КРЕМЛЁВСКИЙ МЕЧТАТЕЛЬ И ГЕНИЙ: КЕМ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ ВАСИЛИЙ БАЖЕНОВ?
Strelka MagazineСергей Кавтарадзе о том, почему изучение русской архитектуры начинается с имени Василия Баженова, несмотря на то что от его творчества практически ничего не осталось.
28 апреля 2017 года в Государственном музее архитектуры имени А.В. Щусева и фонде IN ARTIBUS откроется масштабный двухчастный проект «Готика Просвещения. Юбилейный год Василия Баженова», посвященный 280—летию со дня рождения русского архитектора. Strelka Magazine попросил Сергея Кавтарадзе, лауреата премии «Просветитель-2016», автора серии «Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле», объяснить, что нужно знать о Баженове и его творчестве.
На самом деле Баженовых два. Один — тот, чьё имя мы запоминаем первым, как только приступаем к изучению русской архитектуры. Его юбилей, когда придёт время, непременно отметят большой выставкой и прочими мероприятиями государственного уровня. А если юбилеев не предвидится, то обязательно появятся статьи ко дню рождения, как эта, например.
Первый Баженов — гений с самых малых лет — был вправе написать сам о себе: «Отважусь здесь упомянуть, что я родился уже художник... Рисовать я учивался на песке, на бумаге, на стенах, на всяком таком месте, где я находил за способ...». Сын бедного псаломщика, он исключительно силой таланта получил художественное образование. Учился поначалу у Дмитрия Ухтомского и Варфоломея Растрелли, позже, в Академии художеств, у Александра Кокоринова и Жана-Батиста-Мишеля Валлен-Деламота. Заслужил право на пенсионерскую поездку, в Париже занимался у Шарля де Вайи, аттестат о его высочайшей квалификации, наряду с выдающимся знатоком античной архитектуры Жюльен-Давидом Леруа, подписали такие звёзды, как автор церкви св. Женевьевы (парижского Пантеона) Жак-Жермен Суффло и создатель версальского шедевра — Малого Трианона — Анж-Жак Габриэль. Ещё чуть позже, в Риме, Баженова избрали членом Академии святого Луки.
Имя этого Баженова упоминается в связи с множеством престижнейших царских проектов, не говоря о частных заказах. Вернувшись в Россию, он начал с Петербурга, сделал эскизы к увеселительному дому близ Екатерингофа и дворцу великого князя Павла Петровича (будущего императора Павла) на Каменном острове. Ну а потом — многолетний труд на строительстве Большого Кремлёвского дворца и творческое лидерство в Экспедиции кремлёвского строения, ставшей отличной школой для многих русских архитекторов следующего поколения. А также работа над дворцовым ансамблем в Царицыно, которым и сегодня с удовольствием любуются москвичи; не сохранившиеся, к сожалению, праздничные сооружения на Ходынском поле, где отмечали победное заключение Кючук-Кайнарджийского мира, и длинный список храмов и усадеб, в числе которых две жемчужины московского зодчества — дом Пашкова напротив Боровицких ворот Кремля и дом Юшкова на Мясницкой улице, тот самый, в котором позже размещались МУЖВЗ и ВХУТЕМАС.
Однако есть и другой Баженов. Им занимаются серьёзные историки отечественной архитектуры, опирающиеся на документально подтверждённые факты. Нужно признать, что о творчестве этого второго Баженова мы знаем совсем немного. Практически не сохранились здания, к которым можно прийти, чтобы увидеть настоящую манеру архитектора. Можно сказать, что наследие зодчего пало жертвой богатейших экономических возможностей екатерининской России. Императрица могла позволить себе не только построить грандиозный дворец, но и снести его без остатка, если что-либо не понравилось в осуществлённом варианте. Кремлёвское строение, правда, ещё не успели как следует начать, когда Екатерина передумала и велела вернуть московской цитадели первоначальный вид. Зато дворец, вернее, дворцы в Царицыно были разрушены уже после того, как государыня увидела их в натуре. Скорее всего, не понравилось ей не обилие масонской символики, как предлагает считать наиболее популярная версия, а то, что ей и наследнику были положены практически идентичные покои. Отношения с сыном были уже не те, что во времена, когда окрылённый Баженов получил высочайшее одобрение проекта. Ставка теперь делалась на внука — Александра. Нужно сказать, что Павел, оказавшись на троне, ответил той же монетой — приказал без следа уничтожить дворец в Пелле.
Сложно и с атрибуцией других зданий. До сих пор не найдено никаких доказательств того, что именно Баженов проектировал знаменитый Пашков дом. Версия опирается лишь на поздние тексты. В то же время многие здания, где первоначальное авторство, несомненно, принадлежит Баженову, в дальнейшем достраивались или даже перестраивались другими зодчими. Так, Московский особняк Долгова (архитектор приходился заказчику зятем, так что авторство тут бесспорно) сначала пострадал при пожаре 1812 года, а затем, в конце XIX века, и вовсе был перестроен.
