Ключевые мысли Галины Юзефович о фантастике в литературе

1. На первый взгляд фантастику определить легко. Есть распространенное определение фантастики - это любое произведение, в котором содержится фантастическое допущение. К примеру, "в будущем на луне будет построена новая цивилизация". 

Понятно, что характер этих допущений диктует и разветвление фантастики на суб-жанры вроде сай-фая, космооперы, киберпанка. 

Проблема в том, что "фантастическое допущение" - понятие довольно-таки общее, и вдруг окажется, что с определенной натяжкой к фантастике можно отнести и антиутопию, и магический реализм ("над городом вечно идет дождь" - разве не фантастическое допущение?). 

Непонятки и с таким поджанром как "спекулятивная фантастика", т.е. литература, которая поднимает философские, этические вопросы, но пользуется арсеналом фантастики. Сюда обычно относят Стругацких, Лема, Хайнлайна и Брэдбери, но студенты в США в качестве speculative fiction изучают и - внезапно - Кафку.

И в общем-то не поспоришь, потому что "коммивояжер превращается в таракана" или "ученый видит в деревне гигантского крота" - это фантастические допущения.

То есть границы жанра, которые казались вполне определимыми, вдруг размываются, раздаются куда-то вперед и вверх, и уже трудно сказать, что является фантастикой, а что нет.

Отсюда вопрос: как мы тогда понимаем, что одни писатели - фантасты, а другие - нет? Кадзуо Исигуро пишет сейчас в основном спекулятивную фантастику (если обращаться к поджанрам); он получил премию World Fantasy Awards за "Погребенного гиганта" и премию Артура Кларка за "Не отпускай меня".
Но считается при этом писателем мейнстрима, а не фантастом.

Неожиданно для меня было узнать, что Кристофер Прист ("Престиж", "Архипелаг грез") не считается на западном рынке фантастом. Хотя он несколько раз был номинирован на премию "Хьюго" и остается вице-президентом Международного общества Герберта Уэллса.

2. Оказывается, восприятие автора формирует тусовка. То есть то окружение, в котором он формировался как писатель.

Скажем, Виктор Пелевин и Владимир Сорокин, которые пишут сюрреалистические вещи на грани (или даже за гранью) фантастики, фантастами не считаются - просто потому, что изначально печатались не в жанровых изданиях и в узкую фантастическую тусовку не попали.

Интересен кейс Марии Галиной: в 90-е годы она крутилась в обществе фантастов, в нулевые попала в шорт-лист "Большой книги" за роман "Малая Глуша", после чего оказалась в мейнстриме. Хотя определить жанровую принадлежность Галиной сложновато: если сборник "Не оглядываясь" - скорее спекулятивная фантастика (хотя там есть и реалистические рассказы), то "Автохтоны" - барочный сюрреализм в духе магического реализма или Кафки.

То есть, вопрос лишь в том, где ты печатаешься и в каких кругах крутишься. Сергей Лукьяненко выбился в мейнстрим после "Дозоров", но вернулся обратно в то, что Галина Леонидовна называет "фантастическим гетто".

Самые невезучие авторы - те, кто не попал ни в одну аудиторию и прошел как-то мимо. К таким относится, к примеру, Йен Макдональд ("Новая Луна", "Река богов") - он пишет максимально реалистические с точки зрения экономики и технологии вещи, которые сложноваты для восприятия читателей фантастики, а с другой стороны в его книгах слишком много фантастики и рассуждений об экономике, чтобы их полюбили читатели мейнстрима. Вот Макдональд и остается где-то посередине.