и Tesla Boy росли в стагнации отечественной поп-музыки, и не случайно, что эти новые артисты за ориентир и компас брали музыку зарубежную. Точно такая же причина для трансформаций была и у татар. Но разница в том, что в отличии, например, от Антона Севидова, татарские инди-музыканты при всём своем "мировом гражданстве" очень внимательны к тому, чтобы представлять себя на международной сцене именно как адептов своей культуры.

Немного иронично и, по всей видимости, симптоматично, что активная работа лейбла Yummy Music началась именно в тот период времени, когда музыка как таковая стала максимально интернациональной. И хотя в основе Yummy Music лежит татарская самопрезентация, на вопрос "каков идеальный артист вашего лейбла?", генеральный продюсер Ильяс Гафаров ответил: "Гражданин мира". Это может казаться парадоксальным, но на самом деле ответ Гафарова лаконично отражает суть современного пост-географического мира. А точнее его важного момента: культурная самопрезентация перешла сегодня из формулы "идентичность" + "прошлое" в формулу "идентичность" + "интернациональность". То есть сегодня невозможна ситуация, когда человек связан исключительно со своей региональной, культурной средой. Причина прозаична – сегодня мы живём не в «культурах», а в «цивилизации». Культуры это своего рода "вещи в себе", и они связаны нормами; в культуре музыка рождается интимно близко к уникальным факторам жизни, то есть музыка в данном случае имеет происхождение: от блюза и фолка до регги и хип-хопа. Цивилизация же рафинирует и рекомбинирует культуру, её привлекает животрепещущая и выразительная сила культуры, но, обрабатывая её, цивилизация слишком часто подрывает эти качества ощущением заимствования и, особенно сегодня, иронией. Кроме того, с приходом интернета, физическое место обитания для музыканта почти потеряло значение. Артисты и потребители определенного сегмента музыки имеют больше общего друг с другом, чем со своими соседями по жилплощади. Мы пребываем в цивилизации, интернете, нишах и ячейках, и из-за этого ныне живущие артисты в большинстве своём не обладают какой-либо культурно-порождающей силой.

Другими словами, национальная идентичность стала для артиста скорее "отправной точкой", то есть неразрывно связалась именно с территорией, а уже во вторую очередь с самой культурой. Мы встречали заголовки, говорившие про Катю Шилоносову как про "обычную девочку из Казани", но ведь практически ничего казанского и татарского в её творчестве нет, скорее напротив: в амплуа NV Катя активно обращается к японской культуре (достигнув на родине восходящего солнца внушительных успехов), а как вокалистка ГШ/ Glintshake – к русскому авангарду и андеграунду 80-х.

То, что давно витает в воздухе, но почему-то не проговаривалось, это факт того, что Кате Шилоносовой ближе её сольный проект, то есть творческая интеграция в Азию, а не реанимирование русской культуры в ГШ. Об этом говорит и то, что сейчас Катя в рамках ГШ всё чаще остается верна образу NV: вместо кривоватого, как-будто навеянного супрематизмом и почти криминального образа, на смену пришла японская элегантность, явно отдающая нью-вейвом из страны восходящего солнца. Когда я брал интервью у Кати для журнала NEST, она сказала мне, что у неё не было идеи делать микс культур в сольном творчестве: "Есть риск зашиться в свои идеи, при этом будет получаться не очень классно, а отступиться от этого трудно. Лучше придерживаться какой-то общей картины восприятия того, как у тебя получается работать с материалом, а уже после собирать такой маленький коллаж из всего этого". Может быть, Катя, может быть. Но несмотря на такой абстрактный подход, то, что NV для Екатерины интуитивно воспринимается намного органичней, чем более близкие к родной культуре русскоязычные ГШ, говорит само за себя.

Если Катя Шилоносова случайно или нет, но избегает влияния своей культуры, будучи человеком в первую очередь "цивилизационным" (не случайно, возможно, и то, что Катя не подписана на казанский лейбл), то подписант Yummy Music Радиф Кашапов, как и все остальные артисты на лейбле, имеет с татарской культурой больше общего. Однако в случае Радифа вряд ли больше, чем просто... язык.

Слушать "Өмет станциясе" by Radif Kashapov — https://vodda.bandcamp.com

"Да, мы любим татарскую культуру, традиции, речь, нам хочется петь на родном языке. Но в тоже время мы — люди, развивающиеся в глобальном мире, растущие бок о бок с интернетом и воспитанные западной культурой. У нас происходит некий синтез любви к национальному и современному", – сказал Радиф в интервью Entermedia. Его слова подкрепляются творчеством: последний альбом "Өмет станциясе" открывается в духе мэдчестеровского периода ранних Brainstorm, на третьем треке перерастает в прифанкованное электро, а сразу после начинает "кристализовываться" индийским ситаром. Другими словами, синтез посторонних музыкальных языков превалирует над непосредственно татарским.

Похожая ситуация складывается и с YaineYa, казанским one-man-band проектом. Мы едва ли можем нащупать месторасположение YaineYa исходя из музыки. Вот уж правда получается "Я и не Я".

Слушать Yaineya — https://yaineya.bandcamp.com/album/aajaadee

С Татарстаном здесь связано ещё меньше, чем в работах Радифа, и сам Семён Метельков – единственный постоянный участник проекта – говорит о своем детище как о "собственном представлении о том, чем должна быть современная независимая экспериментальная музыка". Другими словами, слова Семёна очевидно не касаются разговора о среде своего обитания.

