Культ

Глава 10

В субботу были похороны.

Все расходы, до последней копейки, взял на себя город. Даниил раньше никогда не бывал на похоронах; ему представлялась вереница блестящих черным лаком вытянутых катафалков, украшенных венками из алых цветов с траурными лентами, как в фильмах про гангстеров. Вместо этого под моросящим дождем по проспекту медленно двигались тринадцать маленьких старых автобусов, выкрашенных казенной сизой краской, кашляющих задыхающимися моторами и выпускающих клубы вонючего сероватого дыма. В этой убогой процессии было что-то по-настоящему жуткое: никакой театральности, только некрасивая правда смерти.

За автобусами с гробами ехали автомобили, за ними – еще два автобуса с близкими родственниками. Те, кто не поместился, отправились своим ходом. Вначале все поехали в храм Бориса и Глеба рядом с центральной площадью. Тринадцать одинаковых закрытых гробов стояли рядком перед иконостасом. Вообще-то погибших было больше, еще двое скончались в больнице от ран, но два человека оказались иногородними, приехавшими в командировку, и их тела отправили к родственникам в Петербург.

В Северосумске остались только свои.

В церкви Даниил тоже раньше ни разу не был; теперь его смущали мрачноватая торжественность, иконы, горячие ароматы воска и ладана, свечи и многолюдство, он не знал, что нужно делать и как вести себя правильно, поэтому смотрел на отца и на маму. Но те были неподвижны и замерли молча, склонив головы. Даниил стал разглядывать людей вокруг. Впереди всех, рядом со священником в золотой ризе, стоял мэр города Борис Глотов. Даниил знал его с детства как веселого толстощекого человека, который, приходя к ним домой в гости, всегда приносил ему что-то в подарок – игрушку или что-нибудь сладкое. Сейчас мэр был бледным, осунувшимся, даже круглые щеки обвисли, от чего лицо сделалось усталым и очень старым. Рядом с ним, сгорбившись и прикрыв лицо черным кружевом, стояла жена и три дочери; старшая прилетела на похороны из Москвы. В толпе вокруг было много и других знакомых лиц: директор и завуч из «единицы», учителя, ученики, папины и мамины друзья, даже мелькнула пару раз среди горящих свечей заплаканная мама Жени Зотова. Была здесь и Лиля: она стояла на противоположной от Даниила стороне церкви, и он подумал, что нужно обязательно подойти к ней позже и что-то сказать. Что именно, он еще не придумал.

Не было только его приятелей. После драки в пятницу более или менее ровное отношение у одноклассников сохранилось только к Даниилу; Макс, разбивший несколько носов, поставивший с десяток фингалов и отправивший в больницу с сотрясением мозга Пашу Мерзлых, видимо, счел за благо не появляться на похоронах; Женя, изящно исчезнувший во время побоища, все-таки получил свое в тот же день в гардеробе: не очень сильно, но достаточно ощутимо, чтобы сделать определенные выводы. О Роме и говорить было нечего.

Священник распевным басом читал непонятные слова молитв; ему вторил хор; многие крестились и кланялись, и Даниил сам не заметил, как тоже стал повторять эти движения: рукой ко лбу, к животу, а потом направо и налево, на плечи. Отец покосился на него и нахмурился. Даниилу стало неловко, и оставшуюся часть службы он простоял неподвижно.

Потом все поехали на кладбище. Оно располагалось на восточной окраине города, почти точно напротив того места на западе, где в земле притаилось зловещее капище. Местность вокруг тоже была пугающе схожей: плоский широкий пустырь, кромка черного леса и серое пустое море, правда, гораздо дальше от кладбища, чем от заброшенной стройплощадки. Никаких склоненных в меланхоличной задумчивости вековых деревьев, старых склепов и белоглазых мраморных ангелов; только голое поле, утыканное крестами и памятниками. Даниил подумал, как, должно быть, грустно и одиноко здесь тем, кто остается в могилах, когда живые уходят.

Дождь усилился, посыпался вниз крупными тяжелыми каплями. Вокруг зашептали: «Погода плачет». Ветер с моря выворачивал зонтики наизнанку и срывал синие капюшоны дождевиков, надетых поверх пальто и курток. Даниил сразу продрог: на нем было тонкое шерстяное пальто, как у папы, и новый черный костюмчик с белой рубашкой и галстуком. Мама увидела, что он дрожит, и укутала его шею теплым шарфом.

