jail
here may be no worse place to live in New York City than on Rikers Island, and it is an even worse place to die—locked inside of a jail, forcibly separated from family and friends. Most people whose lives end on Rikers die of natural causes, but there is no doubt that some deaths there have been caused by the culture and conditions of Rikers itself. This tally of preventable deaths includes: Jason Echevarria, twenty-five, who swallowed a packet of soap in his cell, screamed in agony for hours, and died after guards refused to take him to the medical clinic; Carlos Mercado, forty-five, a diabetic in desperate need of insulin, who collapsed in a hallway his first day in jail; Ronald Spear, fifty-two, a kidney-dialysis patient, who died after being kicked in the head by a guard.
Every year, several thousand people across the country die while imprisoned. Local officials report the number of deaths to the Department of Justice, but very little attention is paid to the question of how many of these deaths could have been prevented. Several years ago, Homer Venters, a physician and the former chief medical officer for New York City’s Correctional Health Services, sought to answer this question. Between 2010 and 2016, there were a hundred and twelve deaths in New York City jails. Venters and his team found that ten to twenty per cent of those deaths each year were “caused by actions taken inside the walls” of a jail. He calls these “jail-attributable deaths,” and writes that some years the percentage of such deaths “rose to half or more.”
Reporters have virtually no access to the jails on Rikers Island, but, for many years, Venters had a rare vantage point from which to observe its inner workings. He started working on Rikers in 2008, overseeing health care for thousands of people imprisoned there. On an island known for abuse and violence, Venters became a legendary figure; he often spoke about human rights and was known for his persistent advocacy on behalf of inmates. He left the city’s jail-health service in 2017, and now he has written a crucially important book, “Life and Death in Rikers Island,” in which he examines one of the most overlooked aspects of mass incarceration: the health risks of being locked up.
Eight jails now operate on Rikers, each with its own medical clinics, where incarcerated people go if they feel sick or need follow-up care, often for diseases like diabetes or asthma. But part of what makes jails such health risks for the people confined there is the insidious way that the environment undermines the ability of medical staff to perform their jobs. In 2013, officials at Rikers stopped allowing incarcerated people to walk to clinics alone; now a guard had to escort them—and, suddenly, inmates were missing their appointments nearly half the time. Venters writes, “We would give security staff list after list of the ‘must see’ patients whom we feared might die without receiving care.” This strategy worked, but only temporarily. “We might make a brief improvement,” he writes, “and then a friendly deputy warden would be promoted, transferred, or fired, and we would fall back to half or fewer of our patients being produced.” Although the situation has improved, the problem persists.
The culture clash between guards and medical staff on Rikers was apparent even in the way that the two groups spoke about the people confined there: guards called them “inmates,” while medical workers called them “patients.” At times, medical staff found themselves caught in an ethical dilemma: Was their primary loyalty to their patients or to the system in which they work? This conundrum is known as “dual loyalty,” and Venters writes that, on Rikers, the “most dramatic and tortured aspect of dual loyalty” involves the role that medical staff play in sending people to solitary confinement. Jail managers who wanted to lock an individual in solitary first had to obtain “clearance” from a mental-health worker—assurance that the inmate would not harm himself if isolated for twenty-three hours a day. Venters is a fierce critic of the process. “Health clearance for solitary is not based on any reliable science and violates basic medical ethics because, of course, that patient is supposed to suffer,” he writes. “It’s punishment, after all.”
Rikers has long been notorious for its culture of brutality, and, soon after Venters started working there, he sought to determine exactly why so many inmates were being injured. The main cause of injuries was fights with other incarcerated people, but the secondary cause—accounting for about a quarter of injuries—was listed as “slip and falls,” according to official records. Venters and his team developed an injury-surveillance system, with drop-down menus where medical staff could document how and where the injuries had occurred. Soon a pattern of abuse by guards emerged—and the prevalence of slip and falls made more sense. If an incarcerated person had his nose broken by an officer’s fist, he was unlikely to tell the truth when brought to the medical clinic; fearing retaliation from guards, he might instead say that he had slipped in the shower.
Venters began combing this electronic database each week, identifying patients whose records showed that they had “sustained serious injuries during an interaction with correctional officers,” or whose stories of how they got hurt did not match their injuries (“like a jaw fracture from falling on a toilet”). “Then, at about 5:00 pm on Fridays, I would take my list and go to the jails where these patients were being held,” he writes. At that hour, he knew that he’d be able to move around with more freedom and less scrutiny, and he always made a point of wearing his stethoscope. But, he writes, “Within a few weeks of starting these Friday night encounters, the inmates and DOC [Department of Correction] staff alike came to recognize that I was coming to these housing areas and intake pens for reasons that went beyond simple checkups.” He continues, “Correctional officers would stiffen and slow-walk my requests to see patients. In some instances, officers would outright refuse to produce patients for me to see.”\
Возможно, в Нью-Йорке нет места для жизни хуже, чем на острове Райкерс, ведь что может быть хуже, чем умереть запертым в тюрьме, насильственно разлученным с семьей и друзьями. Большинство людей, чьи жизни заканчиваются на острове Райкерс, умирают по естественным причинам, но нет никаких сомнений в том, что некоторые смерти там были вызваны культурой и условиями самого Райкерса. Это число смертей включает в себя: Джейсона Эчеваррию, 25 лет, который проглотил пакет мыла в своей камере, несколько часов кричал в агонии и умер после того, как охранники отказались отвезти его в клинику; Карлос Меркадо, 45 лет, диабетик, отчаянно нуждающийся в инсулине (ему его не давали), который рухнул в коридоре в свой первый день в тюрьме; Рональд Спир, пятьдесят два года, пациент с почечным диализом, который умер после того, как охранник ударил его по голове.
