Кики

У меня всё никак не получалось запомнить, как же её зовут. Помню только, что звучало имя как-то кряхчуще, клокочуще, кх-кх-кх, как запинающаяся грампластинка. Так мы с ней и познакомились — из-за грампластинки, в смысле. Хотя, наверное, при первом знакомстве я запинался.

Помню, как сейчас — кругом толпа народу, а на нее никто и взгляд не кинул. Зато на неё кинулся я. Подскочил, крутанул полы пальто, и дёрнул её на себя, а прямо перед ней проскочил грузовик. Ну, думаю, еще бы секунда, и всё, конец, снесла бы эту дуру машина. А никто и не посмотрел, все как шли, так и идут дальше. Сейчас понимаю — катнись машина чуть быстрее, всё было бы намного проще. Еще и пластинка из рук выскочила, и улетела аккурат под колеса той машины.

Ходячая буква К - не то конец, не то катастрофа; клянусь, кончись это всё тогда, конечно, красочной истории бы не приключилось. И она стояла передо мной, вру, не стояла — лежала, да еще и на мне: дёрнул я её так, что она полетела, и мы оба навзничь навернулись прямо там, на переходе. Она каркнула мне своё имя, а я прослушал. Прослушал, наверное, потому, что по приземлении она умудрилась рухнуть задом мне прямо на промежность. Как током прошибло. Не знаю, от боли или от удовольствия. Может, вообще от неожиданности. Так у нас и завязались отношения.

За каких-то три дня я успел в неё влюбиться, разлюбить и возненавидеть. Помимо очевидной логической связи, эти три состояния человеческой души объединяет их абсолютность, конечность и бесконечность одновременно. Нельзя наполовину любить или ненавидеть. Можете, конечно, представить, что я был ею полностью поглощен. Чем чаще я её видел, тем большего мне хотелось.

Скрючившись надо мной, практически в том же положении, что и в момент нашего знакомства, она тяжело и неаккуратно дышала. Темные каштановые волосы лениво свисали с её головы, пока она ритмично вскакивала вверх-вниз, постоянно поднимая руки и закидывая их за голову, обнажая колючие тёмные островки подмышками. Закончив, она укладывалась рядом со мной и сразу же завязывала разговор. Я же в это время дышал, как пёс на охоте. Очевидно, правила игры изначально работали против меня. Она была похожа на бельгийскую малинуа. Я был похож на хрипящего мопса. Даром, что глаза не вываливаются.

В лингвистике есть эффект буба-кики. Это когда людям показывают две фигуры: одна округлая и мягкая, другая — остроконечная, и предлагают выбрать, какую назвать “буба”, а какую — “кики”. Если бы я не знал, как её зовут, то рискнул бы дать ей именно такой имя, с её остроконечными локотками и как-то неуклюже оттопыренным лобком между двух торчащих тазовых косточек. Хотя мне, пожалуй, было и не важно знать, как её зовут.

Она постоянно скандировала кое-как скомпонованную ересь. Говорила, что если двум душам суждено быть вместе, то их тела сами будут друг к другу притягиваться. Такова судьба. В судьбу она верила по-детски глупо и самоуверенно. Поэтому и выскочила тогда на дорогу. Если нет в её судьбе такого, что её переедет машина, то этого и не будет. А я в своей голове живо представлял её журавлиное тельце под колесами какой-нибудь белой Киа Рио с жёлтыми таксистскими номерами. Такова уж могла бы быть судьба. В моей голове даже мёртвой она казалась до безумия прекрасной.

Я тогда практически перестал есть. Точнее, есть не перестал — зато меня начало регулярно рвать. Сначала — понемногу, раз в день стабильно к горлу подступал позыв очистить желудок, как будто в нём поселилось чужеродное тело. Чем больше меня рвало, тем больше мне хотелось есть. Дошло до того, что стоило мне поднести вилку ко рту, как я чувствовал, что он начинает наполняться солёной слюной. Через силу я впихивал в себя еду, которая вскорости возвращалась обратно. Есть хотелось всё сильнее и сильнее.

Через три дня после нашего знакомства она меня бросила. Тогда-то всё и пошло вниз по закрученной спирали. Шепотки безумия начали клокотать в моей голове: кх, кх, кх, как будто вторя её имени. Я перестал есть вообще. Точнее, теперь абсолютно всё, что я ел, в первозданном виде возвращалось в унитаз. Перестал спать. Похудел на добрый десяток килограмм. Перестал выходить из дома — везде чудилось, что она проходит где-то мимо, как визуальная галлюцинация в уголке глаза. Дома тоже была она. Тоже где-то в тёмном углу, где-то в уголке глаза. Так я прожил месяц.

Нет, наверное, вру. Точно вру. Не месяц. Тридцать шесть дней. Я начал вести дневник — единственное, что вроде как помогало. На тридцать шестой я всё-таки решился. Вытащил из ящика на кухне самый угрожающе выглядящий нож, накинул пальто и пошел искать её дом. Удивительным образом, даже смог его найти. И вот в таком виде я стоял перед её дверью, и царапал лезвием коленкоровую обивку. Потом я прижался ухом к двери и стал прислушиваться. Из-за двери доносились чужие стоны. Такие же сладкие, как краденные воды. С криками “открывай, тварь” я начал колотить по двери.

Так продолжалось несколько часов. Стоны то затихали, то становились громче. В какой-то момент мне начало казаться, что она дышит мне прямо в ухо, стонет и кричит прямо в маленькую сиреневую улитку в моей голове. Я искромсал ножом всю дверь. То тут, то там из нее проступали грязно-желтые внутренности обивки. У неё это получилось. Я снова стоял на коленях и дышал, как умирающий мопс. Правда, в прошлый раз я её не оскорблял. Ладно, хотя бы не вслух.

Меня довели до крайней точки. К горлу подступал обжигающий кислотный рефлюкс – верный предвестник надвигающейся рвоты. Солоноватая капелька слюны выскользнула изо рта и пробежала вниз, по подбородку. Проблему нужно резать на корню. Единственной светлой мыслью в моей голове пронеслось: главная проблема бесполезно висит у меня в штанах. Расстегнув брюки, я скинул их с себя и уверенно поднёс лезвие к паху.

Насколько я знаю, у меня ничего не получилось. По крайней мере, сейчас в штанах всё было на месте. Так меня и нашли — со спущенными брюками, в трусах и с кухонным ножом в руке в подъезде на другом конце города. Хотели отдать под суд, да быстро одумались: отправили на принудительное лечение. За три месяца и примерно триста двенадцать ампул аминазина мне удалось вернуть сон, более-менее здоровый рассудок и, главное, аппетит. Больничная еда не бог весть что, но моё изрытое глубокими впадинами лицо умудрилось приобрести определенную округлость. После этого меня выпустили.

А потом я узнал, что она умерла за день того, как я к ней пришел. Не знаю, смеяться или плакать, но её всё-таки сбила машина. Непонятно только, кто стонал у неё в квартире. Хотя, откуда мне знать, что это вообще была её квартира? Я же даже имени её не знаю.