Источник

XI

В декабре с большой помпой было открыто здание «Космо-Злотник». Было все: знаменитости, гирлянды цветов, репортеры с кинокамерами, подсветка и три часа неотличимых одна от другой речей.

Я должен быть счастлив, говорил себе Питер Китинг, – и не был. Он видел из окна плотную массу лиц, заполнивших Бродвей от края до края. Ему хотелось уговорить себя радоваться. Он не испытывал ничего. Ему пришлось признать, что ему скучно. Но он улыбался, пожимал руки и позировал перед камерами. «Космо-Злотник» тяжелой массой вздыбился над улицей, словно белокаменная усыпальница.

После торжественного открытия Эллсворт Тухи провел Китинга в уютно декорированную под белую орхидею кабинку тихого дорогого ресторана. Открытие здания отмечалось широко и разнообразно, но Китинг ухватился за предложение Тухи и отклонил все другие приглашения. Тухи смотрел, как он жадно схватил свой бокал, едва плюхнувшись на сиденье.

– Все прошло как нельзя лучше, – сказал Тухи. – Это, Питер, вершина того, что ты можешь ожидать от жизни. – Он скромно поднял свой бокал: – Выпьем за надежду, что впереди у тебя еще много таких триумфов. Как сегодняшний.
– Спасибо, – сказал Китинг и снова торопливо схватил, не глядя, свой бокал, поднял его к губам, но обнаружил, что он уже пуст.
– Разве ты не гордишься своим успехом, Питер?
– Конечно, горжусь.

– Это хорошо. Таким ты мне нравишься. Сегодня ты выглядел очень эффектно. Ты будешь отлично смотреться в кинохронике.
Искра интереса проскочила во взгляде Китинга:
– Надеюсь, так и будет.
– Очень жаль, что ты не женат, Питер. Присутствие жены было бы сегодня очень кстати. Публике это нравится. Кинозрителям тоже.
– Кэти неважно смотрится при съемке.

– Ах да, ты обручен с Кэти. Как я мог упустить это, ума не приложу. Вечно забываю. Ты прав, она плохо смотрится на фотографиях. И как ни пробую, не могу себе представить, чтобы Кэти подошла на роль хозяйки подобного торжества. Можно сказать немало добрых слов о Кэти, но эпитетов «изысканная», «блестящая» среди них не отыщешь. Извини меня, Питер. Я далеко унесся в мыслях. Будучи так сильно связан с искусством, я склонен смотреть на вещи с чисто эстетической точки зрения. И когда я смотрел на тебя сегодня, то невольно представлял себе женщину, которая составила бы с тобой идеальную пару.

– и кто же это?
– О, не обращай на меня внимания. Всего лишь эстетическая фантазия. Жизнь не бывает настолько идеальной. И без того у тебя немало такого, чему можно позавидовать. Нельзя же добавлять к списку еще и
это
.
– А все же кто?
– Оставь, Питер. Ее ты не получишь. Никто ее не получит. Ты хорош, но не настолько.
– Кто?
– Доминик Франкон, конечно.

Китинг выпрямился на сиденье, и Тухи увидел в его глазах настороженность, возмущение, явную враждебность. Тухи спокойно выдержал его взгляд. Первым сдался Китинг, он снова обмяк и сказал просительно:
– о Господи, Эллсворт, оставь. Я ее не люблю.
– А я и не считал, что ты в нее влюблен. Но я постоянно упускаю из виду то чрезмерное значение, которое средний человек обычно придает любви, половой любви.
– Я не средний человек, – устало сказал Китинг. Он протестовал машинально, без горячности.

– Взбодрись, Питер. Ты так сутулишься, что не тянешь на героя торжества.
Китинг выпрямился – резко, тревожно и сердито. Он сказал:
– Я всегда догадывался, что ты хочешь, чтобы я женился на Доминик. Почему? Зачем это тебе надо?

– Ты сам ответил на свой вопрос, Питер. Какое мне до этого дело? Но мы говорили о любви. О половой любви. Половая любовь, Питер, чувство глубоко эгоистическое. А эгоистические эмоции не приносят счастья. Или приносят? Возьмем, к примеру, сегодня. Вот вечер – настоящая услада для эгоиста. А был ли ты счастлив, Питер? Не трудись, ответа не требуется. Я хочу лишь подчеркнуть одно: не следует доверять личным импульсам. На деле желания человека значат очень мало. Нельзя добиться счастья, пока полностью не осознаешь, сколь ничтожны личные желания. Поразмысли минуту о сегодняшнем дне. Ты был сегодня, дорогой Питер, фигурой наименее значимой. Но так и должно быть. Значим не тот, кто создает, а те, для кого создают. Но ты не мог смириться с этим, поэтому и не испытал большого душевного подъема, на который рассчитывал.