С татарской средой взаимодействует Митя Бурмистров, но подходит к ней иначе, чем Катя Шилоносова или Радиф Кашапов.

После того как казанский мультиинстурменталист Митя Бурмистров отбросил битбокс и начал проект MITYA, он заручился поддержкой Red Bull Music Academy и отправился в "этнографическую звуковую экспедицию". В формате документального фильма она получила название "Эчпочфанк". Говоря очень сырым и прозаичным языком, её цель – "засэмплировать" этнические татарские инструменты. Шире – пропустить через себя народную татарскую культуру. И именно культуру.

Интересно в проекте то, что, следуя по документалке за Митей, зритель чувствует себя примерно так же, как и сам Бурмистров. Другими словами, татарская культура открывается как другая планета, то есть в хорошем смысле оказывается до конца не познанной. При этом сам Митя родом из Казани, но судя по видео воспринимает всё с таким же колумбовским интересом, что и зритель.

За неимением лучшей формулировки, это ставит вопрос: насколько этническая культура родной для Мити республики Татарстан оказывается ему родной? Во-первых, надо отметить, что "Эчпочфанк" – беспрецедентный проект и заслуживает награды. То, что сделал Бурмистров во время экспедиции, не имеет аналогов и, очевидно, поспособствовало интересу к татарской культуре (и народной культуре вообще) больше, чем любые госпрограммы. Но, опять же, как проект воспринимался с точки зрения самого Мити? Всё, что Митя задокументировал на свой рекордер, стало частью его психоделических англоязычных альбомов, которые зачастую любят называть "нашим ответом Tame Impala". А это уже контекст, выходящий далеко за пределы культуры Татарстана. В сущности "Эчпочфанк" – это взгляд космополита, независимо от того, рожден ли Митя в той среде, которая корнями врастает в деревни пожилых татар. То есть сегодня даже по отношению к своей собственной народной культуре мы неизбежно смотрим на неё с позиции человека-интернационалиста. Как ни крути, но теперь "One Life is not Enough" в культурном плане про всех нас.

И хотя, как уже было сказано, национальная идентичность в первую очередь стала означать "отправную точку", а уже во вторую саму культуру, эта "вторая очередь" в современном Татарстане не менее развита. В числе резидентов Yummy Music одно из наиболее интересных имён, это акустический коллектив Juna. Что важнее акустического содержимого, так то, что Juna – это группа не столько музыкантов (в авторском смысле), сколько аранжировщиков – их песни это переложенные на довольно прозрачный музыкальный язык стихи татарских поэтов.

Возможно, Juna не случайно напомнила мне о Лизе Ханниган и местами о Cocteau Twins. Особенно о последних, ведь для моего уха татарский язык звучит не менее сказочно, чем выдуманный язык Элизабет Фрейзер. Но почему тогда другие казанские и татароговорящие артисты не вызвали такой ассоциации? И нет, не только потому, что Juna – это эфемерное пение и слабое сцепление с материальным. Аутентичность татарского языка так убедительно чувствуется в песнях Juna ещё и потому, что аранжировщик в контексте трансляции культуры чуть ли не важнее, чем автор: если у многих татарских инди-музыкантов родной язык вполне заменим на любой другой (особенно на английский, во всём винить инди-рок начинку), то что останется от Juna без их языка? Тексты группы это не просто родной для участников группы язык. Их тексты, то есть стихи поэтов, были частью татарской культуры ещё до того, как образовалась Juna. Нечто подобное касается и музыки – в ней преобладает арсенал этнических инструментов, что освобождает группу от диктата со стороны других культур: что азиаткой (NV), что англосаксонской (Радиф Кашапов), что смеси австралийской психоделии и инструментария татарских деревень (MITYA), словом – от любого постороннего вмешательства и пусть даже лучезарного, но постмодернистского коллажа.

И хотя примеры вроде Juna есть, их немного. Так или иначе, но даже то самое первородное единение с культурой сегодня вписывается в контекст интернациональный. Что под определенным углом зрения – хорошо. Ведь в иной системе ценностей культурам приходилось зиждиться именно что на самих себе: блюз, будучи тоской чернокожих, долгое время не находил выхода за пределами своего микросоциума, спотыкаясь в Америке об расизм. Но ведь "британское вторжение" 60-х началось именно с того, что, говоря словами Эрика Бёрдена, "английская рабочая молодёжь опустила руку в американский мусорный ящик и вытащила оттуда... культуру". Фолк стремился к всеобъемлющей гласности. Хип-хоп – к тому, чтобы быть услышанным, и не столько на улицах, сколько на их перекрёстках.

Культура, будучи накопленной и сформированной, начинает искать выход из собственного прокрустова ложа и открывает новые пути развития.

В конце концов, важным видится не то, где мы живем сегодня – в культуре или в цивилизации, а то, как мы используем свои ресурсы: делаем ли мы вирусное видео, или вручаем микрофон бабкам в деревнях Татарстана.

Поэтому сегодня реализация национально-этническо-культурной идеи – это не варево в территориальном котле, а эклектика и выход за его пределы. Тот момент, когда народная татарская культура встречает Таймс-сквер.

Автор текста: Петр Полещук, редактор SOUNDCHECK