Комната в Арле

Ван Гог любил писать предметы и сцены, позволявшие этим новым средствам раскрыться в полную силу он мог рисовать или писать кистью, нанося на красочную поверхность густой мазок, подобно тому, как писатель подчеркивает слова в рукописи. Именно поэтому он был первым живописцем, открывшим красоту срезанных стеблей, торчащих из земли после жатвы, колючей изгороди и кукурузных полей, сучковатых ветвей оливковых деревьев и темных кипарисов, напоминающих языки пламени.

Ван Гог постоянно пребывал в состоянии безудержного творческого неистовства, независимо от того изображал ли он пылающее солнце или обыкновенные вещи, о которых никто никогда и не задумывался, как о предметах, достойных внимания художника. Так, он изобразил свою тесную комнату в Арле, и то, что он написал об этой картине своему брату, прекрасно объясняет его замысел:

«Мне пришла в голову новая идея, и вот набросок к ней… на сей раз это просто моя спальня; только цвет здесь должен все сделать и, придавая своей простотой стильное благородство вещам, вызвать мысли об отдыхе или вообще — обо сне. Одним словом, взгляд на картину должен дать отдых уму или, скорее, воображению.

Стены бледно-фиолетовые. Пол из красной плитки. Дерево кровати и стульев — желтое, цвета свежего масла, простыни и подушки — очень светлого, зеленоватого лимона. Покрывало алое. Окно зеленое. Туалетный столик оранжевый, таз — голубой. Двери сиреневые. И это все — больше ничего нет в этой комнате с закрытыми ставнями. Простые очертания мебели еще раз должны подчеркнуть полный покой. Портреты на стенах и зеркало, и полотенце, и одежда. Рама — поскольку в картине нет белого — должна быть белой. Это своего рода реванш за вынужденный отдых, которым я был обязан воспользоваться. Я снова буду работать над ней весь день, но ты видишь, как прост замысел. Я обошелся без оттенков и ярко выраженных теней, она написана жидко, свободными плоскостями, наподобие японских гравюр…»

Ясно, что Ван Гога не слишком интересовала правильность изображения. Он использовал цвета и формы, чтобы выразить свои ощущения от предметов, которые изображал, и хотел, чтобы это почувствовали другие. Не очень заботило его и то, что он называл «стереоскопической реальностью», иначе говоря, фотографически точное изображение натуры. Он утрировал, а порой изменял облик вещей, если это отвечало его цели. Так, идя другим путем, он пришел к тому же самому, чем занимался в эти годы Сезанн. Оба они сделали важный шаг, сознательно отказавшись от «имитации натуры». Их аргументы, конечно, были разными. Когда Сезанн писал натюрморт, его интересовали взаимоотношения формы и цвета, и он использовал «правильную перспективу» лишь в той степени, в какой она была необходима для его конкретного эксперимента. Ван Гог хотел, чтобы его картины выражали то, что он чувствует, и, если искажение помогало ему достичь этой цели, он прибегал к искажению. Оба художника пришли к такому подходу, вовсе не желая ниспровергать старые художественные истины. Они не вставали в позу революционеров и не хотели возмущать самодовольных критиков. В действительности, оба они почти не питали надежд, что со временем кто-нибудь обратит внимание на их картины, они просто работали потому, что должны были это делать.