Ключ
Violetblackish======== Глава 23 ========
Франсуа Морель в задумчивости стоял на парковке аэропорта Бари, примерно в получасе езды от города Триджиано, и размышлял, как заказанный им посредством онлайн-сервиса серебристый Фольцваген Пассат мог трансформироваться в нежно-голубой Фиат 500. Машинка была похожа на игрушку из коллекции Мореля-младшего, и Франсуа всерьёз опасался, что он не поместится в салон. Менеджер из компании автопроката практически не говорил по-английски, которым худо-бедно владел детектив, и, как только следователь собрал в кучу свои скудные познания в итальянском, оставшиеся со времен общения с бабушкой, парень благополучно забыл и родной язык тоже. Но смысл его послания Франсуа был ясен — других машин нет и в ближайшее время не будет — синьор может брать то, что есть, или проваливать. Морель тяжело вздохнул. Проходящие мимо девушки оглядели молодого мужчину, меланхолично бренчащего ключами от машины, затем само транспортное средство и звонко рассмеялись. Настроение Франсуа упало на ноль. Он выругался себе под нос и, закинув сумку на заднее сиденье, втиснулся в салон. Настроил навигатор и вырулил на трассу Бари-Триджиано. Жёлтое, как лимон, солнце заливало трассу, серый асфальт с мягким шёпотом летел под колеса неожиданно резвой машинки, а кусты бугенвиллии, растущие на обочине шоссе, сливались в одну сплошную пёструю ленту. Морель слегка расправил затёкшие за время перелёта плечи и сосредоточился на цели своего визита. Правильнее всего было заехать в гостиницу, чтобы забросить вещи и привести себя в порядок, но времени было в обрез. Рано или поздно местонахождение и цель визита Франсуа раскроются и его начнут дёргать во все стороны. Поэтому он решил не терять ни минуты и отправиться прямиком в монастырь Санта-Мария-делла-Грацие. Рисунок, найденный в числе прочих в квартире Ангела, не давал ему покоя. Фигура священника, нависающая над коленопреклоненным мальчиком, сжимающим в своей худенькой ручке ключ, и тайна, довлеющая над судьбой взрослого Анжело, вела в монастырские стены. Сейчас было самое время собраться с мыслями и подготовиться к встрече с матерью-настоятельницей. Сайт монастыря предоставлял скупую информацию о том, что настоятельница Анна-Мария возглавляет монастырь уже больше тридцати лет, и Франсуа очень надеялся, что речь идёт о той самой настоятельнице, с которой встречался Ксавье Седу много лет назад. Что и как придётся делать следователю потом, во многом зависело от того, что ему удастся узнать сегодня.
Вопросов у детектива было много и ни на один из них он не мог ответить, опираясь лишь на опыт и интуицию сыщика. Его внутренний голос подсказывал, что речь идёт не о простом расследовании, и что на этот раз ему придётся столкнуться с вещами далеко выходящими за рамки обычной бытовухи. Что такого сказала Седу мать-настоятельница, что заставило продюсера раздумывать не один день, прежде чем начать работу с талантливым музыкантом? Почему Ксавье так старательно путал журналистов, не сообщая реальные факты из жизни Бертолини? Какая трагедия могла произойти с маленьким Анжело, что так повлияла на его жизнь? Для чего человек всю жизнь носил на своей шее обычный железный ключ? Что за священник довлел над судьбой маленького мальчика? Франсуа вздохнул. Правильнее всего было бы задать все эти вопросы самому Ангелу, но допросить музыканта вторично было невозможно. Да к тому же, если верить Ноэлю, Анжело почти ничего не помнил о своем детстве.