До места захоронения идти пришлось долго. Под ногами расползался мокрый песок. С двух сторон дорожку окружали могилы; на некоторых из них стояли большие памятники в виде покрытых патиной черных плит, с которых смотрели фотопортреты молодых людей в спортивных костюмах и с ключами от «Мерседесов» в руке.

Тринадцать глубоких могил зияли провалами в песчаной глинистой почве. Смотреть было страшновато. В голове замелькали ассоциации с другой ямой на противоположной окраине и с пластмассовой куклой, прикопанной и придавленной камнем. Неподалеку виднелся свежий холмик с новым деревянным крестом и увядшими венками – могила мальчика, сына учительницы математики.

Даниилу захотелось, чтобы все кончилось поскорее, но церемония затянулась. Многие решили произнести прощальные речи. Хуже всего пришлось мэру: Даниил видел, что он не испытывает никакого желания говорить, но положение обязывало сказать что-то даже сейчас.
– Я сегодня хороню дочь, – выдавил он. – И понимаю, как тяжело всем, кто потерял своих близких. Я сделаю все для того, чтобы облегчить бремя вашей скорби.
Провел рукой по покрасневшим глазам и добавил:
– Прощай, дочка. Прости, что не уберег.

Наверное, это была его лучшая речь за все годы правления городом. Во всяком случае, сейчас абсолютно все были с ним единодушны.

Потом выступали другие: родственники, друзья и знакомые. Все рассказывали, каким прекрасным человеком был покойный, каким замечательным другом или подругой, как всем будет его или ее не хватать. Расписывали таланты, достоинства и удивительные душевные качества. Многие плакали. Завуч «единицы» Светлана Николаевна произнесла проникновенную речь о духовности и ее важном значении в жизни каждого человека, а начальник полиции Михальчук пообещал принять меры, чтобы такие трагедии не повторялись.

К тому времени, когда речи закончились, все уже замерзли, промокли, устали и хотели домой. Священник, тоже приехавший на кладбище, взмахнул кадилом и негромко запел:
– Со святыми упокооооой…

Это был самый тяжелый и страшный момент похорон. Заупокойная песнь звучала как знак окончательности происшедшего, будто бы возвещая: вот теперь точно все. Гробы медленно поползли вниз. О деревянные крышки со стуком ударились комья земли. Общий плач усилился и превратился в многоголосое, надрывное рыдание. Какой-то женщине стало плохо, и ее с трудом оттащили в сторону. Кто-то пронзительно закричал. Даниил почувствовал, как подступившие слезы защипали глаза. Он несколько раз моргнул, прогоняя влажную пелену, и неожиданно увидел прямо перед собой Лилю. На ней был длинный серый плащ, наглухо застегнутый под горлом, рыжие волосы покрывал черный платок. Пальцы испачканы мокрым песком.

– Привет, – поздоровался Даниил.
Лиля молча кивнула.
– Прими мои соболезнования, – сказал он. Прозвучало серьезно и по-взрослому.
Губы у Лили задрожали, скривились, и она отвернулась.
– Я очень сочувствую, правда, – добавил Даниил и прикоснулся к ее перепачканным пальцам.
– Спасибо, – шепнула она.

Лиля порывисто обняла его на мгновение, прижала к себе так, что он уткнулся носом в большое и мягкое, затянутое в ткань плаща, потом отпустила и пошла по дорожке, придерживая под руку толстую женщину в черном, которая едва передвигала ноги.
«Ее мама», – понял Даниил.
Дома родители остались в гостиной, а Даниил отправился наверх в свою комнату.
– Не нужно было его брать с собой, – услышал он слова мамы, когда поднимался по лестнице. – Он такой впечатлительный, ты же знаешь.

– Ничего, это жизнь. Пусть привыкает, – ответил папа.
– Ну не к похоронам же. Если теперь ему будут сниться кошмары, я не удивлюсь.
Мама, что называется, как в воду глядела. Вот только Даниил сомневался, что произошедшее позже имело отношение к его кладбищенским впечатлениям.

Уснул он почти мгновенно. Сказались усталость и переживания последних дней. Сны были беспокойные. Ему снилось, что он едет в поезде дальнего следования. Двери пустых купе были открыты. Вагон трясся и раскачивался на рельсах. Даниил стоял в коридоре и смотрел в окно. Там было море, а еще он увидел строительную площадку, бульдозер, а рядом – черный провал круглой ямы. Во сне синий пластиковый купол над раскопом отсутствовал, а на краю подземного капища возвышалась темная, большая фигура – женщина с огромными грудями, непомерно широкими бедрами и маленькой головой. Ее кожа блестела, как мокрый камень, отполированный морскими волнами. Женщина подняла руку и помахала Даниилу. Поезд покачнулся сильнее, затряслись стекла в окнах вагона, и весь состав, сделав неожиданный поворот, начал приближаться к яме и исполинской женщине на ее краю, которая все махала и махала рукой. Даниил в ужасе отшатнулся от окна, побежал по узкому коридору, выбивая ногами облачка пыли из протертой ковровой дорожки, и внезапно оказался за рулем автомобиля. Во сне он умел водить. Даниил крепко держал большой руль и мчался вперед по проселочной дороге прямо к открытым железным воротам стройплощадки. С моря надвинулись сумерки, вокруг потемнело. Он вывернул руль, но машина продолжала нестись вперед, в разинутую пасть раскрытых стальных створок. Даниил попытался затормозить, но педаль провалилась в пол, автомобиль вынесся на площадку, промчался мимо неподвижного бульдозера и полетел прямо к яме. Гигантская женщи

Было темно. Сердце колотилось в груди, как после долгого бега. Страх не ушел, он изменился, стал острее, как игла, застрявшая в сердце, и Даниил почувствовал, что в комнате, кроме него, кто-то есть. Он протянул руку к выключателю лампы над изголовьем кровати. Тело налилось слабостью, словно он разом отлежал себе все конечности, и движение получилось медленным, трудным и вязким; пальцы скребли по выпуклому узору обоев, пока не добрались до пластмассовой кнопки.
Щелчок. Ничего.

Свет не зажегся. Страх усилился тысячекратно. Даниил заскулил, с трудом двигая онемевшим телом, сполз с постели и встал на четвереньки. Спина покрылась мурашками, волосы зашевелились, щекоча затылок – за спиной кто-то стоял. Тогда Даниил сделал то, чего не делал с тех пор, как ему исполнилось семь: он застучал кулаком в пол – там, внизу, ровно под ним находилась спальня родителей. Раньше, когда он был маленьким, ему порой приходилось, испугавшись во сне, звать таким образом маму.

Удары были гулкими, как будто под полом притаилась совершенная пустота. Даниил захотел закричать, не смог и, спасаясь от накатывающего сзади ужаса, пополз на коленях к двери. С усилием встал, шатаясь на непослушных ногах, повернул ручку и выбрался в коридор. Кругом было темно, как не бывает даже самой глубокой ночью: ни отсветов фонарей с улицы, ни синеватых полосок ночного света, ничего, только мрак и ватная тишина. Он схватился за перила лестницы и стал спускаться вниз. В воздухе витал смутно знакомый и неприятный запах, похожий на вонь тухлой рыбы. Шаг за шагом, цепляясь за поручень, Даниил слез вниз и побрел к родительской спальне. Огибая угол коридора, случайно бросил взгляд вверх, и ему показалось, что темнота на верхней площадке сгустилась во что-то черное, толстое, колышущееся во мраке и ужасающе, неправдоподобно живое. Он заплакал.

Дверь в спальню отворилась бесшумно. Тут тоже была тишина, но сквозь щель между штор проникал слабый, серовато-голубой мертвенный свет. На широкой двуспальной кровати под одеялами угадывались очертания тел. Даниил, не помня себя от страха, оперся на пружинящий упругий матрас и пополз, всхлипывая, к спящей маме.
– Мама! Мама! – Он схватил ее за плечо и стал трясти, пытаясь разбудить.
Мама была неподвижна. Даниил схватился за край большого одеяла и сбросил его на пол.

На месте родителей, сплетенные в длинные коконы, лежали тонкие кости с остатками коричневых жил и лохмотьями мяса. Где ноги, где туловище, нельзя было разобрать – только мешанина гнутых и длинных, похожих на рыбьи, костей, сцепленных друг с другом. Там, где положено было быть головам, на подушках лежали шарообразные комья свалявшихся лохматых волос, торчащих в разные стороны. Постельное белье пропиталось грязной гнилостной влагой.

Даниил закричал и отпрянул от лежащей перед ним мерзости. Тьма за спиной сгустилась и стала упругой. Гнусная рыбная вонь залилась в ноздри и в рот. Он еще раз отчаянно завопил, понимая, что гибнет, полностью и безвозвратно, – и снова открыл глаза у себя в комнате, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом.

Он резко сел в кровати, вскинул руку и нажал на выключатель. Вспыхнула лампа. Комната озарилась спокойным, теплым и желтым. Далеко за окном по проспекту прошелестел покрышками припозднившийся автомобиль. Даниил сидел, уставившись перед собой и пытаясь осознать реальность: вот его стол, стул, шкаф, полки с книгами на стене, низкий пуфик-мешок, на котором так удобно читать полулежа.
И легкий, едва уловимый запах несвежей рыбы и соленой воды.
* * *

С похорон мама пришла совершенно пьяной. Вообще, она не трезвела уже три дня, со среды, когда вернулась домой из больницы, где практически безвылазно провела почти четверо суток. Вместе с ней пришли еще двое – врачи, коллеги мамы, как понял Женя. Они вошли в комнату к Инге, которая так и не вставала с дивана, а только спала, просыпалась, глядела остановившимся взглядом в телевизионный экран, иногда что-то жевала, а потом опять засыпала. За все это время сестра не сказала и десяти слов. Врачи провели у нее с полчаса; Женя прислушивался к негромко гудящим голосам за стеной, но смог различить только пару слов: «депрессия» и «клиника».

В четверг, когда он явился из школы, дома уже пахло приторным алкоголем и ментоловым табаком. Глаза у мамы были красные – то ли от выпитого, то ли от слез. Женя пытался поговорить с ней, но она только мотала головой, отворачивалась и бормотала:
– Потом, сынок, давай потом. Я устала.

В субботу занятия отменили из-за похорон, и Женя не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, после событий пятницы в школу идти не хотелось; хоть он и не ввязался в побоище, которое устроили Рома и Макс, но после уроков двое мальчишек из его класса – Егор Свиридов и Мишка Ведяев, которые еще неделю назад списывали у него домашнее задание по математике и спрашивали совета по поводу каких-то игр, – поймали его в раздевалке. У одного покраснел и распух нос, из ноздрей которого торчали комки окровавленной ваты, у другого расплылся здоровый синяк под глазом. Женя успел прикрыться согнутыми руками, но все равно получил несколько болезненных тумаков под ребра, а потом его повалили на пол и вытерли об него ноги. После такого возвращаться в «единицу» не хотелось вовсе. С другой стороны, он, возможно, даже и при таких обстоятельствах предпочел бы рискнуть и снова увидеть своих одноклассников, чем сидеть весь день дома, где уже с утра воняло спиртным и застоявшимся дымом, а в полумраке гостиной неподвижно лежала сестра, похожая на запеленутую в простыни едва живую мумию.

Мама пришла, когда за окном уже стало смеркаться, и Женя сразу понял, что она сильно пьяна; когда перебравший лишнего человек входит в дом, это сразу же слышно, даже если вошедший изо всех сил старается контролировать свое тело и вести себя тихо. Слишком сильно раскрытая дверь грохнула в стенку шкафа; что-то упало с вешалки; взвизгнула застежка-«молния» на сапоге, а потом раздалась приглушенная ругань, долгий шорох падения и мягкий удар об пол, за которым последовало пьяное хихиканье, быстро перешедшее в плач. Женя сидел, напряженно выпрямив спину, смотрел в книжку и слушал. Вот мама поднялась, закрыла входную дверь, прошла по коридору и направилась в комнату Инги.

– Где моя доченька? Где моя деточка? – послышался слезливый голос.

«Ничего, зато останется дома», – подумал Женя. И теперь всегда будет дома по вечерам. До возвращения отца оставалось еще две недели или чуть больше: насколько он знал, папин корабль был сейчас далеко на севере, где-то в районе мыса Нордкап; ему сообщили о происшествии в городе, и, наверное, если бы кто-то из семьи был ранен или убит, командование нашло бы способ переправить его поскорее домой, а так приходилось ждать окончания боевого похода. Две недели вполне можно продержаться.
Но он ошибался.

Сначала часов в десять вечера Женя услышал, как мама отправилась в душ, а потом стала ходить по квартире, открывая шкафы, и шуршать одеждой. Минут через пятнадцать у нее зазвонил телефон. Разговор подслушать не удалось, но явственно был различим неестественно оживленный, возбужденный тон, которым говорила мама, и ее натянутый смех. Он не верил своим ушам. Но поверить пришлось.
– Сынок, я пошла в гости. Не волнуйся, приду утром. Присмотри за сестрой, хорошо?

Глаза у мамы блестели. Глубокий вырез на красном платье провис едва ли не до живота. Светлые волосы, уложенные нетвердой рукой, растрепались. Она улыбалась нехорошей, глупой, влажной улыбкой, а взгляд был мечтательным и отсутствующим, как будто мыслями мама была уже далеко.

