Кайло

Я сменил 5 школ. Я вырос в семье военного, и мы покорно и радостно переезжали с отцом туда, куда его вел воинский долг. Гаджиево, Североморск, Сосновый Бор, Оленья Губа… все эти плохо воспринимаемые слухом названия – это маленькие, едва заметные на карте города, в которых было мало гражданских и много военных. Черные шинели, погоны и хэбэшные рабочие куртки подводников на тот момент времени были для меня гораздо привычнее, чем пальто и шубы питерских жителей. Там шло мое детство: полгода полярная ночь, следующий за ней полярный день были для меня понятнее, чем большой мир. Приезжая летом к дедушке и бабушке в Петербург, я не мог понять – тысячи туристов ошеломленно смотрели на двухнедельные белые ночи. Мне тогда думалось, езжайте все к нам, в Гаджиево. Там этого добра навалом целых полгода. Но гнусные туристы предпочитают смотреть на белые ночи с гранитных набережных Эрмитажа, а не сидя на холодном камне у сопки и глядя на вонючее гаджиевское озеро. Это было несправедливо, но честно. Поэтому в конце лета мы садились в поезд и ехали 2 дня до Мурманска. С каждым часом пейзаж становился все суровее, а в купе все холоднее. И, уже трясясь в автобусе от Мурманска до Гаджиево, глядя на серо-зеленые сопки и прижимаясь лбом к стеклу древнего пазика, я понимал: вот я и дома.

Чтобы никого не обижать, я не буду называть школу и город, в котором это случилось, скажу лишь, что в этой школе я проучился рекордные три года, став там практически старожилом. Не могу заверить вас, что это была хорошая школа, но уж какая была. Такой и осталась. Воспоминания о ней все равно сладкие: первая любовь, первые свидания, первая сигарета – все это до сих пор вызывает у меня счастливую улыбку беззаботной юности. Так вот в этой школе было аж 5 одиннадцатых классов, в каждом человек по тридцать. За редкими стычками в мужских туалетах и на улице жили мы довольно дружно. Хулиганы были хулиганами, отличники отличниками, и со временем ничего не менялось. Так и жили мы, предаваясь лучшему, как я сейчас понимаю, времени во всей жизни - бестолковой юности. Хватило на сигареты – прекрасный день. Осталось на еду – лучший день. Поцеловался с девушкой – можно помирать. Сейчас, просыпаясь в холодной постели и захлебываясь слюной от желания заработать еще, я уже не вспоминаю те дни. У меня болит голова, болят травмированные конечности, а самое главное, у меня болит мой воспаленный разум от постоянных переживаний за завтрашний день. Как и любой, я никогда это время не ценил. Как не ценю и сейчас. В моей жизни не было людей, которые бы научились ценить свою жизнь прямо сейчас. Всегда почему-то кажется, что, может быть, завтра станет лучше. Но речь не об этом.

В старшем уже классе к нам пришел учиться парень, наш ровесник. Он был килограмм на двадцать тяжелее меня. Огромная, широченная спина, здоровенные, не помещающиеся в рукавах футболки руки… Прибавьте к этому ледяные голубые глаза, и вы поймете наше изумление, когда эта двухметровая махина густым басом назвала свое имя, – Максим, – а наша классная руководительница, глядя ему в верхнюю пуговицу, сообщила, что у нас «новенький мальчик». «Мальчик» не курил и не пил, общался с нами отрывисто. Казалось, это просто от напряжения того, что он новичок - я к этому давно привык. Тягостное чувство, что ты тут чужой, преследует очень долго в новой школе. Потом стало ясно: просто этот парень именно такой. Наблюдая за его спокойными и уверенными движениями, мы поняли, что товарищами нам с ним не быть. Это чувство усилилось, когда этот самый парень пришел на свой первый у нас урок физкультуры. Снял футболку, обнажив бугры мышц и вен, и, пока мы надевали носки на тощие ноги, он бегал по залу со скоростью Хендай Элантры, мерно дыша носом и не обращая внимания на наши ухмылки. Он отлично играл в волейбол, баскетбол, честно выполняя задания нашего престарелого физрука, единственного, кто влюбился в этого парня с первого взгляда. Мы прозвали того «Кайло» – смесь Кая из «Снежной Королевы» и слова… ну, вы поняли, какого слова. Он не обращал на нас никакого внимания – он приходил вовремя, учился ровно, уходил сразу после уроков. Мы, местные гопники, не поддевали его, а он не набивался к нам в приятели. Ни к кому из нас. Как-то раз меня посадили с ним за одну парту, и за все 45 минут урока Кайло не сказал ни одного слова, ни разу не повернулся ко мне. Он молча и спокойно смотрел на доску, записывая то, что нужно было записать, слушая то, что нужно было слушать . Как машина. Робот.