Когда до Триджиано оставалось чуть менее семи километров, навигатор приятным женским голосом сообщил о необходимости свернуть налево, и Франсуа сбросил скорость, боясь прозевать нужный съезд. Его опасения были оправданы — указатель на монастырь был совсем неприметным. Морель вывернул руль и съехал с оживленного шоссе на узкую грунтовую дорогу, обсаженную с обеих сторон высокими серебристыми тополями. Он опустил стекло и выключил негромко мурлыкающее что-то на итальянском радио. Из открытого окна пахнуло свежестью и влажной землёй.
Припарковав злосчастный голубой фиат у изящных кованых ворот, Франсуа вышел из машины и замер в нерешительности. Его отношения с религией складывались непросто. Родители — недокатолики и почти атеисты — предоставили ему самому решать вопрос с верой. И перешагнувший тридцатилетний рубеж Морель так и не определился с ответом, верит ли он в Бога. Именно поэтому он всегда чувствовал себя неуверенно в местах, подобных данному. Он не знал, как правильно себя вести, где стоять, как, когда и что делать в церкви. Кроме того, дела Божьи были далеко за пределами юрисдикции полицейского управления. Это была область, которую Франсуа не мог контролировать. А Морель предпочитал контролировать в своей жизни всё. Ну или почти всё. Вот и сейчас — он переминался с ноги на ногу, не решаясь зайти во внутрь монастырской обители. Отчаянно хотелось курить, но это казалось неправильным. В конце концов следователь решил, что отступать ему некуда и направился к массивной дубовой двери. Гравий шуршал и разъезжался под ногами, и грохот его шагов отражался от монастырских стен. Франсуа постарался взять себя в руки и нажал на пуговку звонка. Неспешно потекли секунды ожидания, и детектив уже с отчаяньем решил, что визит будет не из легких, как дверь, скрипнув, отворилась и в узком проёме показалось приветливое круглое лицо немолодой монахини. Морель улыбнулся как можно доброжелательнее и произнес заготовленную заранее фразу на ломанном итальянском.
— Salve. Posso vedere la madre badessa? (Здесь и далее Ит. — Здравствуйте, могу я увидеть мать-настоятельницу?)
Монахиня, казалось, пришла в замешательство. Она чуть нахмурилась и быстро переспросила Франсуа что-то на итальянском. Смысл вопроса Морель не разобрал и на всякий случай предельно чётко повторил свою фразу. Монахиня, подумав с минуту, ничего не ответив, закрыла перед его носом дубовую створку. Франсуа почувствовал, что у него взмокла спина под рубашкой. Он стоял в раздумье, что же делать дальше, и уже собирался позвонить во второй раз, как дверь широко распахнулась и Морель увидел на пороге Мадонну. Ну или то, как обычно изображали Деву Марию на своих полотнах художники-флорентийцы. Франсуа в изумлении сделал шаг назад и, оступившись, чуть не упал с высокого крыльца. Молодая женщина, стоявшая перед ним, строго выпрямив спину, была чудо как хороша. Её красота не была броской или агрессивной. Она не была подчёркнута косметикой или украшена аксессуарами. Даже её волос Франсуа не мог видеть из-за плотного белого платка, повязанного вокруг лица, хотя был уверен, что девушка шатенка. Она взирала на мужчину без тени улыбки, и Франсуа в итоге сообразил, что пялиться вот так на монахиню неприлично. Он поспешно поздоровался и повторил уже в третий раз свою фразу на итальянском о желании видеть мать-настоятельницу. Монахиня чуть наклонила голову к левому плечу, вслушиваясь в его речь, и на чистом французском спросила:
— Вы француз?
Морель с облегчением рассмеялся, обрадованный, что ему не придётся изъясняться на своём скудном итальянском.
— Да, я из Франции, — поспешил он с ответом, — меня зовут Франсуа Морель. — Вторую часть фразы о том, что он следователь, Франсуа благоразумно удержал на языке. Всё-таки он находился здесь неофициально и трясти направо-налево своими корочками майора французской полиции не входило в его планы.
