Как из толстовской коммуны «Жизнь и труд» выросла советская психколония.

В подмосковном Тропарёво уже в конце 1890-х возник «психиатрический район» — в окрестных сёлах крестьянам раздали на постой психбольных, т.н. патронаж. Затем тут возникла коммуна толстовцев и панархистов «Жизнь и труд», а на её основе в 1931 году — психколония им. Кащенко. В колонии проживали 100-150 больных, основой их лечения был труд на земле. В психколонии была пашня, много скота, ульи, вишнёвый сад. Особенно целительным был труд в крольчатнике: он вылечивал даже дебилов и шизофреников. Эксперимент по трудотерапии в психколонии начали сворачивать в 1950-х. 

О том, как трудотерапия стала одним из главных способов излечения психбольных, рассказывается в статье психиатров И.Сироткиной и М.Кокориной «Диалектика труда в психиатрической больнице: «трудотерапия в Кащенко» («Независимый психиатрический журнал, №1, 2017). Мы приводим её в сокращении. 

Место, где основали колонию – на юго-западе от Москвы, в нескольких верстах от Калужской заставы, уже четыре десятилетия считалось «психиатрическим районом». Еще в начале 1890-х психиатр Н.Баженов открыл в селе Семёновском деревенский патронаж: больных-хроников распределяли по крестьянским домам, снабжали одеждой и бельём, а хозяевам платили небольшие деньги за стол и уход (1-3 рубля в месяц). Особенно охотно в крестьянские семьи брали женщин, которые помогали в хозяйстве и присматривали за детьми. 

В 1897 году патронаж охватил несколько сёл и деревень: Троицкое, Зюзино, Никулино, Богородское, Никольское, Деревлево, Тропарёво (теперь это – районы Москвы). «Психиатрический район» представлял собой окружность 6–7 км в диаметре.Больше всего больных (65 человек) жило в Тропарёво; в Беляево и Деревлево существовал приёмный покой, здесь же находился служебный персонал и были организованы работы больных. К 1917 году в патронаже Алексеевской больницы в разных сёлах обитало 450 психически больных. 

Толстовцы и панархисты 

Вопрос о создании, в дополнение к патронажу, сельскохозяйственной колонии был поставлен в 1911 году, но до реализации дело дошло лишь двадцатью годами позже. Помог случай. Недалеко от Тропарёва существовала толстовская коммуна «Жизнь и труд». Возникла она в конце 1921 года, когда несколько молодых людей решили вести коллективное сельское хозяйство и заключили с Московским уездным земельным отделом договор на аренду бывшего помещичьего имения, носившего название Шестаковка. Договор подписал председатель коммуны Борис Васильевич Мазурин (1901-1989) – толстовец по убеждениям и образу жизни.

Со-основателями коммуны стали Ефим Сержанов и Макс Швильпе. Они проповедовали «пананархизм» и «всеизобретательство» – идеи всеобщей и немедленной анархии и пересоздания мира. Они так объясняли своё кредо: «Вот вы, толстовцы, стремитесь к естественному, а мы, наоборот, считаем естественное – диким, хаосом. Мы считаем, что всё в области человеческой жизни без исключения надо совершенствовать, изобретать». Например, они «пытались изобрести такое концентрированное питание, в виде пилюль-пиктонов, проглотив которые, человек получил бы всё нужное для жизни своего организма, но чтобы в то же время это питание было безвыделительное и человек не сгорал бы, а сохранялся бы вечно». Сожалея, что человек треть своей жизни проводит во сне, всеизобретатели упражнялись в том, чтобы спать как можно меньше. «От этих опытов, — писал Мазурин, — один наш будущий коммунар, Миша Роговин, чуть не отдал Богу душу».Между собой Сержанов и Швильпе говорили на своём языке «Ао» и придумали себе имена, которые на этом языке имели смысл: Сержанов – Биаэльби, «изобретатель жизни», Швильпе – Биаби. 

В толстовской коммуне «Жизнь и труд», по признанию самих её членов, работали слишком много: рабочий день начинался в три часа ночи и продолжался до заката. Такого трудового энтузиазма не наблюдалось даже в религиозных коммунах – например, в коммуне теософов «Заря на Востоке» рабочий день начинался после завтрака, около 9 часов утра, и заканчивался в полдник, после которого все отдыхали. «Единственным недостатком (как я это теперь вижу) было чрезмерное увлечение трудом, — вспоминал Мазурин. — Труд поглощал всё время, все силы, всё внимание». 

Труд лечит 

28 февраля 1930 года Президиум ВЦИК принял постановление о «переселении толстовских коммун и артелей». Толстовцы отправились создавать новые коммуны в Сибирь. «Хозяйство своё, — писал Мазурин, — мы сговорились передать психиатрической больнице имени Кащенко. Эта больница по окрестным деревням практиковала так называемый патронаж, т.е. спокойных душевнобольных раздавали на прожитие крестьянам за вознаграждение, и на месте нашей коммуны они решили сделать небольшое отделение больницы, ведающее делами таких больных. Всего они уплатили нам за коммуну 17 тысяч рублей».

Весной 1931 года в новообразованную колонию перевели 126 психбольных, уже проведших долгие годы в больнице и патронаже. Никакая клиническая диагностика не служила противопоказанием. Как оптимистично писали врачи больницы им. Кащенко, «опыт показал, что даже возбудимые эпилептики, малодоступные шизофреники, раздражительные дебилы и олигофрены, неустойчивые психопаты – все они в условиях трудового коллектива поддаются его воздействию и мало-помалу приспособляются к коллективу». 

Сразу же 85% больных были направлены обустраивать жильё. Работали в колонии почти столько же, как в толстовской коммуне: рабочий день начинался в 6.45 утра и продолжался до 19.00 летом и до 17.00-18.00 зимой. Работать должны были все пациенты спокойного отделения; освобождались от работ только по распоряжению врача; упорно неработающих отправляли обратно к крестьянам в патронаж. 

Первоначально Кунцевский исполком передал психколонии 26 га земли, 15 коров и 2 лошади. К 1934 году количество пахотной земли увеличилось, стадо возросло вдвое, был организован крольчатник, увеличена пасека и высажены питомники вишен. Сделали парники, стали даже разводить клубнику – благодаря исключительному вниманию и уходу больного Ливенцова. «Весь рост хозяйства, – рапортовали врачи, – совершился при непосредственном участии и исключительной заинтересованности той группы больных, которая трактовалась как состоящая из безнадёжных хроников, социально запущенных, нуждавшихся только в призрении. Агрономом был назначен Г.Сергеев, из пациентов Донской клиники. 

В мае 1931 года в колонии поселился заведующий-врач. Персонал колонии состоял из двенадцати сестёр и сорока санитарок; каждые десять дней из города приезжал профессор-психиатр и проводил разбор больных. В 1937 году открыли электрокабинет, в 1938 году – кабинет дантиста. К 1939 году в колонии было 160 штатных коек, из них 115 — в рабочем отделении, 45 – в слабом. 

«Открытые двери» вместо репрессий 

Врачи колонии гордились тем, что в отличие от патронажа, где «зажиточно-кулацкая часть крестьян заставляла больных много и тяжело работать, в колонии каждый чувствует себя полноправным гражданином, членом трудового коллектива, понимает социальную полезность и от этого сознания приобретает почву под ногами, уверенность в себе». Здесь, утверждали психиатры, «больной – равноправный член коллектива с сознанием собственной полезности». Все больные получали зарплату, с определённой целью – накопить достаточную сумму денег для приобретения себе необходимого «обмундирования» при выписке.

В колонии практиковалась «система открытых дверей», при которой «дисциплина поддерживается не репрессиями, а воздействием коллектива». За 12 лет произошло всего пять несчастных случаев, а случаев успешного лечения было достаточно. Например, больная И., 23 лет, безродная и бездомная, с диагнозом «шизофрения». С шести лет она жила в детских домах; в юности арестована была по подозрению в контрреволюции и оказалась в Бутырской тюрьме, откуда попала в Институт психиатрии . В 1932 году была направлена на работу в колонию ввиду абсолютной невозможности приспособить её к работе в патронаже. «В колонии первое время недисциплинирована, всегда с папиросой в зубах и агрессией к окружающему. На целом ряде коллективных работ (полка, уборка овощей) не удерживалась. Была направлена на крольчатник; там быстро освоилась, проявила интерес и сообразительность, и вскоре ей было поручено ведение самостоятельной площадки, где работает одна, ответственна, подчиняясь лишь общему руководству. Проявила себя, была даже премирована. В настоящее время является квалифицированной крольчатницей, к коллективу привыкла, ужилась с ним, принимает участие в общей жизни, принадлежит к числу организаторов». 

Перед началом войны в колонии работали сапожные и столярные мастерские, под пашней находилось 117 га, в стаде был бык, 20 коров, 35 свиней, 12 лошадей, 62 улья. 

Жизнь в психколонии напоминала санаторную: больные принимают солнечные ванны и души, купаются в водоёмах, для них выписываются газеты, показывают звуковое кино, устраиваются еженедельные вечера самодеятельности и раз в месяц проводятся беседы врача. В клубе играют в настольные игры, заводят патефон, читают книги из библиотеки в полтысячи томов. А в 1951 году в колонии появился телевизор и было «проведено 64 сеанса телевидения».

До сентября 1951 года колония «Тропарёво» имела статус самостоятельного учреждения, а потом сделалась филиалом больницы Кащенко. Две трети больных находились в колонии более десяти лет – это не просто пациенты с затяжными формами болезни, но и безродные, не имеющие квартир и перспектив на выписку, и престарелые из патронажа (в патронаже у крестьян к 1964 году осталось 25 человек), – словом, те, кому больше некуда было идти. 

В начале 1970-х трудовая психколония была упразднена и на её месте был построен комплекс зданий 2-го медицинского института им. Н.Пирогова».