Истории

В тот Новый год Пашка, во-первых, опоздал, во-вторых, приволок с собой какого-то левого хмыря. 

— Это вот, — сказал он, показывая на гостя, — Это вот… Не знаю кто. 

Левый хмырь не сказал ничего, молча снял шапку и замер около вешалки. Он был лысый и бледный и весь какой-то неприятно водянистый. 

— Я, — сказал Пашка, — встретил его около… ну, там, где еще это… короче. И позвал с собой, а то чо он один там? 

Хмырь несколько раз мигнул, но опять ничего не сказал. 

— Хотя нет, он вроде как сам попросился со мной пойти, но только я что-то… — Пашка озадаченно почесал голову, — Как же попросился, если он ничего не говорил… вроде. 

Нам разбираться во всем этом особо не хотелось, потому что мы уже начали отмечать, и Пашка, видимо, тоже начал, поэтому и привел этого, и ничего не помнит. 

— Ну раз привел, так что ж, — сказал Витька, — Пусть будет. 

— Благодарю, — сказал хмырь. Голос у него тоже оказался неприятным, бледным и водянистым. Он снял куртку и ботинки, но с места не сдвинулся. 

— Ну проходи, чо застыл, — сказал Витька. 

— Благодарю, — снова сказал хмырь и прошел в комнату. 

— Как его зовут-то? – спросил я у Пашки, сражающегося с заевшей молнией на куртке. Он неопределенно взмахнул рукой, что-то неразборчиво пробормотал и продолжил попытки расстегнуть замок. 

— Ладно, — сказал я и пошел в комнату. 

Хмырь уже устроился в кресле, стоявшем в углу. 

Витька выдал ему тарелку салата и стакан вина, но он не стал есть и пить – поставил их на пол рядом с собой. Просто сидел там и наблюдал за нами. 

А мы почему-то как будто забыли про него – проводили старый год, проводили его еще раз, встретили новый, выпили за то, за это… 

Часа в два, когда всем уже стало совсем хорошо, он вдруг начал говорить. 

— Одна моя знакомая, — сказал он своим неприятным голосом, — на Новый год загадала желание – выйти замуж. С той ночи под ее окнами начала постоянно лаять собака, с каждым днем все ближе и ближе, и в одну непрекрасную ночь собака влезла к ней в окно – на пятый этаж. У собаки были длинные тонкие телескопические ноги, пустые черные глаза и огненный ошейник. В зубах она принесла оборванное свадебное платье. С тех пор эта собака не выпускает знакомую из комнаты – караулит ее для своего хозяина, который придет и женится на ней, как только закончит другие свои дела. 

— Какие ноги? – переспросил Витька. 

— Раскладывающиеся, — пояснил Пашка. 

— …А другой мой знакомый, — сказал хмырь, не обращая на них внимания, — каждый Новый год уходил в поход с парой-тройкой друзей. Однажды он сказал, что видит фей, вышел из палатки и не вернулся. Те друзья, что были с ним, потом рассказывали, что видели, как он танцует среди маленьких синих огоньков, наутро огоньки пропали, и друг пропал тоже, осталась только слепленная из снега фигура, очень похожая на него. 

— Феи, — хмыкнул Витька. 

— …Еще один знакомый наряжал елку и пропал, — не умолкал хмырь, — До сих пор живет в елке и болтает там с игрушками. То есть, только на Новый год, а где он бывает, когда елка разобрана и убрана, никто не знает. Если как следует присмотреться, то можно его заметить среди иголок. Если воспользоваться лупой и рассмотреть его лицо… но лучше не стоит. 

— …А еще как-то один знакомый в новогоднюю ночь вышел на улицу запускать фейерверки, запустил, поднял голову и увидел огромное лицо на все небо. С тех пор он боится выходить из дома, потому что случайно попал этому лицу фейерверком в глаз – правильно боится, кстати, никто не спустит такое на тормозах, а тем более – огромное лицо. 

— Зачем это лицо вообще высунулось туда, где фейерверки? – шепотом спросил Витька. Хмырь неодобрительно глянул на него, как бы говоря, что гигантскому лицу никто не указ, где высовываться, и продолжил: 

— …Одна семейная пара купила квартиру и все было хорошо, пока не настал Новый год – все праздники у них на кухне провисел призрак предыдущего жильца, который повесился на елочной гирлянде – вдобавок ко всему он еще и мигал огоньками. 

— …Одну девочку в школе научили вырезать бумажные снежинки, она пришла домой и навырезала их столько, что под ними погибла вся ее семья. Подозревают, что ей кто-то в этом помогал. К тому же, снежинки, хоть и бумажные, были холодными наощупь, и потом все пропали, как будто растаяли… 

— …Одна старушка пережила всю свою семью и всех своих друзей, потому что ее новогоднее желание случайно услышал тот, кто не должен был слышать. Теперь она будет жить вечно, и, несмотря на то, что ее семья и друзья давно мертвы, они всегда будут встречать Новый год с ней. 

— …Один мужик подавился оливье и умер. Теперь в новогоднюю ночь он ходит по домам и если где увидит этот салат, так сразу приходит в неописуемую ярость, хватает ложку и запихивает салат в глотку всем присутствующим до тех пор, пока они тоже не подавятся и не умрут. 

Он рассказывал и рассказывал, и ночь длилась невыносимо долго, растягиваясь, чтобы вместить все его странные, короткие, иногда пугающие, иногда забавные истории. Мы молча сидели и слушали, и трезвели, а в комнате становилось все темнее и холоднее, и по углам уже лежал снег, присыпанный хвоей и осколками разбитых елочных игрушек. 

Наконец, спустя вечность, он сказал: 

— Последняя история. 

Немного помолчал, вздохнул и продолжил шепотом. 

— Один парень шел в гости к своим друзьям. Ему показалось, что его кто-то зовет и он остановился. К нему подошел человек, бледный и грустный, и глаза его были как дыры в бездну. Он ничего не сказал, но парень почувствовал, что должен взять его с собой, на праздник, потому что никто не должен быть один в Новый год. Даже такой неприятный субъект. 

Он снова сделал паузу и добавил: 

— Большая ошибка. 

И снова пауза, длиннее предыдущей. 

— Тот человек был переполнен историями, и он отогрелся в тепле, и истории просто выплеснулись из него, он как будто не мог остановиться. 

Еще пауза. 

— Когда он рассказал последнюю, он просто исчез, от него ничего не осталось, потому что в нем ничего и не было, кроме историй. 

Пауза. 

— Зато мы все… мы все… но теперь ваша очередь, я опустошил и истощил себя, во мне больше нет ни одной. Они теперь все в вас, все. 

Пауза была такой длинной, что мы подумали, что он больше ничего не скажет. 

- На следующий год пойдете – с надеждой на освобождение, с надеждой, что вас кто-нибудь подберет, с надеждой, что вы избавитесь от этого груза слов… 

После этого он замолчал, и не осталось ничего, кроме холода, и пустоты, и бесконечно падающего в пустоту снега. 

И историй. Историй, которыми теперь были переполнены мы, которыми мы стали. Историй, которые могут быть рассказаны только раз в году, и только если нам повезет и кто-нибудь пригласит нас, чтобы мы могли их рассказывать. 

Пригласите нас, пожалуйста. 

Никто не должен быть одинок в Новый год.