— С какой целью вы хотите видеть мать-настоятельницу? — строго поинтересовалась молодая монахиня, словно из них двоих именно она была следователем. Поразмыслив пару мгновений, Франсуа постарался выразиться как можно более обтекаемо.
— Я здесь в связи с делом Анжело Бертолини, — произнёс он и тут же заметил перемену в лице молодой женщины.
— Вы журналист? — выплюнула она с презрением и дверь в монастырскую обитель стала стремительно закрываться у детектива перед носом.
— Нет-нет! — поспешил заверить монахиню Морель и с тяжёлым вздохом всё же вытянул из заднего кармана брюк удостоверение. — Я из французской полиции. Точнее, я — ведущий следователь по делу синьора Бертолини. Мне нужно задать настоятельнице несколько вопросов о пребывании Анжело в монастыре. Он ведь воспитывался здесь, в детском приюте?
Монахиня протянула руку и, забрав удостоверение, основательно его изучила. Морель подумал, что, очевидно, вездесущие журналисты добрались и сюда тоже. Женщина, убедившись, вернула детективу документ и слегка улыбнулась, подтверждая догадку Франсуа.
— Извините, — смягчила она тон, — пару раз приходилось отгонять назойливых репортеров, которые кружили здесь в поисках информации. Нам приходится быть осторожными. Меня зовут сестра Виттория. Следуйте за мной.
Она развернулась и, не оглядываясь, пошла вглубь монастыря. Из-за длинной чёрной рясы Франсуа казалось, что она парит над землей, не касаясь подошвами поверхности. Морель задал себе вопрос, что женщина, вроде сестры Виттории, делает в таком мрачном месте и что могло заставить её принять постриг. Впрочем, ему ли было не знать о мерзкой изнанке жизни. Они прошли длинными коридорами, не встретив ни единой души. Звук их шагов по каменному полу гулко отражался от прохладных стен. Франсуа тут же окутали запахи воска, ладана и свежеглаженного белья. В конечном итоге монахиня остановилась, пропуская Мореля в светлый просторный кабинет, практически лишённый мебели. Кроме огромного массивного стола, заваленного кипами бумаг, распятия на стене, стула и нескольких стеллажей с книгами, здесь ничего не было. Сестра Виттория показала Франсуа на стул и сама села за стол напротив него. Некоторое время они молчали. Морель недоумевал о причинах такой задержки, а монахиня явно что-то решала для себя. Франсуа поёрзал на своём месте.
— Так я могу увидеться с матерью-настоятельницей? — не выдержав, снова спросил детектив.
— Видите ли, Франсуа, — произнесла сестра Виттория, подняв на него глаза. — Я боюсь, вы не сможете поговорить с матушкой.
У Мореля упало сердце. Он клял себя за то, что даже не додумался позвонить в монастырь перед поездкой и проделал свой путь сюда совершенно зря. «Ну конечно, — думал он, — столько лет прошло. Скорее всего, мать-настоятельница уже умерла».
— Она не?.. — начал он.
— Нет-нет! — спохватилась сестра Виттория, угадав его мысль. — Матушка жива-здорова. Но она ни с кем не разговаривает и вёдет затворнический образ жизни.
— Возможно, она сделает для меня исключение? — спросил Франсуа, испытывая облегчение от того, что важный свидетель все же жив и находится в непосредственной близости от него. Он не сомневался, что у него найдутся аргументы, способные разговорить суровую женщину.
— Не думаю, — покачала головой монахиня, — матушка приняла обет молчания. — Полицейский остолбенел. Наступила звенящая тишина.
— Что это значит? — спросил он, решив уточнить. — Извините, я не силён в монастырской терминологии. Она не разговаривает с посетителями, или как?
Сестра Виттория посмотрела на него с искренним сожалением и объяснила:
— Это значит, что вот уже несколько лет мать-настоятельница Анна-Мария не разговаривает ни с кем. Вообще. Она хранит полное молчание.