Каждый год несколько тысяч человек по всей стране умирают в заключении. Местные чиновники сообщают о количестве смертей в Министерство юстиции, но уделяется очень мало внимания вопросу о том, сколько из этих смертей могло быть предотвращено. Несколько лет назад Гомер Вентерс, врач и бывший главный медицинский работник исправительных учреждений здравоохранения Нью-Йорка, пытался ответить на этот вопрос. В период с 2010 по 2016 год в тюрьмах Нью-Йорка было сто двенадцать человек. Вентерс и его команда обнаружили, что от 10% до 20% этих смертей каждый год были «вызваны действиями, предпринятыми внутри стен» тюрьмы. Он называет это «смертельными случаями, связанными с тюрьмой», и пишет, что в некоторые годы процент таких смертей «увеличивался до половины или более».
Репортеры практически не имеют доступа к тюрьмам на острове Райкерс, но в течение многих лет у Вентерса была редкая точка зрения, с которой можно было наблюдать за его внутренней работой. Он начал работать над Райкерс в 2008 году, наблюдая там за медицинским обслуживанием тысяч заключенных. На острове, известном оскорблениями и насилием, Вентерс стал легендарной фигурой; он часто говорил о правах человека и был известен своей настойчивой защитой интересов заключенных. Он покинул городскую службу охраны здоровья в 2017 году, и написал чрезвычайно важную книгу «Жизнь и смерть на острове Райкерс», в которой он рассматривает один из наиболее игнорируемых аспектов массового заключения: риски для здоровья, если вас закрыли.
В настоящее время на острове Райкерс работают восемь тюрем, в каждой из которых имеются собственные медицинские клиники, куда отправляются заключенные, если они чувствуют себя плохо или нуждаются в последующем уходе, часто за такими заболеваниями, как диабет или астма. В 2013 году чиновники прекратили позволять заключенным самостоятельно ходить в клиники; теперь охранник должен был обязательно их сопровождать - и внезапно заключенные стали пропускать свои встречи…
Культурное столкновение между охранниками и медицинским персоналом на Райкерс было очевидным даже в том, как две группы говорили о людях, находящихся там: охранники называли их «заключенными», а медицинские работники называли их «пациентами». Иногда медицинский персонал попадал в этическую дилемму: была ли их основная лояльность по отношению к своим пациентам или системе, в которой они работают? Эта головоломка известна как «двойная лояльность», и Вентерс пишет, что в «Райкерс» «наиболее драматичный и мучительный аспект двойной лояльности» связан с той ролью, которую медицинский персонал играет в отправке людей в одиночную камеру. Руководители тюрем, которые хотели запереть человека в одиночестве, сначала должны были получить «разрешение» от работника службы охраны психического здоровья – чтобы удостовериться в том, что заключенный не нанесет себе вреда, если его будут изолировать двадцать три часа в сутки. Вентерс - яростный критик этого процесса. «Заключение людей в одиночные камеры не основано на какой-либо надежной науке и нарушает базовую медицинскую этику, потому что, очевидно, что пациент там страдает», - пишет он. «Это — наказание, в конце концов».
----
Райкерс давно известен своей культурой жестокости, и вскоре после того, как Вентерс начал там работать, он попытался точно определить, почему так много заключенных получают травмы. Основной причиной травм были драки с другими заключенными, но другая причина - около четверти травм - была указана как «скольжение и падение», согласно официальным данным. Вентерс и его команда разработали систему наблюдения за травмами с выпадающими меню, в которых медицинский персонал мог документировать, как и где произошли травмы. Вскоре появилась модель жестокого обращения со стороны охранников, и популярность поскальзываний и падений приобрела больше смысла. Если заключенному человеку офицер сломал нос кулаком, он вряд ли скажет правду, когда его доставят в медицинскую клинику; боясь возмездия со стороны охранников, он может вместо этого сказать, что он поскользнулся в душе.
Venters начал прочесывать электронную базу данных каждую неделю, выявляя пациентов, чьи записи показали, что они «получили серьезные травмы во время общения с сотрудниками исправительных учреждений» или чьи истории о том, как они получили травмы, не соответствовали их травмам «как перелом челюсти от падения» в туалете ». «Затем, примерно в 17:00 по пятницам, я брал свой список и отправлялся в тюрьмы, где содержались эти пациенты», - пишет он. В тот час он знал, что сможет передвигаться с большей свободой и меньшим вниманием, и он всегда стремился носить свой стетоскоп. Но он пишет: «В течение нескольких недель после начала этих встреч в пятницу вечером заключенные и сотрудники DOC [Департамента исправительных учреждений] пришли к выводу, что я приезжал в эти места проживания и приемные ручки по причинам, которые выходили за рамки простых осмотров. Он продолжает: «Сотрудники исправительных учреждений будут напрягать и медленно выполнять мои просьбы о приеме пациентов. В некоторых случаях сотрудники полиции полностью отказывались производить пациентов, чтобы я мог их увидеть ».
https://www.newyorker.com/books/under-review/do-jails-kill-people