– Это верно, – пробормотал Китинг. Никому другому он бы ни за что в этом не признался.
– и ты лишил себя возможности испытать высшую гордость полного самоотречения, совершенного бескорыстия. Только когда научишься полностью отвергать свое Я, только когда сможешь посмеиваться над такими сантиментами взбрыкивающей плоти, как сексуальные позывы, только тогда ты достигнешь того величия, которого я всегда ожидал от тебя.
– Ты… ты действительно веришь, что я на это способен, Эллсворт? Правда?

– Я не сидел бы здесь, если бы не верил. Но вернемся к любви. Личная любовь, Питер, большое зло, как и все личное. Она всегда ведет к несчастью. Непонятно почему? Личная любовь – акт отбора, акт предпочтения. Это акт несправедливости против всех людей на земле, которых ты лишаешь своей любви, произвольно отдавая ее кому-то одному. Надо равно любить всех. Но этого благородного чувства не достигнешь, не убив в себе мелкие эгоистичные предпочтения. Они порочны и пусты, так как противоречат основному мировому закону – закону изначального равенства всех людей.

– Ты хочешь сказать, – загорелся интересом Китинг, – что в философском смысле, в глубинной своей основе все мы равны? Все без исключения?
– Безусловно, – ответил Тухи.

Китинг спрашивал себя, почему эта мысль так приятно греет ему душу. Его не смущало, что это приравнивало его к каждому карманнику, которых немало собралось в толпе на церемонии по случаю открытия. Эта мысль мелькнула у него подспудно – и ничуть его не смутила, – хотя идея полного равенства входила в явное противоречие со страстным стремлением к превосходству, которое подстегивало его всю жизнь. Он отмахнулся от противоречия как от несущественного, он не думал ни о толпе, ни о сегодняшнем событии, он думал о человеке, которого здесь не было.

– Знаешь, Эллсворт, – сказал он, наклоняясь вперед, ощущая какое-то неловкое, неоправданное удовольствие, – я… для меня нет ничего приятнее, чем сидеть здесь и беседовать с тобой. Сегодня выбор был большой, но я предпочитаю быть с тобой. Иной раз я спрашиваю себя: что бы я делал без тебя?
– Так и должно быть, – сказал Тухи, – иначе на что же нам друзья?

Той зимой ежегодный костюмированный бал искусств отличался большим блеском и изобретательностью, чем обычно. На Этельстана Бизли, бывшего душой подготовки бала, сошло, как он выразился, гениальное озарение. Всех архитекторов пригласили прийти в костюмах, изображавших лучшие их творения. Идея имела колоссальный успех.

Звездой вечера был Питер Китинг. Он великолепно смотрелся в образе здания «Космо-Злотник». Точная копия знаменитого сооружения из папье-маше накрывала его с головы до колен, лица не было видно, но глаза ярко сверкали из окон верхнего этажа, а голову венчала пирамида крыши, колоннада пришлась ему на уровне диафрагмы, а пальцы вылезали через центральный портал. Ноги могли свободно двигаться с обычной для него элегантностью в безупречно скроенных брюках и модных ботинках.

Гай Франкон весьма впечатлял, представляя Национальный банк Фринка, хотя модель выглядела приземистей оригинала, – чтобы вместить живот Франкона; Адрианов факел над его головой освещался настоящей электрической лампочкой, которую питала миниатюрная батарейка.
Ралстон Холкомб был великолепен в виде капитолия штата, а Гордон Л. Прескотт выглядел чрезвычайно мужественно, переодетый элеватором.

Юджин Петтингилл таскал на ненадежных старческих ножках внушительный отель на Парк-авеню, сгибаясь под тяжестью модели и возраста, поблескивая стеклами очков из-под величественной башни. Два остряка устроили дуэль, бодая друг друга в живот знаменитыми шпилями, – достопримечательностью города, – которые приветствуют океанские корабли на подходе к порту. Всяк веселился от души.

Многие архитекторы, в особенности Этельстан Бизли, с неприязнью отзывались о Говарде Рорке, который не появился, хотя был приглашен. Ожидали, что он явится в обличии дома Энрайта.

Доминик остановилась в холле и посмотрела на дверь с надписью «Говард Рорк, архитектор».
Раньше ей не доводилось бывать здесь. Она долгое время сопротивлялась, прежде чем отправиться сюда. Но ей непременно нужно было увидеть место, где он работает.