— Но как же так… — растерялся Морель. — А как же она осуществляет требующееся руководство? Она же все ещё настоятельница этого монастыря?
— Да, — утвердительно кивнула сестра Виттория, — но, к сожалению, только формально. Всю административную работу она перепоручила мне. Я — её доверенное лицо и связь с внешним миром. — Она помолчала, давая Франсуа возможность осмыслить услышанное. Морель подавленно молчал. Однако сдаваться так просто он и не думал.
— Сестра Виттория, — он слегка наклонился вперёд и старый стул под ним жалобно скрипнул, — дело очень серьёзное. Анжело Бертолини выдвинуто обвинение в убийстве, которого он, вполне возможно, не совершал. Речь идёт о жизни человека. Я располагаю сведениями, что убитый Ксавье Седу встречался с матушкой много лет назад, и знаю, что содержание их беседы повлекло за собой в дальнейшем очень серьёзные последствия. Ради этого разговора я проделал неблизкий путь из Парижа и, скажу по правде, пошёл на должностное преступление. Неужели ничего нельзя сделать? Ведь это немилосердно… Это даже как-то не по-божески. Может быть, мать-настоятельница сделает для меня исключение? Она ведь многое знает об Анжело и способна на многое пролить свет. — Он умоляюще сложил руки и посмотрел на монахиню. Сестра Виттория колебалась. Это было видно по тому, как она закусила губу и барабанила пальцами по столу. В результате она тяжело вздохнула и встала.
— Я попробую что-нибудь сделать, — сказала она. — Подождите меня здесь, — и вышла, оставив Франсуа одного.
Медленно потекли минуты. Морель, предоставленный самому себе, сидел в полной тишине, ощущая на плечах тяжесть последних дней. Вот уже которые сутки подряд он бежал, боясь остановиться и опоздать. Теперь же ему пришлось молча и неподвижно сидеть на одном месте и внезапно Франсуа почувствовал дикую усталость. Адреналин, бивший его и день и ночь с того самого момента, как ему позвонил Солюс и велел выезжать на место происшествия, стал спадать на нет. В монастыре царила абсолютная тишина. Почти метровые стены хранили прохладу и спокойствие, не позволяя суетному внешнему миру проникнуть дальше монастырской ограды. В кабинете, сохранявшем, судя по всему, свой первозданный вид вот уже не первое столетие, было всего одно узкое окно, но мягкий солнечный свет уже клонившегося к вечеру дня щедро поникал через него в помещение. Единственным отчётливым звуком, доносящимся до мужчины, был шелест высоких тополей, окружавших обитель, словно они были надёжными стражниками. Франсуа физически почувствовал, как медленно и величаво течёт в этих стенах время. Как спокойно и тихо здесь было Анжело, когда в его жизни был только Бог и музыка. Веки Мореля тяжелели — сказывался хронический недосып — и он позволил себе откинуться на высокую спинку стула на мгновение.
Худой и даже слегка костлявый юноша с растрёпанной копной волос и совсем юная девушка в монашеском облачении сидели бок о бок перед старинным фортепиано. Юноша показывал, как правильно ставить пальцы, девушка смеялась, а сквозь стрельчатые витражные окна лился мягкий послеполуденный свет. Кроме робких звуков пианино, не было слышно ничего, только шёпот вековых тополей.
— Завтра я уезжаю. Помолись за меня, Витта…
«Она его знала! Вот почему так яростно его защищает!» — проснулся осенённый догадкой Франсуа и наткнулся на чей-то внимательный взгляд.
