Коридор

.Я несколько раз пробовала написать об этом. Каждый раз останавливалась в какой-то момент и бросала писать. Несколько раз удаляла начатое. Не могла – либо было невыносимо больно, либо что-то разрушительное происходило в моей жизни. Никогда не думала, что за всей этой историей стоит столько боли для меня. Мне казалось, что все это просто один из сюжетов жизни. Я пробовала начать с начала этой истории, а сейчас решила начать с конца. Возможно это поможет все таки написать то, что нужно написать. «Зачем?» - спросите Вы. Я не знаю. Мне нужно это изложить и оставить в словах.

Темный больничный коридор, уже вечер, больные разошлись по палатам, врачи ушли домой. А я уже который день хожу и ищу тот самый лифт.

- Инна, что ты все время тут крутишься? Уже который день тебя тут вижу,- это медсестра, в темном силуэте ее лица не видно, но голос уже мне знакомый.

 Я лежу в больнице уже почти месяц. 

- А где тут лифт, который для каталок?

- А зачем тебе?

- Просто я помню, как меня везли в операционную, а вот понять каким коридором не могу.

- Вот этим, лифт за твоей спиной, - медсестра подошла совсем близко и уже различимо ее удивление.

- Нет, другой лифт, тот который далеко отсюда.

- Нет здесь другого лифта и коридора. Только этим всех возим в операционную.

- Да?! Ну, спасибо. Я просто думала, что дольше везли, а тут два метра.

Два метра… от процедурной до лифта, который повезет меня на операцию и где я ненадолго умру.

- Ну, пошли, красавица, расскажешь, что случилось?

Я сижу у стенки на корточках. Стоять нет сил и очень больно. Рядом стоит мама. Это она приехала после моего звонка, навела кипишь и вызвала дежурного врача. Час назад мне поставили диагноз под вопросом – внематочная беременность. Мама вообще любит расставлять точки над i, умеет смотреть правде в глаза и в сложные моменты она особенно собранная. И эти качества у меня от нее. «Не веди себя как тряпка» - когда я пробовала хныкать в детстве, мама предельно сдержанным тоном кидала эту фразу. И она была такой сдержанной, застегнутой на все пуговицы, порой жестокой и при этом неимоверно любящей. Единственным в семье, кто готов был противостоять ее деспотизму, была я. Я всегда буду говорить ей за все спасибо. Это воспитало во мне характер, который поможет девятнадцатилетней девчонке пережить все то, что выпадет ей ровно через каких-то полчаса и изменит ее и ее отношение к жизни.

Как-то в откровенном разговоре я спрошу её о том, почему именно ко мне она была такой требовательной, мне казалось, что в этой требовательности было так мало любви. «Потому что ты такая же как я. Только ты из моих детей самая сильная и на тебе ответственность за семью, если что-то со мной произойдет» - ответила она и это было редкий момент откровенности между нами тогда. Сейчас мы больше друзья, я часто слушаю ее историю, восхищаюсь ей, люблю ее и опять говорю спасибо.

Но вернёмся к нашей истории.

Сначала был выкидыш, меня «почистили», оставили в отделении лечиться. Я уже лежу здесь неделю. Мне ни фига не лучше. Последние четыре дня я ничего не могу есть. Каждый проглоченный кусочек отдается дикой болью в животе. Я уговариваю себя, что все пройдет и скоро закончится. Мне 19 лет. Только недавно меня предали два близких мне человека. Парадоксальное ощущение, когда ты втянута в историю, в которой оказалась не по своей воле. Предательства будет ещё много, в какой-то момент, мне покажется, что даже тело предает меня. Хотя, уже сейчас, через много лет, я говорю спасибо ему за то, что верно служит мне и я живу. Я говорю всем предательствам спасибо – они научили меня искренне прощать и быть свободной от обид, понимать и принимать слабости других и свои. А это очень важно в жизни. Потому что все в жизни к лучшему. Поверьте, я это знаю.

- Чего на полу сидишь?

- Я не на полу, на карточках сижу, мне сидя не так больно.

- Понятно, - доктор нахмурился, - ну, пойдем, посмотрим, что у тебя там болит.

Я забралась на кресло. На дворе поздняя осень, в стране разруха и начало 90-х. В больнице не топят и от того кресло жутко холодное. На мне ситцевая ночнушка в оборках и голубой фланелевый халатик.

- Давно болит?

- Ай, не трогайте, пожалуйста, мне очень больно.

- Прости, но тебе придется потерпеть. Я должен хорошо посмотреть. Здесь болит? – и доктор нажал пальцем на живот.