Когда Доминик назвала себя секретарю, та удивилась, но доложила о ней Рорку.
– Проходите, мисс Франкон, – сказала она.
Рорк улыбнулся ей, когда она вошла, улыбка была едва обозначена, в ней не было удивления.
– Я знал, что ты когда-нибудь появишься здесь. Хочешь, чтобы я показал тебе контору?
– Что это? – спросила она.
Его руки были перепачканы глиной; на длинном столе среди множества незаконченных эскизов стояла модель здания из глины – грубый эскиз из террас и линий.

– «Аквитания»? – спросила она.
Он кивнул.
– Ты всегда так работаешь?
– Нет, не всегда. Иногда. Тут мне приходится решать сложную проблему, так что я хочу поразмыслить и прикинуть разные варианты. Возможно, это будет мое любимое сооружение – с таким трудом оно дается.
– Пожалуйста, продолжай. Я хочу посмотреть, как ты работаешь. Ты не возражаешь?
– Ничуть.

Через минуту он забыл о ней. Она сидела в углу и следила за его руками. Они лепили стены. Она видела, как он смял часть модели и начал лепить снова, медленно и терпеливо, с поразительной уверенностью. Она видела, как его ладонь сформировала длинную, прямую плоскость, видела, как ребро сооружения возникло в движении его кисти, прежде чем воплотиться в глине.

Она поднялась и подошла к окну. Далеко внизу городские здания выглядели не больше модели на столе. Ей вдруг показалось, что она видит, как его руки лепят очертания зданий, круша и вновь созидая город – фасады его зданий, дворы и крыши. Забывшись, она водила пальцем по стеклу, следуя линиям будущего здания, уступами поднимавшегося к небу. Она физически ощущала поверхности здания – ощущала за Говарда и вместе с ним.

Она повернулась к нему. Он стоял, склонившись над моделью, на лицо упала прядь волос. Он смотрел не на нее, а только на глину, обретающую форму под его пальцами. Ей вдруг показалось, что она видит, как его руки скользят по телу другой женщины. Ослабев, она прислонилась к стене, ощущая неодолимое физическое наслаждение.

В начале января, когда первые стальные колонны уже поднимались там, где должны были вырасти деловой центр Корда и гостиница «Аквитания», Рорк работал над проектом храма.

Сделав первые наброски, он вызвал секретаршу:
– Разыщите мне Стивена Мэллори.
– Мэллори, мистер Рорк? Кто это? А, скульптор-стрелок.
– Стрелок?
– Он ведь стрелял в Эллсворта Тухи, не так ли?
– В самом деле? Ну да, конечно, стрелял.
– Именно он вам нужен, мистер Рорк?
– Именно он.
Два дня секретарша обзванивала картинные галереи, торговцев произведениями искусства, архитекторов, редакции газет. Никто не знал, где находился Стивен Мэллори и что с ним сталось. На третий день она доложила Рорку:

– Я разыскала адрес, по которому, как мне сказали, его можно найти в Гринвич-Виллидж. Телефона нет.
Рорк продиктовал письмо к Мэллори с просьбой позвонить в контору.
Письмо не вернулось, но неделя прошла без ответа. Потом Стивен Мэллори позвонил.
– Алло, – произнес Рорк в трубку, когда секретарша переключила телефон на него.
– Говорит Стивен Мэллори, – произнес молодой, четкий голос, оставляя нетерпеливые агрессивные паузы между словами.

– Я хотел бы встретиться с вами, мистер Мэллори. Не могли бы вы прийти ко мне в контору для разговора?
– Зачем я вам нужен?
– Речь пойдет о работе. Я хочу, чтобы вы выполнили скульптурные работы для здания, которое мне заказано.
Последовало долгое молчание.
– Хорошо, – сказал Мэллори. Голос звучал тускло. Он добавил: – О каком здании речь?
– Храм Стоддарда. Возможно, вы слышали…

– Да, слышал, что вы взялись построить его, – кто об этом не слышал? Вы готовы платить мне столько же, сколько агенту по связям с прессой?
– Я не оплачиваю никаких агентов. Вам я буду платить, сколько вы запросите.
– Вы знаете, что это не будет много.
– Когда вам удобно прийти ко мне?
– Да что там, как скажете. Вы ведь знаете, что я не занят.
– Завтра в два часа?
– Хорошо. – Он добавил: – Мне не нравится ваш голос.
Рорк рассмеялся:

– А мне ваш нравится. Ну ладно, оставим это, жду вас завтра в два.
– Ладно. – Мэллори повесил трубку.
Рорк сделал то же и ухмыльнулся. Но усмешка тотчас исчезла, он уставился на телефон в серьезной задумчивости.
Мэллори в срок не появился. Прошло три дня. Никаких известий. Тогда Рорк лично отправился на его поиски.