В дверном проёме стояла худая, как жердь, женщина в простом чёрном монашеском одеянии. Несмотря на то, что ей явно было уже много лет и её лицо было изрезано морщинами, язык не поворачивался назвать её старухой. Её светлые глаза хоть и выцвели с годами, но не утратили живость мысли, спина была благородно выпрямлена, а голова сохранила гордую посадку. Франсуа покраснел, думая о том, сколько времени она уже за ним наблюдает, и поспешно вскочил на ноги, с грохотом роняя позади себя тяжёлый стул. Он замешкался, не зная, как себя вести. Уместно ли поздороваться, если женщина хранит обет молчания и не станет отвечать в ответ, или может, нужно поцеловать ей руку, как он когда-то видел в кино? Тут он заметил, что настоятельница держит в руках небольшую картонную коробку — обычную, разве что очень старую, со сглаженными временем углами. Морель нерешительно замер, ожидая, что будет дальше. Настоятельница подошла к нему и, помедлила, испытующе вглядываясь в глаза. Она словно решала для себя, достоин ли он того дара, что она собиралась преподнести ему. Франсуа замер и перестал дышать. Его сердце ухнуло в желудок, а затуманенный ото сна мозг перестал функционировать. Он заставил себя смотреть настоятельнице прямо в глаза, почему-то боясь даже моргать. В конце концов, бледные узкие губы женщины тронула слабая улыбка. Она, не отводя взгляда, медленно протянула детективу коробку. Франсуа осторожно принял предмет, понимая, что это всё, что она может ему дать. Настоятельница помедлила и, подняв руку, благословила его. Потом еле заметно кивнула и также не торопясь удалилась, чуть слышно шелестя рясой. Морель онемевшей рукой нашарил за собой опрокинутый стул и без сил рухнул на него, чувствуя внутреннее оцепенение. В его руках осталась небольшая лёгкая коробка, настоятельницы же и след простыл, словно она была лишь видением. Вместо неё в кабинет снова вернулась сестра Виттория. Увидев растерянного и растрёпанного Франсуа, бережно прижимающего к груди неожиданный дар, она молча заняла своё место за столом.
— Вы знали Анжело Бертолини? — спросил её Франсуа напрямик, едва пришёл в себя. Женщина слегка смешалась от его прямолинейности, но не стала спорить и скрывать правду.
— Да, мы были очень близки. Можно сказать, Анжело был мне как старший брат. Когда я пришла в монастырь, он уже был здесь. Он учил меня музыке. Анжело не жил на территории монастыря — это не дозволено уставом. Он проживал в гостевом домике за территорией обители. Анжело же был хорошо здесь известен и матушка-настоятельница любила его как собственного сына.
— Постойте, вы сказали, что в монастыре нет мужчин, так? — нахмурился Франсуа.
— Так, — согласно кивнула сестра Виттория, — конечно, монастырь уже не тот, что сотни лет назад. Мы контактируем с представителями мужского пола при необходимости, но они не проживают на территории обители.
— А дети в приюте? Кто занимается их воспитанием и обучением? — гнул свою линию Морель, вспоминая о рисунке из квартиры Ангела.
— Дети-сироты учатся в церковной школе при монастыре. Их обучением и уходом занимаются монахини. А что? — не поняла сестра Виттория.
— То есть мужчины-священники к детям доступа не имеют? — не унимался Морель.
— Нет, — покачала головой монахиня. — Это точно.
Франсуа готов был застонать в голос от осознания своей глупости. Ну, как он, следователь с таким стажем, мог не понять очевидного? Он так упёрся в версию, что детские переживания Ангела связаны с монастырём, что упустил само собой разумеющееся. У Бертолини не было шансов подвергнуться насилию со стороны священнослужителя в женском монастыре. Но тогда где и как? И когда? В ещё более раннем детстве? До монастыря? Или, что ещё более вероятней, никакого насилия и никакого священнослужителя и в помине не было и речь идёт о банальной фантазии. Ведь мог же Ангел рисовать просто так, взяв сюжет не из своего прошлого, а придумав его. Разочарованию Франсуа не было предела. Но он всё же спросил упавшим голосом:
— Какова вероятность, что над ребёнком было совершено насилие со стороны мужчины священнослужителя в этих стенах?