Так мы и свыклись в молчаливой уверенности, что Кайло не в себе. Шел 2000 год, нас окружали довольно дикие времена. Дешевый алкоголь, бесконечные наркотики на улицах и пистолеты ТТ, которые можно было купить прямо на рынке у метро Просвещения. Новости об убийствах, изнасилованиях и других милых и интересных вещах приходили каждый день – о них мы узнавали друг от друга и из телевизионных передач, с Интернетом тогда было довольно туго. Мы шлялись по дворам и подворотням в поисках интересного. Мы, но не Кайло. Он вставал с последним звонком, мерно двигая своими огромными ногами, не быстро и не медленно шел куда-то в неведомые нам, но явно очень скучные для нас места. Ледяные его глаза не вызывали желания спросить, чем он занимается. Девочки млели, глядя в них, и еще больше – глядя на рельефный пресс Кайло, но быстро решили, что он голубой, после того, как он равнодушно проходил мимо их заигрываний и накрашенных подростковых ресниц. Ничего его не брало. И мы просто забыли, что он у нас учится – ну есть и есть. Мы все, каждый из нас, а особенно вместе, как дворовые псы, сильные только в стае, были слишком круты для него. А он был для нас слишком «не крут»,  что, кстати, совершенно разные вещи.

Большую часть времени мы рассказывали друг другу о том, что мы натворили, кого победили, кого обманули. Мы пыжились, и сейчас, глядя на свою юность, я не очень понимаю, как меня не разорвало на куски от чувства собственной значимости. А Кайло – нет. Он жил какими-то своими принципами, своими мыслями, нам неведомыми, и от того кажущимися глупыми и неуместными. До самого того ноябрьского дня, мерзкого дня, полного дождя, говна и снега, копошащихся по углам бомжей и наркоманами. На большой перемене мы вывалились на улицу во внутренний двор и всей толпой, разбившись на компании, начали курить, плеваться и вызывающе громко материться, кутаясь в тонкие черные бомберы. Девочки стояли тут же стайками, рядом и, делая вид, что мы их всех раздражаем и бесим, курили сигареты потоньше и плевались более аккуратно. Во двор заехала черная тонированная девятка, и из нее вывалилось трое классических для того времени молодых парней в расхристанных кожаных куртках, с цепочками на груди – сейчас так выглядит карикатура на бандитов того времени. Тогда же было не смешно. Распихав нас плечами, они подошли к нашим одноклассницам и стали трогать их за задницы. Девочки испуганно и тихо просили отойти, а те трое, как хозяева гоготали, пугая их и нас, шлепая школьниц и выбирая ту, которая поедет с ними. Мы, все такие еще минуту назад самоуверенные, опустив глаза, стояли, как политые говном, и не знали, что делать под умоляющими взглядами наших одноклассниц.

А потом вышел Кайло. Никто не обратил на него внимания. Он, глядя поверх голов своими спокойными голубыми глазами, подошел, держась за лямки рюкзака обеими руками. Как самый настоящий школьник младших классов. Он не опускал глаза, он не жался к углам. Посмотрев по сторонам, он аккуратно снял с себя рюкзак, положил его на пол, а потом, так же аккуратно сложив, положил сверху и куртку. Он подошел к месту событий и, не вступая ни в какой разговор и увещевания, взял ближнего к себе парня за куртку, повернул и ударил его локтем. Ударил коротко, сильно и уверенно. Движением, которым, видимо, делал это тысячи раз. В наступившей тишине тело сползло к коленям Кайло, который поднял ногу и ударил его, лежащего, в пах. Тот захрипел, хватая себя руками, пытаясь защититься. Кайло не пытался добить его, не проявлял какой-то особой жестокости, вовсе нет. Он словно делал свою работу. Скучную, но нужную. Наш одноклассник совершенно спокойно переступил через тело, и в тот момент, когда оставшиеся двое ублюдков заметили его, было поздно. Кайло превратился в какой-то механизм, очень неприятный для окружающего мира. Он бил. Бил руками, ногами, головой. Не в исступленной ярости, вовсе нет, он бил их, как будто так было НАДО - бить. Словно наказывал несмышленых детей – бил за дело. Мы все прижались к стенкам внутреннего двора, из дверей уже бежали учителя, а Кайло с такими же холодными глазами, как и всегда, сбив с ног обоих, методично забивал их по очереди ногами. И только в тот момент, когда все трое перестали двигаться, елозя в лужах собственной крови, растекающейся по асфальту под колким моросящим дождем, он остановился – на нем и повисла наша учительница математики. Все пришло в движение, девочки завизжали, мы заорали, бегая бессмысленно по двору. Спокойным остался только Кайло. Он неторопливо надел куртку и рюкзак и под конвоем наших учителей вернулся в школу. Примчалась милиция и скорая. Парней собрали по кускам и с трудом втащили в машину скорой – ни один из них сам так и не смог встать на ноги. Нас загнали в школу…

Было очень стыдно и страшно. Мы ходили в школу, стесняясь смотреть в глаза нашим девочкам. Мы ходили по улице молчаливыми толпами. Кайло в школе не появлялся неделю. Одному из тех троих он сломал челюсть в пяти местах, и тот больше никогда, по слухам, не сможет говорить нормально, а второй, кто получил между ног, уже вряд ли станет кому-то отцом. Я вспоминал тот звук, с которым он бил их. Вспоминал его ледяные и спокойные глаза. И ту невероятную уверенность, с которой он все это делал. А ведь крутым был я, а не он. Это я был классным, смешным забиякой и нравился девочкам. Я, а не Кайло.

Кайло появился в школе через неделю. Он встал рядом с нашей классной руководительницей, которая, заикаясь и сбиваясь, сказала, что Кайло вынужден переехать в другой район. Все молчали. И тогда Кайло, мирно смотревший на нас поверх голов, усмехнулся. Беззлобно, но очень презрительно. Усмехнулся так, что мы, дворовые гопники, опустили глаза в парты. И, сказав «всем до свидания», ушел.

Я встретил Кайло много лет спустя, Я уже занимался организацией боев без правил, и вот, сидя на турнире в Москве в многотысячном зале, прямо у ринга, я вдруг понял, что боец, который методично избивает своего соперника, – это Кайло. Он дрался на ринге точно так же, как тогда делал это во дворе нашей замызганной школы. Спокойно, хладнокровно, не давая ни единого шанса. Он так же стоял и ждал, пока рефери поднимет ему руку под рев толпы болельщиков, так же, не мигая, смотрел перед собой льдинками глаз, пока его противника приводил в себя врач. И также безэмоционально сказал «всем спасибо», когда ведущий попросил его сказать пару слов. А потом он заметил меня. Прошло не меньше десяти лет, но он меня узнал. Он ровно на секунду дольше задержался на моем лице, а потом усмехнулся точно как тогда. Точно так же унизительно и презрительно мазнув меня своими эмоциями, словно вытерев грязные руки о мой модный пиджак. А я так же, как тогда, опустил глаза в пол и остался там сидеть, размазанный своей трусостью воспоминаний.