- Ааа, отпустите, пожалуйста.

- Все, отдыхай, только не вставай, - и он вышел.

Через минуту зашла медсестра, за ней доктор, включили операционную лампу. Залязгали инструменты в железной ванночке.

- Инна, я сейчас сделаю тебе обезболивающее и возьму у тебя пункцию брюшной полости. 

- Зачем? – волосы встали дыбом, я знала, что такое пункция, - разве без нее не обойтись?

- Нет, - и он вставил зеркало, - я должен быть уверен.

Сразу скажу, врач лукавил, обезболивающее ставить было нельзя – слишком низкое давление. Поэтому пункцию брали «на живую».

Медсестра взяла меня за руку.

Я орала как резанная. Сразу вспомнились фильмы про фашистов и партизан. Я явно была бы плохим партизаном, потому что точно выдала бы все тайны лишь бы это закончилось. Рука медсестры не помогала. Память хаотично искала выход из ситуации. Я судорожно засовывала в рот ночнушку, сжимая ее зубами и крик сменился стоном. Наконец это кончилось. Все тело покрылось испариной, было жарко и трудно дышать.

- Твою мать, тут шоколад! – это доктор со шприцем в руках вылетел в коридор(оказывается, что четыре дня я хожу с разрывом маточной трубы и кровь уже успела даже свернуться).

Он что-то ещё громко кричал в коридоре. Прибежали нянечка и медсестры. Меня стали готовить к операции. Все происходило так быстро, что я даже не успевала пугаться. Просто с ужасом наблюдала всю суету вокруг меня. И неимоверное чувство стыда, неловкости и безысходности происходящего.

- Мы сейчас везем тебя в операционную, у тебя разрыв маточной трубы. Не беспокойся, я пошел готовиться в операционную, - молодой, огромный доктор с громким голосом исчез за моей спиной.

Не помню сколько прошло времени, как меня переложили на каталку, помню только как вывезли из процедурной. Я уже голая, накрытая простынёй. 

- Инночка, ты не беспокойся, все будет хорошо, это не долго, ты уснешь и проснешься, - это мама. Рядом с ней стоит Серёжа.

И в этот момент вдруг пространство и время расширяются, кажется, что тебя все везут и везут, долго-долго. Так долго везут, что ты успеваешь увидеть всю свою жизнь в каких-то ярких моментах, некоторые из которых ты успела даже забыть. Ощущение как-будто время совсем по-другому течет – оно имеет свою консистенцию, оно пластично. Особенно поразило вдруг твое место в этом пространстве.

 Когда моменты и жизнь протекли мимо меня, я вернулась в реальность. А там опять мама, Сережа и коридор. «Почему жизнь прошла перед глазами? Я сейчас умру?». И сразу стало как-то совершенно спокойно, несуетно, появилась ясность мышления и осознования. «Да, я сейчас умру. Надо сказать маме как и в чем меня похоронить», - мои мысли были совсем без эмоций и это тоже удивляло, но как-то отстраненно. «Жаль, на дворе осень. Я так и не поем своей любимой клубники. Как же я хочу сейчас клубнику со сметаной. Печально умирать без нее…». Я повернула голову и увидела Серёжу. «… и без него. Он ведь останется тут. И я больше его не увижу…».

 «Слышишь меня? Чтобы с тобой не происходило, ты должна вернуться назад! Ты ещё не поела клубнику, только не сейчас. Ты должна проснуться!» - это мой герой во мне нашел повод для того, чтобы бороться. 

Вот уже лифт. Я помахала рукой. Мне страшно и почему-то трясет все тело. 

Операционная меня разочаровала. Она не была такой как ее снимают в фильмах. Все прозаичнее и в принципе она не сильно отличалась от процедурной. По середине большой стол с деревянной, крашенной белой краской, перекладиной, видевшей виды и от того было видно через краску дерево. «Похоже на больничное распятие», - подумала я и ужаснулась своим мыслям. Меня переложили на стол.

- Да я сама, что Вы?! – я решила подняться.

- Ой, давай мы сами? А ты лежи, расслабляйся, загорай. Видишь, мы тебе и солнце поярче включили, - из-за маски видно только глаза, пошутила милая медсестра возраста мамы. И она потянулась за операционной лампой.

- Ты сколько весишь?

- Не знаю.

- Странно, девочки все знают. Андрюша, а ты сколько весишь? – и она перевела куда-то взгляд.

- С какашками или без?

Я повернула голову и только теперь заметила комнатку, где были умывальники и доктор одевал перчатки.