Сестра Виттория уставилась на него, как на умалишённого, и ответила твёрдо:
— Это невозможно. Не здесь. Не в этих стенах.
— В этой жизни всё возможно, — зло выплюнул Франсуа и криво усмехнулся. — Вы понятия не имеете, что возможно в этой жизни.
Разочарование уступило место банальной злости. Злости на себя самого. Злости на то, что проделал такой путь в погоне за химерой. На то, что перестал обращать внимание на очевидные доказательства и принял желаемое за действительное. Вся его теория была построена на его личной симпатии к Ангелу и старой, плохо залеченной боли из его собственного прошлого. Его злость разрасталась в нём, как злокачественная опухоль, и требовала выхода. Он понимал, что не прав и что сестра Виттория, конечно же, ни в чём не виновата, но не мог взять себя в руки.
— А вы жестоки, — сказала монахиня без улыбки.
Франсуа вздрогнул. Его всю жизнь уличали в излишней мягкотелости, намекая, что он слишком чувствителен для работы следователем, и он всё время безуспешно стремился доказать всем, что может быть твёрдым и несгибаемым. И вот, в первый раз он услышал от постороннего человека о том, что жесток. Он задумался, права ли молодая монахиня. Неужели он и впрямь стал жесток из-за дела Бертолини? Морель прислушался к себе. Что-то тёмное и не поддающееся контролю с его стороны всё чаще поднималось со дна души, разъедая его сущность и заставляя принимать решения, которые прежний Франсуа Морель не стал бы даже рассматривать. Разве не поэтому он, не сомневаясь ни секунды, пожертвовал бедной Ирэн Дассини? И если всё так, не пришла ли пора остановиться, пока он не совершил что-то ещё, что нельзя будет исправить и что сломает ещё чью-то жизнь? Он потряс головой, и заметил, что сестра Виттория смотрит на него внимательно и с долей сочувствия. Ему стало стыдно.
— Извините, — попросил он прощения, — нервы сдают. Я, кажется, слишком много на себя взял и теперь от меня слишком многое зависит.
Сестра Виттория, всё так же не улыбаясь, смотрела на него. Франсуа стало совсем не по себе. Монахиня медленно встала из-за стола и подошла к окну.
— От вас ничего не зависит, — нарушила наконец молчание сестра Виттория, — и думать так один из самых страшных смертных грехов, Франсуа. Вы верите в Бога?
— Послушайте… — начал Морель, но она прервала его.
— Гордыня, — спокойно произнесла сестра Виттория, не отрывая взгляда от окна, и по спине Франсуа побежали мурашки, — этот грех называется гордыня. Думать, что от вас что-то зависит и вы можете всё контролировать, значит сопоставить себя Господу нашему. Запомните, всё в руках его, на всё воля его.
Франсуа молчал заворожено. Злость прошла и теперь он хотел только одного — слушать спокойный голос сестры Виттории. Монахиня продолжала.
— Я знаю, что вы хотите сказать мне. Знаю, что вы за свою работу полицейского многое видели и немало пережили. Но поверьте мне, многие из женщин в этих стенах могут рассказать и не такое. В монастырь чаще приходят не от того, что жизнь прекрасна и удивительна. У каждой из нас своя история. Но знаете, что? — повернулась она к Морелю. Лучи заходящего солнца из окна за спиной осветили её фигуру и на мгновение Франсуа показалось, что он разговаривает с ангелом. — Господь милосерден.
Она помолчала ещё немного, видимо, чтобы дать ему время успокоиться и прийти в себя, и вернулась на своё место за столом.
— А теперь, я повторю то, что уже сказала. Дети, здесь в монастыре, находятся под надёжной защитой. Иногда к тем из них, что имеют дальних родственников, приезжают с визитом. Но это редкие случаи. Обычно сюда попадают лишь те, кто остался совсем без поддержки. Те, кому не на кого надеяться. Поэтому визит к кому-нибудь из детей мужчины священнослужителя не прошёл бы незамеченным.
