Капли, камни, лепестки
С посвящением М.Б.
Есть люди камни и люди капли
Люди "до завтра увидимся жди"
Люди, что в очереди на вокзале
И люди "ну что ты стоишь, заходи"
Есть люди "не знали" и "нам не сказали"
Есть люди в трамвае и люди в пути
Есть люди с засученными рукавами
А есть просто я
И есть просто ты
Михаил Бударагин вышел в апрель.
Апрель вошел в Михаила Бударагина и сразу же стал преобладающим месяцем в системе его времен.
Михаил Бударагин опаздывал на работу (никогда не опаздывал), а апрель опаздывал сменить март, но тоже пришел вовремя.
И оба они, немного хмурые, но довольные и даже счастливые, рады были первому солнцу, суетливым прохожим, листьям, дворникам и последнему грязному снегу.
А около метро на лавочке обычно спал человек. Он столько пробыл на улице, что все месяцы года смешались в его голове, будто он пил, не останавливаясь и безбожно смешивая - горькую, сладкую, пресную, морскую, соленую и кислую из далекой жаркой Мексики. Но на самом деле его душа кружилась и дурачилась пьяным весельем вовсе не от выпитого, а от прожитого. Он был везде одновременно, любил поезда и вокзалы, любил проходить по шумным улицам и просить закурить у незнакомцев, любил полдничать на лавочках, находить блестящие монетки на тротуаре между камней и любил возвращаться домой в дорогой сердцу павильон метро на проспекте Вернадского. Но уже много лет большую часть времени он просто спал там на лавочке. А сегодня его не было.
Михаил остановился и огляделся. Чертичто, подумал он. Апрель беспокойно закапал с крыши павильона метро растаявшим снегом. Пришлось присесть и закурить. Прохожие мелькали мимо, а того человека не было. Не было впервые за те три года, которые Михаил прожил в своей съемной квартире на Кравченко и не было впервые за те шесть сотен дней, когда он вбегал в утреннее метро, быстро-быстро кинув взгляд на знакомого человека и слегка кивнув ему, здороваясь.
Как так получилось, что за те шесть лет, пока ты в Москве - это твой единственный друг? - апрель задумчиво покачал головой и пару раз капнул Михаилу за ворот куртки.
Да какой он мне друг, так, не пойми что - почему-то вслух ответил Михаил. Но всю дорогу до работы думал, вспоминал. Он видел, как человек ест, спит, ходит в туалет, он знал о нем все, каждую подробность его жизни. Пару раз кто-то из прохожих давал ему шапку или сигарету, и тогда всё налаживалось, человек пытался сидеть или ходить. А иногда он не мог даже подтянуть штаны или залезть на свою скамейку. Однажды кто-то притащил ему матрас, а однажды зимнюю одежду. Да, об этом человеке он действительно знал больше, чем о женщине, которую считал, что любит, но которая жила в другом городе и вообще занималась какими-то своими непонятными далекими делами и почему-то звонила все реже и реже. Вдруг стало очень грустно. Апрель потупил глаза и зачем-то чирикнул. Но так громко и внезапно, что сам испугался, смутился еще больше и хотел, вообще... исчезнуть, но запутался в календаре и остался.
А тот человек, конечно, был капля, и он никуда не мог уйти. Он так и тек всю жизнь туда, куда его несло, и стекал случайными слезами, знакомствами, городами и дождями, пока не успокоился около входа в метро, так и не сумев спросить денег на очередную поездку. А Михаил, конечно, был камень, и тоже никуда не мог уйти. Он мог быть маленьким камешком и смешиваться с галькой, мог быть горой и вставать на пути, но он всегда оставался там, куда приходил и всегда честно делал то, что должен был. И сейчас он чувствовал, что нужно найти того человека.
Вот глупости - подумали одновременно Михаил Бударагин и апрель. И оба закурили (уже по пути к метро с работы поздним вечером, утопая ногами в слякоти и сырости). Воробьевы горы - Университет - Проспект Вернадского. Он выходил из метро и знал, что ничего не изменилось, и никого нет там. Машины шумели, и люди ругались около круглосуточного магазина. Но на лавочке никого не было. Апрель попытался утешить Михаила ветром и дождем. Да ну тебя, не приставай - отмахнулся тот и медленно пошел домой.
А ночью заболело горло и всего зазнобило-заколотило простудой.
И он поплелся в круглосуточную аптеку, купить жаропонижающих. И перед входом в аптеку вдруг увидел его. Человек стоял там без шапки, зачем-то в костюме, совершенно пьяненький и покачивался, как теленок. И улыбался незнакомой девочке перед ним, тянул к ней руки и мычал: "Ну пожалуйста, моя хорошая". Она же совершенно растерянная и напуганная, пыталась прошмыгнуть мимо него в дверь аптеки, но ужасно его боялась и просто стояла и смотрела, как тот покачивается и мычит. Нупожалуйстамояхорошая. Нупожалуйста.
А девочка эта была лепесток. Потерянная частичка сложного механизма цветка, она зябла в апреле и никогда не знала, куда полетит. Но всегда была с ветром. Тихим и теплым. И всегда искала дом. А человек смотрел и улыбался и все повторял "ну пожалуйста, моя хорошая".
Михаил Бударагин тоже улыбнулся и вдруг как-то сразу там, перед входом в аптеку, понял все, подошел и обнял девочку, и спрятал ее от всех в себе. И девочка притихла удивленно, привыкая к теплу и незнакомому запаху, сказала: "Хорошо, только у меня горло болит, нужно соду и йод" и тут же заснула у него на груди.
А тот человек повторил еще раз "ну пожалуйста" и вдруг затараторил быстро-быстро, забарабанил дождем по асфальту. И превратился в май. Остановился на секунду, замер. А потом побежал куда-то в теплую темноту июнь-июль-август.
А Михаил Бударагин бережно нес спящую девочку-лепесок к себе. А она, пригревшись, приростала-прорастала в его каменное сердце и становилась цветком и обретала дом.