И всё-таки, хотя выходит, что о Василии Ивановиче Баженове достоверных сведений сохранилось мало, в самом главном сомневаться не приходится. Он действительно сыграл очень важную роль в истории русского зодчества. Чтобы убедиться в этом, достаточно отправиться в самый центр столицы, в усадьбу Талызиных, здание, возведённое, скорее всего, младшим партнёром и напарником Баженова Матвеем Казаковым. Там, в экспозиции Музея архитектуры, хранится большой фрагмент модели Кремлёвского дворца.
Это был грандиозный замысел, придающий древней столице новый, достойный просвещённой эпохи облик. Проект учитывал всё, даже связь с историческим прошлым, ведь, согласно ему, древнейшие храмы оставались нетронутыми. Стенами крепости, правда, предлагалось пожертвовать, оставив для памяти лишь небольшой фрагмент. Но жертва стоила того.
Чрезвычайно изобретательный план, с перспективами, продолжающими исторические лучи расходящихся от Кремля улиц, с круглыми и овальными площадями, чьи центры отмечены обелисками, с главным фасадом, открытым к реке, становился ядром, логика которого должна была преобразить всю старую Москву, расслабленную, уютную и далёкую от порядка. Ордерные системы, старательно разработанные мастером для дворцовых фасадов, вполне оправдывали название, ведь ордер — это «порядок». Игривая пышность барокко сменилась парадной строгостью классического декора. Проект Кремлёвского строения — не просто «сочинение» зодчего. Это урок, пример того, как нужно всё делать правильно. Как и положено человеку той эпохи, Баженов верил в силу разума и в то, что есть единственно правильный стиль, этим разумом идеально просчитанный. Ему, кстати, были прекрасно известны труды человека, начавшего эти расчёты, — великого римского теоретика Витрувия, переводу книг которого на русский язык архитектор всячески содействовал.
Таким образом, вместе с Баженовым в Россию пришла вторая волна классицизма. Понятно, что она пропустила ту, первую, родившуюся в XVII веке. Зато теперь движение было синхронным. Теперь архитектура Петербурга и Москвы нисколько не отставала от самой передовой европейской — ни хронологически, ни качественно. Конечно, и Елизаветинские постройки были хороши. Но это в основном был «импорт». Теперь же русский архитектор создавал постройки, ни в чём не уступавшие западноевропейским.
Стремление к правильному, рациональному подходу сделало Баженова основателем ещё одного стиля, казалось бы, противоположного строгому парадному классицизму. В работе над павильонами Ходынского поля он приступил к выработке новой манеры, казавшейся ему национальной. Раскопки Помпеи (а до того египетские экспедиции Наполеона) сделали историю и исторические памятники не только эстетическими образцами, но и археологическими фактами. Таким образом, «исторические» и «национальные» стили вставали в ряд с общепризнанной классикой, имеющей корни в античном мире. «Россам», как тогда величали себя официальные идеологи, требовался собственный стиль. «...Мы не меньше древних имеем право быть изобретателями и последовать своему духу, не вдаваясь им в рабство; поелику художество есть вещь бесконечная, приходящая ежедневно в совершенство и сообразующаяся с нравом времён и народов, которые рассуждают различно об изрядстве и описывают его по своей воле...», — писал Баженов. Он не видел особой разницы между неклассическими древностями Запада и России, для него и русский XVII век с его узорочьем, и белокаменный декор нарышкинского барокко являлся готикой. Соответственно, выработанный им на Ходынке и затем предложенный для Царицынского ансамбля язык представлялся ему и его последователям национальным русским.
Таким образом, именно Баженову мы обязаны появлением в России сразу двух новых стилей (или двух ипостасей одного и того же) — классицизма и неоготики, трактованной как «русский стиль». Но было и ещё одно новшество, привезённое мастером из Франции, — это масштабный, не функциональный взгляд на архитектуру и её предназначение. Одна из любимых масонами, в число которых входил и Баженов, эмблем составлена из инструментов архитектора. В ромб, составленный из циркуля (это «небо») и угольника («земля»), вписана буква «G». Это значит «God», то есть «Бог», и то, что Он — Великий Архитектор, а также Великий Геометр Вселенной. Из этого символа, помимо прочего, следовало, что всякий зодчий в эту эпоху — сотрудник в проектной мастерской Творца. А всякий большой проект — не просто ансамбль с колоннами, но средство наведения порядка и решения больших государственных, а то и вселенских задач.
Императрица Екатерина, как известно, не жаловала масонов, но в лице Баженова поначалу нашла того, кто разделял её подход: всякое строительное предприятие — это политический манифест, свидетельство того, сколь сильно и богато государство Российское и кто в нём правитель.
Очень скоро нашлись архитекторы, которым ещё лучше, чем Баженову, удавалось передать величие замыслов Екатерины. Тот же Матвей Казаков, например. Но всё же Баженов был первым из тех, кто наряду с новым стилем и вкусом к плодам просвещения привнёс в русскую архитектуру пафосный образ всесильной и всё приводящей в порядок империи.
Почитать еще:
Отрывок из книги Питера Айзенмана