- Ты чего дрожишь, тебе холодно? Накройте ее одеялом. – спросила медсестра.

- Нет, просто не могу остановится. Мне было очень больно, когда пункцию брали.

- Ага, она чуть рубашку не съела! Зачем рубашкой закусывала, вкусная хоть? – доктор подошёл ко мне.

- Нет, мы не такие. Мы больно не делаем. Мы только приятно делаем. Все спят и всем приятно, - улыбнулись глаза из под маски медсестры.

- Ну, начнем, - сказал Андрюша.

Откинули одеяло и сняли простынь, руки раскинули и положили на деревянную подставку, привязали бинтами:

- Чтобы не буянила.

- Господи, красота- то какая! Двадцать лет здесь работаю, а такой фигуры не видела! Тебе сколько лет, милая,- кто-то щедро поливал меня йодом.

- Девятнадцать.

- Ну, закрывай глазки, теперь больно не будет. Проснешься, и все будет хорошо.

На лицо надели маску.

Потолок завертелся:

- Как же ты будешь резать такую красоту, Андрюша?!

- Бережно…

 3.5 часа операции. Доктор Андрей Анатольевич Ляшев очень бережно сделал мне надрез, да так, что до сих пор многие спрашивают: где шрам? Спас меня, мой яичник и мою жизнь. Но он не мог знать, что у меня случится аллергия на наркоз и я умру. Не надолго. Это будет репетиция. 

Я всегда говорю, что я счастливый человек. По счастливой случайности на операции анестезиологом будет врач, мама которого будет доцентом и декан факультета анестезиологии. По счастливой случайности она будет в этот вечер в больнице и не успеет уехать. По счастливой случайности сын вызовет ее. По счастливой случайности я не умру.

Я несусь по цветному туннелю. Скорость огромная. Я хочу остановиться и перестать по нему лететь. Я кричу, но голоса не слышу, не вижу своих рук, хотя, протягиваю их чтобы зацепиться хотя бы за что-то. И потом тишина. Мне страшно.

А потом свет. Такое впечатление, что я в кинотеатре и на экране показывают кино. Я присматриваюсь и вижу, что это фильм моей жизни. На экране бежит моя жизнь. Потом стоп-кадр. И ты смотришь на ситуацию и на себя в этой ситуации со стороны. 

- Я поступила здесь нехорошо.

Опять кинолента побежала. Опять в ней твоя жизнь. И опять стоп-кадр.

- Тут хорошо поступила.

Это суд. Только судья ты сам. Здесь нет совести, отговорок и неловкости. Здесь никто не будет делать работу за тебя. Все сам. Сам судья. Только без отговорок и сделок с совестью. Просто: хорошо-нехорошо. Парадоксально, как отрешенно, правдиво и с какой ясностью можно судить самого себя. Истинно.

Жизнь пробежала. Последний кадр - я на каталке. Погас свет. Киносеанс окончен. Темно и страшно. Где я? Темнота стала липкой. Ни одного звука. Тишина. Я ничего не вижу и ничего не понимаю. Хочу протянуть руки и дотронуться до чего-нибудь и не могу. Тело не слушает меня. Вернее его нет. Я гоню от себя это осознование. У меня паника. Я хочу найти источник света и понять, где я нахожусь, что происходит. Неизвестность до ужаса пугает. И только я подумала о свете, как увидела маааленькую точечку света, похожую на далёкую звезду. И только я подумала о том, что мне надо к свету, чтобы увидеть где я, как сразу полетела к свету. Он становился все ближе и ближе. Из точечки свет превратился в луч, а потом в окошко полное света. Знаете, такое со сводом, как в храмах. Я подумала, что мне нужно туда. Свет был таким ярким и белым.

- Инна, скажи как тебя зовут. Инна! Инна, покажи язык! – женский голос был противно громким и настойчивым. Этот голос был прямо в голове – резкий и грохочущий.

Я остановилась.

- Инна, скажи как тебя зовут, покажи язык.

«Господи, какой противный, громкий голос, зачем так громко кричать? Ладно. Я сейчас быстро ей отвечу и сразу вернусь».

Я не вернулась. Вернее вернулась, но уже не туда.

Мама рассказывала, что меня завернули в простыни как мумию, привязали другими простынями к кровати. Последствиями наркоза стали судороги и мышечные боли, от которых меня скрючивало и врачи переживали, что разойдутся швы. Поэтому и привязали.

- Мамочка, уже все кончилось?