Мэллори снимал жилье в обветшавшем старом доме из бурого песчаника. Он был расположен на неосвещенной улице, пропахшей ароматами рыбного рынка. На нижнем этаже дома по обеим сторонам узкого входа размещались прачечная и сапожная мастерская. Неряшливо одетая хозяйка дома ответила на его вопрос: «Мэллори? Пятый этаж, со двора», – и, не выказав никакого интереса, отправилась к себе, шаркая ногами. Рорк поднялся по просевшей деревянной лестнице, освещенной редкими лампочками, натыканными здесь и там среди труб. Он постучал в почерневшую дверь.

Дверь отворилась. На пороге стоял худой широкоплечий молодой человек с растрепанной шевелюрой. У него был крепкий рот с упрямой нижней губой и глаза, выразительнее которых Рорку не доводилось видеть.
– Что вам надо? – резко спросил он.
– Вы мистер Мэллори?
– Да.
– Я Говард Рорк.
Мэллори засмеялся. Он прислонился к косяку, перекрыв рукой дверной проем и не собираясь отступать в сторону. Он был заметно пьян.
– Ну и ну! – сказал он. – Собственной персоной.
– Можно войти?
– Зачем?

Рорк присел на перила:
– Почему не пришли в назначенное время?
– Вы о встрече? Тут такое дело, – с серьезным видом начал Мэллори, – я действительно собирался прийти и даже направился к вам, но по дороге на глаза попалось кино, показывали «Две головы на одной подушке». Я и зашел, я просто обязан был посмотреть «Две головы на одной подушке». – Он расплылся в улыбке, опершись рукой на дверной косяк.
– Будет лучше, если мы войдем, – спокойно сказал Рорк.
– А что, можно и войти.

Жильем ему служила узкая, как нора, комната. В углу стояла неприбранная кровать, кругом в беспорядке валялись старые газеты, одежда. Там же стояла газовая плита. На стене в рамке висел пейзаж: какая-то нездорового коричневого цвета лужайка с овцами. Никаких эскизов, рисунков, статуэток – никакого намека на профессиональные занятия жильца.
Рорк сбросил с единственного стула книги и сковородку и уселся. Мэллори остался стоять перед ним, слегка покачиваясь и ухмыляясь.

– Вы поступаете неправильно, – сказал Мэллори. – Так дела не делают. Здорово вас, должно быть, поджимает, если вы бегаете за скульптором. А делать-то надо иначе: вы договариваетесь со мной о встрече у вас, и, когда я прихожу к вам первый раз, вас нет на месте. Во второй раз вы заставляете меня дожидаться часа полтора, потом появляетесь в приемной, жмете мне руку и спрашиваете, знаю ли я Вилсонов из Подунка, говорите, как мило, что у нас есть общие знакомые, но сегодня вы ужасно торопитесь, однако через какое-то время пригласите меня на ленч, и тогда мы потолкуем о деле. Далее вы выжидаете пару месяцев, а потом уже даете мне заказ. Однако затем вы мне говорите, что у меня ничего не получилось, и что вообще я мало чего стою, и что это было ясно с самого начала, и выбрасываете мою работу на помойку. Наконец вы нанимаете Валериана Бронсона, и он выполняет заказ. Вот так делают дела. Только на этот раз все по-другому.

Между тем его глаза напряженно изучали Рорка, и это был уверенный взгляд профессионала. Постепенно из его речи исчезла пьяная бесшабашность, и, в конце концов, осталась лишь мрачная решимость последних фраз.
– Да, – откликнулся Рорк. – Все по-другому.
Молодой человек молча стоял и смотрел на него.

– Так вы Говард Рорк? – наконец продолжил он. – Мне ваши постройки нравятся. Вот почему я не захотел встречаться с вами. Чтобы меня впредь не тошнило, когда я буду на них смотреть. Мне хотелось и дальше думать, что их возвел человек, который их достоин.
– А если так оно и есть?
– Так не бывает.
Но он присел на край скомканной постели и, наклонившись вперед, без смущения изучающе смотрел на Рорка, взвешивая, как на весах, все детали его внешности, голоса и поведения.

– Послушайте, – заговорил Рорк очень отчетливо, взвешивая каждое слово, – я хочу заказать вам статую для храма Стоддарда. Найдите лист бумаги, и мы с вами сейчас составим контракт, в котором будет сказано, что я обязуюсь выплатить вам миллион долларов неустойки, если найму другого скульптора или откажусь использовать вашу работу по назначению.
– Можно говорить нормально. Я не пьян. Не настолько. Я все понимаю.
– И что же?
– Почему вы выбрали меня?
– Потому что вы хороший скульптор.

