Конкурс

ходит молва, совсем немного, что во всей деревне не было никого могущественнее старого монаха из храма. 

но храм этот никто никогда не посещал, сетуя на его бездействие, пока деревня голодает. 

это было во времена, когда шел снег. промозглый холод съедал каждый сантиметр ветхих построений, похлопывая по крышам леденящим ветерком. 

белые крупные хлопья, попадающие на замерзшую кожу, лоснились под лунным светом, тут же превращаясь в воду. казалось бы, еще немного и всё потрескается от холода. хруст снега под босыми ногами эхом отражается по редкому лесу из кипарисов и сосен. даже деревья казались замершими на месте, без желания жить, они склонили оголившие ветви к земле, преклоняясь и словно смиряясь со своей участью. 

совсем недавно в деревне утих шум, а даже в подобные голодные времена, жители старались найти что-то хорошее, поднять дух на грядущую весну. многие сетовали, Ками оставили их, оставили на многолетние страдания. кто-то говорил, что первые основатели деревни обрекли весь будущий род на кэгарэ. 

со временем все стали забывать о дани богам, о молитвах и священных церемониях. новое поколение подрастало обозленными, бедными и скудоумными. 

в такие праздничные дни, о храме и молитвах в деревне думает только один человек. 

тихие сбивчивые высокие ноты какой-то старой колыбельной аккомпанимируют снежному шороху под ногами. 

девчушка лет 14-ти, спешит по устеленной невинным полотном дорожке, надеясь скорее спрятаться от колючей погоды. клубки горячего пара опадали микроскопическими льдинками на ее едва оголенные от быстрой ходьбы плечи. в ее руках маленькие свертки, жертва богам. а в сердце все еще томится надежда, что слухи об умершем монахе - просто слухи и он поможет ей очиститься перед Ками. 

когда-то давно сестрица-гейша поведала, чтобы избавиться от скверны, нужно посещать храмы и оставлять подношения. 

и вот сейчас, босая и продрогшая до костей, она торопится в ветхий храм на окраине поселения, чтобы по традиции успеть дать мольбу богам до рассвета. 

каждый год, после попадания в дом старшей сестры-гейши для нее заканчивался побегом из дома, а ночью, на коленях: «о ками, не гневайтесь на нас, дайте же землю плодородную, да скот здоровый».

обычно она собирала свои блага весь последний месяц, чтобы в новогоднюю ночь отправиться на молитву. 

 старый храм у обрыва едва ли большой деревушки сегодня стоял во мраке. ни одной свечи не было зажжено, ни одного луча света не было видно в том святилище. 

призрачной тенью молодая гейша юркнула вовнутрь. когда-то целые стены с узорами были сейчас покрыты мелкими взбухшими трещинками, словно кто-то решил вспороть их. деревянные балки треснули то ли от старости, то ли от скопившейся скорби. запах древнего заброшенного места отдавал сыростью, проникал через кислород, оставляя с выдохом тоску. полы ноюще скрипели, так и норовя оставить множество заноз на нежной ножке юницы. 

храм предстал не в хорошем свете, но до рассвета оставались считанные часы, потому девчушка на дрожащих коленях опустилась у подножия священных ступеней, в почтительном поклоне. традиция проводить тут пару часов до рассвета, чтобы встретить новый год с благими намерениями и пожеланиями. как и сейчас, молодая гейша молится до самого светания, сама того не замечая от непроглядной темноты. 

этот день казался темнее обычных, озаряя светом лишь изредка, пробегаясь лучами по лицам и снова пропадая. также и по белоснежной коже девицы пробежали едва заметные блики. 

настороженно подняв голову, она начала прислушиваться в тихие шорохи. 

скрипучий пол передавал, будто это кошачьи шаги. настолько те были незаметными. она испуганно замерла, не поднимаясь с колен. на пару минут, все снова погрузилось в пустую тишину, пока пред лицом не оказалось двух плетеных соломенных сандалий. 

девушка испугалась, отпрянув и едва ли поняв кто пред ней стоит. это заставило ее поднять взгляд, чтобы узреть перед собой средних лет женщину. 

никогда еще она не видела смотрителя храма, но он точно был, ведь не спроста каждый год ее здесь ждали. зажигали свечи, пахло благовониями, стелили маленький коврик, чтобы она смогла помолиться. вид того, кто за местом приглядывал, удивил ее. 

— а ведь молва доносила, монах этого храма был мужчиной? — аккуратно спросила гейша, находя себя в удивлении, совсем забыла про такт и воспитание. 