- Да, - этот разговор и ещё сутки просто выпали у меня из памяти и я их не помню. Помню только, что было очень больно.

Включился свет. В реанимационную палату зашли две медсестры. 

Из меня торчала целая куча разных проводов. По одним в меня что-то вливали и что-то выливали. Но это я пойму потом. А пока я училась жить после операции. 

Знаете, что может быть самым вкусным? Я знаю. Сырой яичный белок! Ммм. Это просто объедение после нескольких дней диеты на капельницах с глюкозой и антибиотиками. А водичку сосут из столовой ложки, обмотанной бинтом. Ложка и бинт, смочены водой. Это сделано для того, чтобы пациент не облился и не напрягал мышцы живота. А ещё шутки, когда несут капельницы, говорить: «О, вкусненькое принесли! Обедать будем!».

- Сорок процентов женщин с твоим диагнозом остаются бесплодными и у тебя не самые хорошие прогнозы. Но надо работать, - сказал Андрей Анатольевич и назначил мне антибиотик на солевом растворе абдоминально.

Знаете что это такое? Это когда тебе через катетер вводят в полость живота антибиотик. На живую рану. Я старалась не кричать. Нянечка держала меня, а медсестра вводила раствор. 

«Не реви как баба» - мама с детства учила быть сильной.

И я не ревела. Трудно лежать в больнице и не реветь. Особенно, когда ещё не придумали сотовых. На дворе пошел первый снег. И в отделении только одна палата с пятью послеоперационными. Ты слышишь только как завывает ветер и где-то незакрытая форточка все время бьётся о раму. Вьююю, бабах, вью, бабах! И тишина. Минуты идут как дни, часы как месяцы, а дни как года. Так много было передумано под стук форточки. Как-будто она напоминала, что все это не сон.

- А ты ругайся, деточка.

- Что?

- Я говорю, когда больно, ты кровать схвати руками и кричи благим матом, так легче, - это нянечка, самая старая и самая мудрая из всех нянечек. И улыбка у нее Мона Лизы. Маленькая, худощавая, с глубокими морщинами на лице. Я бы сказала, что похожа она на Бабу Ягу, но глаза ее полны такой добротой и состраданием, что можно утонуть.

- Так не прилично же.

- Здесь прилично, милая, здесь все прилично. А ты послушай меня, я знаю, я столько лет здесь работаю, - и она улыбнулась.

- Вы такая, на других совсем не похожи.

- Какая другая? Это просто я на свете много живу, вот и знаю, что людям помогать нужно, остальное все не важно, - и стала дальше подметать.

С этого момента я матерюсь. Порой смачно и сильно. А тогда материлась громко. Подходит к тебе медсестра, спрашивает: готова ли ты? А ты рубашку в зубы взяла, руками за спинку кровати схватилась, вдохнула и молчишь. А потом, как медсестра закончит раствор в катетер вводить, выругаешься матерно. И ждёшь, когда боль, разлившаяся по животу, пройдет и через торчащую из живота длинную трубочку начнет вытекать вместе с раствором в стеклянную банку.

И вообще в реанимации много интересной иронии жизни происходит. Например, лежите вы все, пять человек, и пукаете под одеялами в судно, потому что Вам клизму поставили, а медсестра при каждом громком звуке говорит Вам: «Очень хорошо, очень хорошо». Жутко, стыдно и невозможно вычеркнуть.

Меня перевели в отделение. Принесли мою одежду. Почему-то она стала мне очень большой, все висит. Зато я могу есть печёные яблоки. И причесаться. Я не могу понять, почему люди, встречаясь со мной, шарахаются. Наверное это потому, что я не могу нормально разговаривать. Только с придыханием и очень тихо. Будто мне не хватает сил выдохнуть воздух в слова. В палате, пока раскладывает мама мои вещи, стоит гробовая тишина. Папа не может говорить со мной – только повернется ко мне и глаза сразу наливаются слезами. Меня это бесит и раздражает. Почему- то при виде меня все смотрят щенячьими глазами и с жалостью.

 Только тетя Валя, женщина, которая тоже лежит в палате, смешит меня до коликов в боку. Я прошу ее перестать, потому что разойдутся швы, а она шутит:

- Так ты не переживай. Тут близко, сразу и зашьют заново! 

Я ещё больше смеюсь. И потихоньку кушаю. Хожу по стеночке в туалет. 