Франсуа кивнул и постарался собраться с мыслями — следовало задать еще много вопросов.
— Скажите, в монастыре ведутся какие-нибудь записи о том, как в приют попадают воспитанники? — поинтересовался он.
— Да, — кивнула сестра Виттория, — на каждого воспитанника заводится что-то вроде дела, где описывается, как и откуда попал в приют ребенок и даётся оценка физического и психического состояния ребёнка.
— Что происходит с этими документами, когда ребенок взрослеет и покидает стены монастыря? — задал следующий вопрос Морель.
— Все дела мы храним в архиве, — спокойно пояснила монахиня.
— Я могу взглянуть на дело Анжело Бертолини? — холодея от предчувствия, спросил Франсуа.
— Думаю, это не проблема, — задумчиво кивнула сестра Виттория, — я сейчас попрошу сестру Клементину из архива найти файл Анжело, — с этими словами она протянула руку к телефонному аппарату на столе. Франсуа подумал, что прогресс неизбежно добрался и до монастырских стен. Сестра Виттория тем временем негромко переговаривалась с кем-то на другом конце провода. Закончив, она с улыбкой повернулась к Морелю. — Всё в порядке. Сейчас нам принесут нужную папку. Хотите чаю? — спросила она доброжелательно.
— Я бы не отказался от чашечки кофе, — с надеждой обронил Франсуа, но сестра Виттория покачала головой.
— Мы не пьём кофе здесь, в монастыре, — Морелю показалось, что в её голосе промелькнуло сожаление, — но вам понравится наш чай. Мы завариваем его на особых травах, — в ответ Франсуа лишь кисло улыбнулся.
Через несколько минут он, жмурясь от удовольствия, отпивал чай из большой керамической чашки. Напиток и правда был невероятно вкусный, хоть и не походил на чай вообще. Морель чувствовал, как тепло и спокойная ровная энергия разливаются по венам. Общество сестры Виттории нравилось ему всё больше и больше. Он украдкой рассматривал монахиню, бросая короткие заинтересованные взгляды в её сторону, пока она что-то писала, чуть хмурясь и закусывая щёку. Она не была абсолютной красавицей, как ему показалось сначала. В чертах определённо было что-то неправильное, но эта неправильность придавала ей очарование, делая её лицо запоминающимся. Кроме того, от неё веяло светлой чистой добротой. Франсуа в который раз задал себе вопрос, что могло привести женщину к монашескому обету и не смог представить себе ответ. Но идиллию прервал стук в дверь. Очевидно, принесли долгожданное дело Бертолини. Однако лицо заглянувшей в кабинет монахини было белее стены за её спиной. Она поманила сестру Витторию. Та встревоженно поднялась из-за стола и подошла к двери. Детектив напряг слух. Его познания в итальянском были далеки от совершенства, к тому же он давно не практиковался. Мозг ржаво скрипел, пытаясь разобрать, о чём идет речь, но тревожный торопливый шёпот двух монахинь слился в один сплошной непереводимый поток. Тем не менее он сразу понял — что-то пошло не так. Закончив разговор, сестра Виттория вернулась к столу. В руках она растерянно вертела старую коричневую картонную папку с верёвочными завязками — видимо, то самое дело Анжело Бертолини.
— Что-то не так? — поинтересовался Франсуа.
— Да, — задумчиво протянула монахиня, садясь на своё место и кладя перед собой тонкую папку, на верхней обложке которой каллиграфическим почерком было выведено имя Анжело и ещё несколько строк на итальянском. Сестра Виттория дрожащими руками открыла её. Франсуа подался вперёд, чтобы лучше рассмотреть содержимое.
— Чёрт! — воскликнул он, на секунду забывая, что он в божьем доме. Впрочем, сестра Виттория никак не отреагировала. Она находилась в той же стадии потрясения, что и следователь. Папка была пуста.