эмоции на чужом лице совсем не показывались, лишь линия бровей чуть выгнулась в снисходительное выражение. 

— никто не говорил, что я монахиня, — спокойно отвечает женщина, достав из под рукавов какие-то бусины, — в твоем доме давно перестали молиться, почему ты ходишь сюда? — одетая во все темное, она очень подходила обстановке и дню - была незаметной, женщина присаживается к гейше, протягивая руку, чтобы потрогать чужие, промерзшие ладони. она словно не заметила недоумения младшей. 

— с тех пор, как попала к сестре, — отвечает безлико, оборачивая внимание к внезапно озарившемуся мягким светом храму. 

— я случайно забрела сюда, но совсем недавно мне дали напутствие, — женщина загадочно продолжила шепотом, — ты, прекрасная дева, знакома ли с омикудзи? — тепло ее рук согревает маленькие ладони, а взгляд цепляется за красную обвязанную нить на тонком запястье. 

 поднявшись с места, женщина подцепляет небольшой деревянный цилиндр, стоявший позади, показывая тот юной девушке, — техника гадания пришедшая к нам с больших поселений, — ее голос отдавался в ушах усталым уютом. 

— кто вы? вы хотите мне погадать? — с детским интересом выведывают в ответ. 

мягко улыбнувшись, тётушка посмотрела на гейшу в одобрении, приоткрыв цилиндр, кивнула: 

— считай, я случайный прохожий в твоей истории. задай вопрос и вытяни пророчество, — мягко приказывает дама в возрасте. 

молодая гейша, недоумевая, но тайком все же спросив о своем будущем, протягивает онемевшую руку в коробку, интуитивно выискивая маленький свиток, подходящий под аккуратную ручку. 

— читай. 

звонкие колокольчики зашелестели ледяной мелодией по храму, плача свою песню для погоды. сквозняк пробежался по сырому полу, врезаясь в согревшуюся нежную кожу девушки. ее слегка передёрнуло. 

— в ночь, когда апогей твоей красоты настигнет своего пика, когда свободы останется лишь один глоток, когда все глаза, что смотрели на тебя влюбленно, заснут сном морфиновым, вкусит тебя лишь единственный, кто был достоин этого императорского цветка. и глаза те покажутся во тьме яркими, освещающими твой путь, — аккуратно и шепотом, словно зачитав чужой секрет, милая гейша в удивлении разворачивается, совсем не поняв ничего, но видит перед собой лишь пробивающиеся через щели лучи восхода и совершенно одинокий, пустой храм. 

ни фонарей, ни света, ни загадочной женщины с деревянным цилиндром. лишь одна маленькая записка с пророчеством. 

*** 

— спустя четыре года я уже перестала захаживать в тот храм, господин, — елейно отвечает девушка в длинном белом кимоно. 

— урожай с того времени совсем хорошо пошел, — кивая, улыбнувшись сдержанно, ответил он. 

каждую их встречу, глаза наслаждаются видом этой прекрасной девы, какую когда-либо встречал в своей жизни. внимательно наблюдал как кротко она смакует его чай. часто слушал ее ненавязчивые истории и просто обожал ее грациозные, завораживающие танцы. сам не заметил для себя, как начал влюбляться. 

— вы правы, господин, — мягко кивнув, — прошлый год стал последним, когда я была там. кажется Ками и правда сжалились над нами. 

— в этом можете не сомневаться, моя хризантема, — позволяет себе самодовольно улыбнуться ёкай, пряча ухмылку.  

он всегда очень внимательно следит за каждым движением и изгибом ее тела, безумно красивые глаза, белоснежная кожа словно умеет отражать свет, черты лица всегда сглажены и нежны, а взгляд не бывает грубым, только не к ёкаю. 

каждый раз наблюдая и восхищаясь ее танцами, этими грациозными движениями и завораживающими, словно утягивающими в пропасть взмахами вееров, ее взгляд, направлен точно в глаза господину. она была демоном похуже его самого, так думал он. его личная благодать, подаренная самой судьбой. 

юная гейша делает последний глоток самого вкусного чая, что когда-либо довелось ей испить. приходя рекан, она впервые познакомилась с такими сортами. когда-то в доме сестры ее обучали правилам чайных церемоний, но чай там всегда был с терпким привкусом быта и скуки. это тяготило ее, в отличие от чаепитий с господином. 

в деревне ходили слухи, что чай этот омолаживающий, магический, потому хозяин рекана всегда оставался в прекрасной молодой форме. 

много кто опасался посещать рекан, однако это ее никогда не останавливало. храм ведь тоже пустовал. 

она задумывается о своем, когда отвлекает ее внимательный изучающий взгляд мужчины. он доливает в тяван еще чая, а гейша вдыхает аромат пара, который как и сам чай, был невероятно вкусным. 

сегодняшний вечер затянулся до поздней ночи, потому решив, что после их чаепития, пришло время уходить, она мягко предупреждает господина, а тот, на удивление соглашается. каждую их встречу он старался задерживать ее на подольше, но сегодня она выдохнула, не придется придумывать несуществующие дела, чтобы вернуться домой. 

последняя тяван была безумно вкусной, гейша делает последний глоток, чтобы перед падением в сон, ее пропасть осветилась мягким желтым светом, в центре которого непроглядная дурманящая тьма. это были глаза ее господина. теперь, она точно знала, только он способен оживлять светом и тут же пожирать тьмой. в ее холодном, сквозь леденящую метель, пути, он — свет, греющий, способный этим же светом погубить. 

***

так говорят. 

в деревне не было никого могущественнее господина, владеющего чайным домом «кайдзен». 

«говорят, на всем целом свете не было того, кто мог бы так сильно любить человека. и ничего могущественнее этой любви существовать не имеет права. моя любовь к нему, лишь томится маленьким угольком, по сравнению с его горящим пламенем, но разгорается сильнее с каждым днём.» — зачитывает женщина, сидящая посреди заброшенного храма процветающей деревушки. 

три десятка лет назад она повстречала здесь маленькую гейшу, а сейчас держит в руке коробочку с варёным рисом и вчитывается в эти строки, понимая, насколько правдивым было то пророчество. 

***

уже с пол сотни лет ёкай странствует по миру, наведываясь в каждый свой чайный дом, он тоскует, но надежда его не сгорает. 

он знает, что его любимая женщина вернется, чтобы продолжить пророчество. он должен быть готов всегда, потому тщательно проверяет каждую доставленную в дом картину. похищает только лучших творцов, выращивает только лучшие сорты чая, знает, что уже готов к встрече с ней. 

заворачивая в сверток ее любимый чай, ёкай выходит на путь к храму, который сейчас похож на обветшалую времянку. даже тории теперь заметить практически невозможно, словно два скосившихся старых дерева, держатся хлипкой конструкцией. 

ёкай вздыхает тяжело, глядя на маленький алтарь, который создала его милая гейша. внутри него бездна, плачущая каждый день по умершей любви, она борется с надеждой, со знанием того, что еще вернется. он знает, она еще придет к нему. 

стоя в заброшенном святилище, он оставляет сверток на алтаре, когда до него доходит запах благовоний. ёкай спешно оборачивается, находя взглядом маленькую старушку с деревянным цилиндром в руках. 

она улыбается доброй улыбкой, не страшась того, кого увидела. она поняла, кто перед ней стоит. 

— я рада встретить тебя, ёкай, — дрожащим, но без страха голосом произносит, смотря улыбающимися глазами-полумесяцами. 

мужчина молча наблюдает, подходя ближе. 

— приветствую, смотрящая, — быстро догадывается, затушив стоящие недалеко свечи. они его раздражали сегодня. как и загадочное поведение женщины. 

— я пришла погадать тебе, ты ведь знаком с омикудзи? — старуха протягивает ему цилиндр, в надежде, что ёкай не откажется. 

— сегодня не новый год, ты ведь знаешь? — а в противовес словам, небрежно вытягивает маленький старый свиток из коробки. 

«ранней весной, когда петь начинают цикады хигураси, красной лентой будет помечен алый бутон. в саду, где когда-то восседала муза, расцветет одна единственная белая хризантема. и воспоет тогда сердце, а день будет ярким, а ночь будет длинная. тихим шелестом вееров, нежным танцем в ночи, она покажется среди празднующей толпы и искать ее будут годами. но воспылавшая пламенем любовь не догорит, цветок расцветший отдастся императору и будет с ним оставшуюся бесконечность»

ёкай дочитывает пророчество, поднимает взгляд и видит только, как через щели лучи закатного солнца пробиваются, да совершенно одинокий, пустой храм. 

в смуте и сомнениях возвращается в дом, устраивает чайную церемонию, а после, поздней ночью, выходит в сад. 

единственный куст хризантем, так и не расцвел сегодня. а сердце верит, в один день оно будет пылать, глядя на созидание своей музы.