Ура! Меня пустили домой помыться. Обматали швы целофаном и отпустили. Мама спорит с Сережей – кто будет меня купать. Побеждает мама. Я, конечно, говорю, что сама помоюсь. Но они как-то странно не хотят меня слышать. Мы идём в ванную и я понимаю, что не в силах даже удержать мыло. Мама приносит большую махровую простынь и говорит, что так будет лучше – чтобы не простудилась. Мудрая моя мамочка, не учла только один момент. Простыня намокнет, станет тяжёлой и я ее не удержу. Она свалится с меня уже в комнате, прямо перед зеркалом во всю стену. И я увижу себя в отражении. 

Вы видели когда-нибудь фото узников Бухенвальда? А в «живую»?

Одни кости. На меня смотрел скелет. Вместо пышной груди два мешочка кожи. Впалые щеки и огромные, полные недоумения и желания жить глаза. Боже, как я хотела жить! Каждой клеткой своего тела я цеплялась за жизнь. И только увидев в зеркале себя, я осознала, что со мной произошло. Я разрыдалась от того, что поняла, всю трагедию произошедшего со мной. Я плакала громко, почти навзрыд. Я осознала весь тот ужас, через который мне пришлось пройти. Мама пробовала накинуть простынь:

- Серёжа, да помоги же мне накинуть эту чёртову простынь! 

Первое время я ходила везде с маленькой подушечкой, потому что сидеть без подушки я не могла. У меня не было мышц на попе, от этого кости впивались в кожу и оставались большими синяками на ней. Это было очень больно. Я ещё долго буду набирать вес. Даже тогда, когда забеременею Яшей и поправлюсь окончательно только к девяти месяцам. От этого у меня останутся растяжки на животе, которые я долгие годы буду умело прятать и не говорить о них. Но только не сейчас.

Сейчас я ничего не прячу. Это мой опыт, моя жизнь и она куда интереснее и значимее для меня, чем жизнь из глянцевого бреда, где настоящая женщина – это красотка с фотошопной мордашкой. Да-да, фотошопной. Ну, или инстаграмной, где все поголовно счастливы, красивы, успешны и отретушированы в фоторедакторе. И я точно знаю, что значит быть женщиной до последней клеточки. Когда восхищаются твоей красотой, а ты знаешь, что самая страшненькая женщина на свете больше женщина чем ты, потому что она может дать жизнь ребенку, а ты – нет. Для меня материнство – это такой дар! Дар, который Бог дал женщине. И я благодарю его, и врачей, и доктора с большой буквы Ляшева, и медсестер, и тех, кто верил, и моих детей за этот дар. 

ПыСы.

«Серёжа, тебе придется сделать выбор, у нее может не быть детей никогда», - это моя мама.

«Серёжа, зачем тебе больная, которая не сможет родить, когда столько здоровых?», - это моя свекровь.

«Инна, ну, и без детей люди живут», - это моя тетка.

«Мы сделали от себя все возможное, теперь только Вы и Бог», - это врачи.

Парадоксально видеть и слышать как в тебя не верит никто. А ты стискиваешь зубы, улыбаешься, потому что «не плачь как баба»( вообще, долгие годы я не плакала, когда было больно, я хихикала, это теперь только тронь - царевна- плакевна тут как тут) и веришь в себя, потому что упрямая. Безусловно веришь!

 Потому что если ты не веришь в себя, как Вселенная поверит в тебя! И любишь! Просто жить! Это такой кайф и такой дар! Вы себе не представляете, как я мечтала на больничной койке вдохнуть морозный воздух. Боже, как он приятно пахнет. Какое это счастье жить и быть! И вдыхать морозный воздух, закусывая клубникой. И косточки застревают в зубах и ты так пытаешься выковыривать их языком, а потом руками. И все так просто и так естественно.

И ещё. Тогда, там, в той темной комнате, я поняла одну важную вещь. Мы уносим с собой туда только наши мысли, эмоции, чувства. Они как багаж, который мы сможем забрать с собой в путь. Нет рая или ада. Есть только мы сами. И чем наполнили чемодан, с тем туда и идём. Мы сами устраиваем себе ад или рай. Если мы полны плохими эмоциями, мыслями, чувствами, то именно это и будем там чувствовать. Если наполнены, радостью, любовью, принятием, спокойствием, то именно это нам в подарок. Все сами, все сами. Поэтому я стараюсь не держать обиду, принимать, радоваться, любить, творить, жить каждым моментом, говорить своим близким как я их люблю, обнимать их, созерцать и вдыхать этот мир. Жить жизнь и быть искренней. Жаль тратить жизнь на что-то другое.

Вот такой он – коридор в два метра, в котором когда-то уместилась целая жизнь. Любви Вам всем и счастья!