– Это неправда.
– Что вы хороший скульптор?
– Что вы выбрали меня по этой причине. Кто посоветовал вам обратиться ко мне?
– Никто.
– Кто-нибудь из женщин, с которыми я спал?
– Я не знаю, с кем вы спите.
– Туго с деньгами?
– Нет, меня финансируют без ограничений.
– Из жалости?
– Нет. Почему я должен вас жалеть?
– Хотите получить рекламу в связи с моим покушением на Тухи?
– О Боже! С какой стати?
– Тогда что же?
– Почему вы вытаскиваете на свет какую-то чушь вместо очевидной причины?
– А именно?

– Мне нравятся ваши работы.
– Ну конечно. Все так говорят. Так нам положено говорить и верить сказанному. Представьте, что было бы, если бы не такие утеплительные сказочки. Ну хорошо, вам нравятся мои работы. А настоящая причина?
– Мне нравятся ваши работы.
Мэллори заговорил серьезным, трезвым голосом:

– Вы хотите сказать, что видели мои работы и они вам понравились, вам… одному… самому, без подсказок со стороны; никто вам не внушал, что они должны вам понравиться и почему. И вы решили, что я вам подойду по одной только этой причине, ничего больше не зная обо мне и не желая знать… только потому, что это мои работы и вы в них нашли нечто, что вам нравится. И поэтому-то вы решаете нанять меня, разыскиваете по всему городу, находите, выслушиваете оскорбления – все ради того, что вы усмотрели в моих работах, ради чего-то в них, что придало мне такую значимость в ваших глазах, что вы почувствовали: мне без него не обойтись, он мне нужен. Вы это хотите сказать? Это имеете в виду?

– Именно это, – сказал Рорк.
Глаза Мэллори округлились, на них страшно было смотреть. Он тряс головой и повторял, будто утешая себя, одно короткое, простое слово – «нет».
Он еще больше наклонился вперед. Голос его, умирая, молил:

– Послушайте, мистер Рорк. Обещаю не держать на вас зла. Мне просто надо знать. Хорошо, я вижу, что вы настроились заполучить меня, и вы знаете, что получите меня на любых условиях, нет нужды подписывать миллионный контракт, достаточно посмотреть на эту комнату, и вам ясно: я ваш со всеми потрохами. Тогда почему бы вам не сказать мне правду? Для вас это ничего не изменит, а для меня это очень важно.
– Что очень важно для вас?

– Чтобы я не… чтобы не… Послушайте. Я не думал, что кому-нибудь когда-нибудь понадоблюсь. Но вам я понадобился. Хорошо. Согласен еще раз пройти через все. Только теперь я не хочу думать, что работаю на кого-то, кому нравится моя работа. Вот на такое я больше не согласен. Мне будет лучше, если вы мне скажете… Спокойнее будет. Зачем вам разыгрывать передо мной спектакль? Я ничто. Я не стану хуже думать о вас, если вас это волнует. Неужели вы не понимаете, что благородней, порядочней сказать правду. Тогда все будет просто и честно. Я буду больше уважать вас. Нет, правда.

– Что с тобой, малыш? Что они сделали с тобой? Почему ты говоришь такое?
– Потому что… – Мэллори внезапно взревел, потом у него перехватило горло, голова опустилась, и закончил он равнодушным шепотом: – Потому что я провел два года, – он вялым движением очертил комнату, – вот как я провел два года, приучая себя к мысли, что всего, что вы сейчас говорите обо мне, не существует…
Рорк подошел к нему, поднял его подбородок, вздернув одним движением, и сказал:

– Какой же ты дурачок! Ты не имеешь права переживать из-за того, что я думаю о твоих работах, кто я такой и зачем пришел. Ты слишком талантлив, чтобы страдать от таких мелочей. И если все же хочешь знать мое мнение, лучшего скульптора, чем ты, у нас нет. Я так думаю, потому что твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть. Потому что ты вышел из круга вероятного и позволил увидеть возможное – ставшее возможным благодаря тебе. Потому что в твоих работах меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству. Тебе присуще великое уважение к человеку. Твои статуи воплощают героическое в человеке. Так что я пришел не для того, чтобы сделать тебе одолжение, и не потому, что пожалел тебя, не потому, что ты крайне нуждаешься в работе. Меня привела к тебе простая корыстная цель, та же, что заставляет человека искать самую чистую пищу, какую можно найти. Ведь это закон выживания – не правда ли? – искать лучшее. Я пришел не ради тебя. Ради себя.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь