Крылья

Руки мои разъедены санитайзером до микро трещинок, в которые он заливается раз по 60 на дню и весело щиплет уже разъеденное. 

В обычной маске дышать сложно, нос мой не дышит, думается мне, с рождения. Обходилась шарфом с высунутым из него предательски носом. Безответственная гражданочка. Но масок других пока что не достать. 

Внутри круизного терминала, что у воды, строят временный госпиталь. 

Персонал медицинский уже начал пребывать из других штатов на помощь городу. Было не очень понятно, появятся ли медицинские сотрудники на улицах нашего района в связи с этим или нет. Вот появился первый доктор в дверях кофейни. Весь младший, а иногда и старший медицинский персонал по улице обычно ходит, в чем работает. Он одет в свое зеленое, и даже в шапочке и в двух масках одна на другую. 

Улыбается. Приехал из Лос-Анджелеса на помощь Нью-Йорку. Говорим про маски, обещает принести мне завтра те, через которые можно дышать нормально. Отказываюсь, знаю, нет их в больницах. Пришел. Принес. Две в упаковке. Отказывалась сильно. Сказал, отказ не примет. И что его коллеги из Лос-Анджелеса присылают их ему, поскольку здесь нет. Приходит на следующий день проверить, хорошо ли я дышу. Улыбаюсь широко. Под маской не видно. Он тоже улыбается. Мы все теперь умеем улыбаться глазами. Хорошо умеем.

Вообще, поймала себя на мысли, что под маской можно корчить рожи. Очень смешно иногда бывает. А не видит ж никто. Можно язык высунуть, например. Зачем? Просто, поржать над собой.

Друг мой поехал поздравлять маму с 87-летием в дом престарелых на днях. Ровесница Йоко Оно, и выглядит не хуже, надо сказать. Понятное дело, входить вовнутрь здания сейчас запрещено. Они приехали с братом к окнам ее комнаты с плакатом. Она на третьем этаже. Губы впопыхах красным нарисовала. Мимо. Они с плакатом поют снизу. А со спины к ней медсестры петь пришли. Радовалась.

Город пуст, если не заходить в узкие места, где безответственные личности толпами едут на велосипедах, бегут, идут, и всячески увеселяются без дистанции. Таких мест мало, но они есть. Точнее, появляются, когда погода чрезмерно хорошая. Не часто, не подумайте. 

Пустой город прекрасен. Он дышит, а ты слышишь его. То есть, ты всегда его слышишь, но сейчас он как будто для тебя только дышит. Он устал, конечно. Люди устали. Они не видели такого никогда. Это сложно объяснить. Но если ты родился здесь, то то, что сейчас происходит-невероятный совершенно стресс, какого два последних поколения не испытывали. Эмоциональный и финансовый. Где ее взять, аренду в $1000-$1500, если вдруг не стало работы? Ладно местные. А если мигранты? Те китайцы, что живут по 4-5 человек в одной комнате, мексиканцы, что живут также, но с маленькими своими детьми и без работы. Как они там в своих комнатах? Что они едят? Как они выдерживают полное отсутствие личного пространства? Не болеют ли? Как они без медицинской страховки? Я думаю о них часто.

Широкий пустой Бродвей. Я стою на нем с огромными крыльями ангела в руках, заворачиваю их в большие черные мусорные мешки, потому что не влезают они больше никуда. Они шли полтора месяца из Китая, для клипа, сценарий к которому лежит и ждет моей камеры. 

За пару часов до этого, я беру крылья, беру главного героя Майкла, мы надеваем маски и перчатки и едем на ведосипедах на Манхеттен. Крылья огромные и везти их практически невозможно, они у меня - парус. Замедляют и без того медленный ход моего судна. Ситибайк тяжелый, рюкзак с аппаратурой тяжелый, байк надо парковать каждые 30 минут, мест на парковках нет, кружишь по другим парковкам и ищешь. Идем пешком через Бруклинский мост, он, будь неладен, дьявольски оживился в воскресенье, потому что тепло, и все забыли про невидимого убийцу, пронырливо снующего вокруг.

Майкл идет налегке, лишь перевесив через плечо тубус с противогазом времен второй мировой. Не спрашивайте.

После моста напряжение спадает, и Манхеттен смотрит на нас слегка насупленно пустыми проспектами. Вечереет и немного уже серо. Доходим до киношного совершенно переулка между аутентичным и бедным Чайнатауном и благополучной Tribeca. Он соединяет их. Снимаем там, выходит абсолютно из ниоткуда солнце, само выставляет нам свет, меня накрывает, и все происходит, как всегда у меня на съемках- как во сне. 

В этом переулке, далеко от нас, в самом начале, стоит скорая. Возле нее-место локации бездомного. Оранжевый солнечный свет сверху падает на узкий, темный переулок.
Я иду с камерой за Майклом, крылья как будто были на нем всегда. Бомж орет на нас, что ангелов не существует, и чтоб мы катились ко всем чертям. Все последующие полчаса продолжает нас материть.

Мы доходим до скорой. Женщина-водитель спит. Ее соседка веселится от души, завидев на пустой совершенно улице посреди Манхеттена, прямо перед лобовым стеклом скорой, ангела.

Мы закончили и вышли на Бродвей. Он широк и пуст. Тихонько сначала, затем громче, раскатываются вдруг хлопки. ‘7 часов вечера’,- говорим мы друг другу синхронно и начинаем хлопать в ладоши. Бродвей пуст. Все звуки-из окон, но людей не видно. Кто-то свистит. Кто-то кричит: ‘Нью-Йорк’. Я хлопаю. И думаю про другого своего друга, который теперь не кардиолог, а ‘вирусный’ доктор.
Он написал письмо своему департаменту, очень трогательное, чтоб поддержать коллег. Заканчивалось оно так: ‘Если ты стоишь возле океана, и подкатывает большая волна, у тебя есть два варианта: позволить ей сбить тебя с ног или серфануть на ней. А если ты уже весь намок, то почему бы и не серфануть’.

Пустой Бродвей. Я еду одна в закатной дымке уже теплого вечера. На плече висит синяя сумка икея с завернутыми в черный мусорный пакет огромными крыльями. Так тихо внутри. Так хорошо.