Это не могло быть правдой. Женя точно знал, что тот, другой, к которому она бегала на свидания несколько месяцев кряду, был убит неделю назад. Рыдания, выпивка, посещение похорон – все говорило об этом. Мамочка сработала четко. Так какого же черта?..
Женя повернулся на стуле, посмотрел на маму и неожиданно для самого себя сказал:
– Ты никуда не пойдешь.

– Это еще почему? – делано удивилась мама, надув губы. Одной рукой она держалась за ручку двери – слишком крепко для человека, собирающегося куда-то идти, – а другой опиралась о притолоку.
– Потому что тебе не нужно никуда ходить.
Голос его задрожал.
– Вот еще, – ответила мама. – Ты ведь знаешь, какой трудной была эта неделя. Мне нужно развеяться. Не волнуйся, я ненадолго, к подружке.

Наверное, он должен был что-нибудь сделать. Например, закрыть дверь и спрятать ключи. Наорать на нее, сказать, что ему за нее стыдно, что она позорит себя; что она не должна так поступать ни с собой, ни с ним, ее сыном; что он ее любит, в конце концов. Но он только молча отвернулся к экрану компьютера.
Мама постояла немного, закрыла дверь и ушла.

Инга спала. В комнатах было тихо. Женя не находил себе места. Сосредоточиться на чтении не удавалось. Играть не хотелось; для порядка он аккуратно зашел и в «Линию огня», и в Heaven&Hell, и в Warriors World, но никакого удовольствия не испытал. Виртуальные приключения, казавшиеся раньше такими увлекательными и настоящими, сейчас выглядели мультяшным обманом. Его боевых друзей из Nordic Forces не было видно: Женя знал, что у Трампуса в «Селедке» погиб двоюродный брат, так что ему наверняка было сегодня не до игры. Да и всем остальным тоже. Женя тупо смотрел в экран, кликая «мышкой» и вписываясь в одну за другой дуэли на городской арене, когда в игру зашла Андомиэль, его местная виртуальная супруга. Наверное, уложила детей спать, а ее реальный муж тоже отправился к кому-нибудь в гости.

«Привет! – написала она приватное сообщение. – С кем это ты мне изменяешь?!»
Он поморщился. Андомиэль любила устраивать истеричные сцены ревности.
«Ну что ты, дорогая, я тебе верен!» – машинально ответил он.
«Да?! А кто такая Мамочка?!»
Женя почувствовал, как мгновенно пересохло во рту.
«Понятия не имею, – напечатал он враз одеревеневшими пальцами. – А что?»

Жене казалось, что он слышит сквозь расстояние в две тысячи километров, как Галина – Андомиэль яростно колотит по клавишам, прислушиваясь одновременно, не проснулись ли дети и не явился ли домой муж.

«В пятницу вечером, то есть вчера, уже поздно, заходила какая-то троллиха с ником Мамочка, спрашивала про тебя у всех. И у меня тоже. Я ей задала вопрос, кто она такая вообще, а эта Мамочка не ответила, только сказала, что ты вроде должен был с ней вчера встретиться, что она тебя ждала, а ты не пришел! Добавила, что обязательно сама тебя найдет, и просила передать, что человека не переделаешь! Это как понимать, а?»

«Не знаю, – ответил Женя. – Просто дура какая-то, не обращай внимания. Прости, мне пора».
И поспешно нажал на кнопку выхода.
Ждала, а он не пришел. Они все четверо не пришли. А теперь Мамочка найдет их сама.

Ему стало так жутко, что даже захотелось разбудить сестру, чтобы не оставаться наедине с тишиной и ожиданием недоброго. Женя вошел в комнату к Инге, но она спала так спокойно и крепко, что он не решился нарушать ее сон. Мама говорила, что для сестры в ее состоянии главное – отдых, чем больше, тем лучше. Женя закрыл дверь и вернулся к себе. Время тянулось мучительно медленно. Минуты вязли в зловещем безмолвии. Чтобы унять нервную дрожь, от которой неприятно сводило внутренности, он открыл страницу порносайта и лихорадочно стал открывать в новых вкладках ролик за роликом. Потом надел наушники, запустил один из них, минут пять смотрел, как великовозрастный сын грубо трахает в задницу связанную вопящую мать на глазах у яростно мастурбирующей при этом сестры, и закрыл сайт. Коитальный ор почему-то пугал. Мастурбировать было страшно. Женя промаялся так еще часа два, то бесцельно сидя перед компьютером, то расхаживая из комнаты в кухню, то хватаясь за книжку, пока наконец, не раздеваясь, не улегся в кровать и не забылся тревожным поверхностным сном.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь