Кочевник | София Лебедева
Издательство Чтиво | Читать 8 минут
Что толку оплакивать неслучившееся чудо, не лучше ли признать, что оно никогда и не могло бы произойти. Жить без чудес и всё-таки жить – вот самый честный и смелый поступок, на который мало кто решается. Говорят: «главное верить, и чудо обязательно произойдёт». Чушь! Главное – жить. Не существует никаких чудес, кроме самой жизни.
Всё началось с гудков в телефонной трубке. Ту. Ту. Ту. Протяжно, бесцельно, неотвратимо.
Или с плохо заверченного крана. Медленно отделялись капли от затёртой эмалированной поверхности. Тучные, набухшие они падали и падали. Так монотонно. Кап. Кап. Кап.
Ещё часы. Впервые я услышал это ночью, накануне своего четырнадцатилетия. Тик. Тик. Тик. И не было никакого Так.
Все эти звуки поселились в моей голове и разом воскресли, когда я в ожидании прижал к щеке свой мобильник.
– Что, не отвечают? – презрительно спросила директриса. – Звони, пока не отзовутся. С тобой надо что-то решать. – И удалилась в свой кабинет.
Вызвать мою маму пришлось из-за банальных прогулов, число которых превысило, видимо, допустимые нормы. Точно не знаю – я за этим не следил и уж точно не пытался кому-то утереть этим нос.
Педагогический совет с участием учителей и администрации школы начался со слов классной руководительницы. Срывающимся голосом она запищала:
– Ученик не посещает занятия! Я несу ответственность! Прогулы… та-та-та… зачёты… та-та… влияние на классный коллектив…
Я отключился уже на половине. Не потому, что мне было наплевать – я просто не успевал считывать информацию при той скорости, с которой она умела говорить. Очнулся я только на финальной фразе: «И в конце концов сообщить в органы опеки»
Что это они выдумали? Родители-то тут при чём? У мамы уже глаза были на мокром месте, и я догадался – запугивают. Как обычно.
– Не объясните ли Вы нам, – это директриса обратилась ко мне «на Вы» для пущей важности, – по какой причине пропускаются уроки? Вам что, не нужен аттестат?
Она выразительно посмотрела на меня, и я совершенно случайно сделал очередное открытие. Вот говорят – «глазное дно». У её глаз оно точно было. Казалось, что, если провалишься в них случайно, то падать до бесконечности не будешь. Я тихонько улыбнулся этой мысли, но меня раскрыли.
– Н-н-н-ну? И как это понимать? – спросила она нарочно зажатым где-то в районе переносицы голосом.
Я задумался.
Что можно и нужно отвечать, когда тебя спрашивают о прогулах? Отцу я сказал, что влюбился. Ему так было проще. Маме, конечно, такого говорить не стоило, поэтому для неё я выдумал историю про трудности с математикой. Что до директрисы, всё это было бы для неё мелковато. Приходилось соображать на ходу.
– Я прогуливаю только по четвергам. – Миролюбиво признался я. – И иногда по субботам.
– Вы только посмотрите. И какова же Ваша логика? Что не так с четвергами?
– Это просто мой нелюбимый день.
– Вот это новости, – директриса начинала злиться. – Вот это новости! А я вторники не люблю, что мне теперь, на работу не выходить?
Справедливости ради надо сказать, что я ответил чистую правду, к тому же терпеть не мог, когда взрослые задают глупые вопросы. Не хочешь – не ходи. Вряд ли тебя кто-то может заставить.
Не добившись от меня ничего путного, директриса вздохнула:
– А каковы твои планы на будущее?
Я пожал плечами:
– У меня нет планов.
– Как это? Я помню, ты хотел стать врачом.
– Я думаю, у него бы получилось! – вступила в разговор химичка, – по моему предмету у него одни пятёрки. А?
– Может, ещё и стану врачом, – очень честно и дружелюбно сказал я.
– Между прочим, — вступила русичка, – он прекрасно пишет сочинения. Думаю, у него талант!
– …Или писателем, – подтвердил я.
Математичка надвинула очки на нос:
– А вот по алгебре у него одни двойки, ни одного уравнения решить не может!
– Но точно не математиком, – констатировал я.
Это почему-то вызвало волну негодования в педагогическом коллективе.
– Да он над нами просто издевается! – басил кто-то. – Это всё потому, что им сейчас любая выходка сходит с рук!
– А знаете, начала учительница истории, – с чего всё началось?
Все замерли, предчувствуя момент, способный приблизить их к разгадке.
– С книги! – выдохнула она. – Ещё в пятом классе он постоянно читал на всех уроках! Я через день отнимала у него новую книгу!
Гул возобновился.
В это время мне было совершенно нечем заняться, и я начал рассматривать корешки книг за стеклом.
– Вас что-то заинтересовало? – обратилась ко мне директриса, а потом гаркнула. – Коллеги! Я бы попросила!
Все замолчали, и я ответил:
– Нет, просто смотрю.
Помню, когда мне было десять, я заболел аппендицитом. Мне провели операцию, я благополучно восстановился и вернулся в школу. Через какое-то время мне стало казаться, что всё вокруг какое-то нереальное. Тогда я решил, что всё ещё сплю под наркозом. И чем дальше, тем сильнее я убеждал себя, что живу во сне, и всё вокруг ненастоящее. Время шло, а я никак не просыпался. Тогда мне показалось, что я впал в кому и все мои близкие приходят по очереди навестить меня в больнице, я слышу их голоса, и мозг выдаёт галлюцинации, которые я принимаю за чистую монету.
В общем, много всякой ерунды я тогда напридумывал, чтобы объяснить себе, почему не ощущаю реальности происходящего. Став старше, я сообразил, что дело вовсе не в наркозе. «Мне срочно нужны очки!» Я решил, что мир кажется странным из-за упавшего зрения. Меня отвели к врачу, обследовали, но очки так и не выписали. Сказали, единица.
Тогда я впервые почувствовал себя одиноким и беззащитным. Я брёл из школы домой и таращился на асфальт под ногами, ветки деревьев, низкие облака, завитушки ограды, натянутые провода, проезжающие машины. Мне хотелось хоть что-нибудь увидеть по-настоящему. Мне казалось, что всё это жалкие тени, призраки настоящих вещей.
Чтобы иметь возможность исследовать каждый сантиметр пространства, я стал выходить из дома с каждым днём всё раньше. Случалось, что до школы я не доходил.
– И куда же ты идёшь, если не в школу?
Голос директрисы опять выдернул меня из раздумий.
– Я просто сижу. У пожарной лестницы. Знаете, это над последним этажом в доме. – Зачем-то я стал подробно объяснять, где находится выход на чердак. – А иногда гуляю. Просто гуляю.
Мне хотелось объяснить этим людям, что я не курю, не общаюсь с плохой компанией и не употребляю наркотиков, но у них были такие лица, как будто прокурор уже вынес мне приговор.
– Ты знаешь, что такое девиантное поведение?
Деликатно поинтересовался школьный психолог.
– Отклоняющееся, – ну, конечно, я знал.
– Да. Отклоняющееся от нормы. Видишь ли… с тобой даже родители не могут справиться, ведь ты не говоришь им, где проводишь время. И твоё поведение в целом… кгхм… довольно странное.
Я не понимал, к чему она ведёт, но видел, что у мамы, за всё это время не проронившей ни слова, проступила жилка на шее.
Учителя пустились обсуждать избыток информации в современном обществе, давление на психику подростка, суициды, эскапизм и внушаемость.
В этот самый момент у меня зачесался нос. И я осторожно почесал его одним пальцем, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но директриса завопила:
– Вот, поглядите! И навязчивые движения! А я говорила – здесь нужен психиатр!
Чёрт знает, сколько ещё они готовы были вершить мою судьбу, но при слове «психиатр» мама вытолкала меня из кабинета и захлопнула дверь.
Я остался стоять в узком зелёном коридоре. Попробуй не сойти с ума, проучившись полжизни в такой развалине. Те места, где краска на стенах потрескалась, было принято завешивать безвкусными картинами. Не репродукциями великих полотен и не детскими работами, а жуткого вида вырезками из старых литературных и исторических журналов.
Из всего этого непотребства мне всегда нравилась только одна небольшая картинка. Она висела в самом конце коридора, и я прогулялся до неё, чтобы снова увидеть изображённую неизвестным художником степь, грозовое небо над ней и фигуру кочевника, держащего под уздцы бурого иноходца. Различить в этой фигуре какие-то черты было трудно, но в разные минуты своей жизни я часто представлял его себе – сильного, коренастого, с раскосыми глазами. У него острый слух и быстрые ноги. Он не привязан к местам, поэтому почти непобедим. И, даже умирая, он сладко улыбался бы, потому что для таких, как он, всюду Родина.
От этой мысли мне нестерпимо захотелось на воздух.
Я сбежал по лестнице на первый этаж, пронёсся мимо консьержа, распахнул дверь и вдохнул влажный, насыщенный озоном воздух. Дождь кончился, было свежо до безумия, до щекотки под коленями. Мокрая майская листва каждую секунду меняла оттенок – изумрудный, салатовый, мятный, опять изумрудный.
Я зажмурил глаза и даже закрыл их руками, но всё равно продолжал видеть – всем телом, от кончиков пальцев до живота, от живота до кончика носа.
Так я и стоял, то открывая, то закрывая глаза, всё больше убеждаясь, что мир играет со мной в странные игры.
Я любил представлять себе, каким он станет спустя тысячи лет. Тогда мы вместе со всеми своими машинами и планшетами, вооружёнными конфликтами, модными магазинами, киноновинками и реформами станем древностью. Никто не будет знать, сколько крутизны было в твоей любимой песне – она останется безликим, потерявшим волнение и страсть памятником былой культуры. Повсюду будут выстроены новые города, может быть, и вовсе на другой планете…
Я иногда рисовал это всё карандашом в школьных тетрадях. Ни за что не подумал бы, что и это используют против меня, призывая маму обратиться к психиатру.
– Объясни ты мне, ради Бога, ну что с тобой происходит?! – причитала она, когда мы вернулись домой. – Я не смогу помочь тебе, если ты не скажешь!
Она была уверена, что я нуждаюсь в помощи. Ей даже нравилось думать, что я не в себе и что это можно вылечить.
Я тихо, но твёрдо сказал:
– Со мной всё в порядке. Я понимаю, что нарушаю правила. Я знаю. Не волнуйся за меня.
Разговор как обычно не привёл ни к чему, кроме моего обещания сделать над собой усилие. Проблема заключалась лишь в том, что это усилие нужно было всем, кроме меня самого.
***
…чтобы иметь возможность исследовать каждый сантиметр пространства, я стал выходить из дома с каждым днём всё раньше. Случалось, что до школы я не доходил. Захватывал новые и новые кусочки радостно открывающегося мне мира.
Однажды я вышел так рано, как только мог. Настолько загодя, что больше никогда не вернулся домой.
Меня стёрли гигантским ластиком. Я был просто карандашным человечком, нарисованным на полях школьной тетради. Может быть, нет. Может быть, да.
Будьте с нами