Источник

VI

Роджер Энрайт начал свою карьеру шахтером в Пенсильвании. На пути к миллионам, которыми он владел сегодня, ему никто никогда не оказывал помощи. «Именно поэтому, – объяснял он, – никто мне никогда не мешал». На самом деле ему мешало многое и многие, но он никогда их не замечал. Многие эпизоды его долгой карьеры восхищения не вызывали, но никто об этом не шептался. Его карьера была у всех на виду, как доска объявлений. Шантажистам было нечего с ним делать, равно как и авторам очернительных биографий. Среди богатых людей его не любили за богатство, доставшееся ему таким примитивным образом.

Он ненавидел банкиров, профсоюзы, женщин, евангелистов и биржу. Он никогда не купил ни одной акции и не продал ни одной акции своих предприятий, владея всем единолично так же просто, как если бы носил все наличные деньги в кармане. Кроме своих нефтяных скважин он владел издательством, рестораном, радиомагазином, гаражом, заводом электрохолодильных установок. Перед тем как заняться новым делом, он долго изучал поле будущих действий, затем делал вид, будто никогда о нем и не слышал, поступая вопреки всем сложившимся традициям. Некоторые из предпринятых им шагов заканчивались успехом, некоторые – провалом. Он продолжал руководить всем с неукротимой энергией. Работал он по двенадцать часов в сутки.

Решив возвести здание, он провел шесть месяцев в поисках архитектора. Затем, к концу первой их встречи, продолжавшейся полчаса, он нанял Рорка. Позднее, после того как были закончены чертежи, он приказал незамедлительно приступить к строительству. Когда Рорк захотел поговорить с ним о чертежах, Энрайт прервал его: «Не надо ничего объяснять. Бессмысленно объяснять мне абстрактные идеалы. У меня их никогда не было. Говорят, я полностью лишен морали. Я руководствуюсь лишь тем, что мне нравится. Но я твердо знаю, что мне нравится».

Рорк никому не сказал о своей попытке связаться с Энрайтом, как и о своем свидании со скучающим секретарем. Однако Энрайт каким-то образом узнал об этом. Через пять минут секретарь был уволен, а через десять уже выходил из конторы, как и было приказано, в середине очень загруженного делами дня, оставив в пишущей машинке недописанное письмо.

Рорк вновь открыл свое бюро, все в той же большой комнате на верхнем этаже старого здания. Он увеличил площадь, использовав соседнее помещение под комнату для чертежников, которых нанял, чтобы справиться со строительством в запланированные сжатые сроки. Чертежники были молоды и не имели большого опыта. Он никогда раньше о них не слышал, но не спрашивал рекомендательных писем. Он выбрал их сам среди многих желающих, просто быстро проглядев их чертежи.

В горячке последовавших затем дней он не находил времени поговорить с ними ни о чем, кроме работы. И они чувствовали, входя каждое утро в рабочий кабинет, что у них нет личной жизни, что они ничего не значат, что в этой комнате нет иной реальности, кроме больших листов бумаги на столах. Пока они не смотрели на Рорка, помещение выглядело холодным и бездушным, как заводской склад, но стоило бросить взгляд на хозяина, и казалось, что это не склад, а доменная печь, которая топилась их телами, но прежде всего – телом Рорка.

Бывало, он оставался в кабинете на ночь. Возвращаясь на следующее утро, они заставали его все еще работающим. Однажды он оставался там безвылазно два дня и две ночи подряд. На третий день сон свалил его прямо за рабочим столом. Через несколько часов он проснулся и, ничего не говоря, прошелся между столами, чтобы взглянуть на сделанное. Он делал замечания, и ничто в его голосе не выдавало, что несколько часов назад сон прервал его мысли.

– Ты невыносим, когда работаешь, Говард, – заметил ему Остин Хэллер как-то вечером, хотя он не говорил о своей работе.
– Почему? – удивленно спросил тот.
– Очень неуютно в одной комнате с тобой. Знаешь, напряжение заразительно.
– Напряжение? Я чувствую себя вполне нормально, когда работаю.

– в этом все и дело. Ты полностью нормален, только достаточно добавить еще чуть-чуть пара и тебя разнесет на куски. Из чего, черт возьми, ты сделан, Говард? В конце концов, это только здание. Только здание, а не комбинация из святого причастия, индейских пыток и оргазма, которую ты, кажется, хочешь устроить из всего этого.
– А ты хочешь сказать, что это не так?

О Доминик он думал не часто, но когда это случалось, мысль о ней не приходила как внезапное откровение, она жила в нем всегда, и в воспоминаниях не было нужды. Он хотел ее. Он знал, где ее найти. Он выжидал. Ожидание забавляло его, потому что он понимал – для нее ожидание было пыткой. Он понимал: то, что его нет рядом, привязывает ее к нему гораздо сильнее и оскорбительнее, чем это могло сделать его присутствие. Он давал ей время попытаться ускользнуть, чтобы она еще больше поняла собственную беспомощность, когда он соберется вновь ее увидеть. Она поймет, конечно, что такая попытка дана ей по его воле, что это просто другая форма господства. Тогда она будет готова или убить его, или прийти к нему сама, по своей воле. Оба этих решения будут для нее равнозначны. Ему хотелось довести ее до этого состояния. Он выжидал.

Когда строительство дома Энрайта должно было вот-вот начаться, Рорка попросили зайти в контору Джоэла Сьюттона. Коммерсант, которому повсюду сопутствовал успех, решил построить огромное здание для своей конторы. Основа его успеха заключалась в способности ничего не понимать в окружающих его людях. Ему нравились все. Его любовь не допускала различий; она уравнивала всех, в ней не было ни вершин, ни пустот – так в чашке с патокой поверхность всегда невозмутима.

Джоэл Сьюттон познакомился с Рорком на ужине, который устроил Энрайт. Он восхищался Рорком, но не видел различия между ним и кем-то еще. Увидев Рорка входящим в его контору, Джоэл Сьюттон заявил:

– Я все еще не уверен, не уверен. Я не совсем уверен, но мне кажется, я мог бы иметь вас в виду на предмет того домика, который задумал. Ваш дом Энрайта несколько… необычен, но он привлекателен, все дома привлекательны, я обожаю дома – а вы? А Род Энрайт человек очень ловкий, чрезвычайно ловкий, он кует деньги там, куда другие и не подумали бы сунуться. Я готов послушать Рода Энрайта в любое время. Если это годится для Энрайта, то и для меня сгодится.

Несколько недель после этой встречи Рорк не получал никаких известий. Джоэл Сьюттон никогда не принимал поспешных решений.
Как-то вечером в декабре Рорку позвонил Остин Хэллер и без всякого предупреждения объявил, что он должен сопровождать его в следующую пятницу на официальный прием, который устраивает миссис Ралстон Холкомб.
– Какого черта, Остин? Нет, – отказался Рорк.

– Послушай, Говард, ну все-таки почему нет? О да, я знаю, ты не перевариваешь подобные штуки, но это еще не основание. Я, в свою очередь, могу привести массу убедительнейших доводов, что идти надо. Этот дом – своего рода дом свиданий для архитекторов, и я знаю, что ты отдал бы все за заказ на строительство – о, конечно, на строительство дома таким, каким ты его видишь, – я знаю, ты готов заложить за него душу, которой у тебя нет, так отчего бы не провести несколько скучных часов ради будущих возможностей?

– Конечно. Но я все же не верю, что такого рода вечер может привести к какому-то результату.
– Но ты пойдешь на этот раз?
– Почему именно на этот раз?
– Ну, во-первых, потому что эта чертова кукла Кики Холкомб требует. Вчера она битых два часа уговаривала меня пригласить тебя, и из-за нее я пропустил ленч с приятельницей. Репутация Кики будет подмочена, если она не сможет заполучить в свой салон архитектора такого здания, как дом Энрайта. Она настаивала, чтобы я тебя привел, и я ей обещал.

– Ради чего?

– Ну, если честно, то в следующую пятницу у нее ожидают Джоэла Сьюттона. Попытайся быть с ним любезным, даже если тебе противно. Практически он уже решил отдать свой заказ тебе, так, по крайней мере, говорят. Немножко личных отношений как раз то, что нужно, чтобы уладить это. Вокруг него трется много желающих. Они все там будут. И я хочу, чтобы и ты там был. Я хочу, чтобы заказ достался тебе. У меня еще лет десять не будет никакого желания слушать о гранитных каменоломнях. Мне не нравятся гранитные каменоломни.

Рорк уселся за стол и, чтобы успокоиться, вцепился руками в его край. Он был совершенно опустошен после четырнадцати часов, проведенных в конторе, и подумал, что, наверное, чертовски устал, но не в состоянии этого чувствовать. Он ссутулился в надежде расслабиться, но ничего не получалось; его руки были напряжены, а локоть дрожал непрерывной мелкой дрожью. Его длинные ноги были разведены в стороны, одна, согнутая, спокойно упиралась в стол, другая, свесившаяся через его край, нетерпеливо подрагивала. В эти дни ему было очень трудно заставить себя отдохнуть.

Он жил теперь в большой комнате в маленьком современном жилом доме на спокойной улочке. Он выбрал этот дом, потому что там не было карнизов над окнами снаружи и панельной обшивки стен внутри. В его комнате было мало мебели; она выглядела чистой, просторной и пустой; посетителям могло показаться, что они вот-вот услышат, как в ее углах раздается эхо.

– Почему бы не пойти? Хотя бы раз, – настаивал Хэллер. – Вряд ли это будет так ужасно. Тебя это даже развлечет. Ты увидишься там со своими старыми друзьями. Джон Эрик Снайт, Питер Китинг, Гай Франкон с дочерью – ты мог бы встретиться с его дочерью. Ты когда-нибудь читал, что она пишет?
– Я пойду, – внезапно согласился Рорк.
– Ты настолько непредсказуем, что даже бываешь иногда разумным. Я заеду за тобой в восемь тридцать в пятницу. Смокинг обязателен. Кстати, он у тебя есть?

– Энрайт заставил меня его купить.
– Энрайт человек весьма благоразумный.
Рорк еще долго сидел за столом. Он согласился пойти на прием, потому что знал: именно там Доминик меньше всего хотелось бы встретить его.

– Нет ничего более бесполезного, дорогая Кики, – сказал Эллсворт Тухи, – чем богатая женщина, которая избрала своей профессией занимать гостей. И все же все бесполезное имеет свое очарование. Как, например, аристократия, одно из самых бесполезных явлений.

Кики Холкомб хитренько наморщила носик в гримасе легкого упрека, хотя сравнение с аристократией понравилось ей. Три хрустальные люстры сверкали в бальном зале флорентийского стиля, и, когда Кики взглянула на Тухи, свет застыл, отраженный в ее глазах, и они влажно заискрились в бахроме ее густо напудренных век.
– Вы говорите отвратительные вещи, Эллсворт. Не знаю, почему я все еще приглашаю вас к себе.
– Именно поэтому, дорогая. Я полагаю, меня будут приглашать сюда, когда мне этого захочется.

– Что может с этим поделать слабая женщина?
– Никогда не спорьте с мистером Тухи, – произнесла миссис Гиллспай, высокая женщина с ожерельем из крупных бриллиантов, одинаковых по размеру с ее зубами – она охотно демонстрировала и их, когда улыбалась. – Это бесполезно. Мы проигрываем, даже не начав играть.

– Спорить, миссис Гиллспай? – возразил Тухи. – В этом нет ни пользы, ни очарования. Оставьте это для умных мужчин. Ум не что иное, как опасное свидетельство слабости. Говорят, мужчины начинают развивать свой ум, когда терпят неудачу во всем остальном.

– Все-то вы шутите, – произнесла миссис Гиллспай, в то время как ее улыбка свидетельствовала о том, что она приняла слова Тухи за приятную для себя истину. Она с видом победительницы завладела им и отвела его в сторону как приз, украденный у миссис Холкомб, которая на минутку отвернулась, чтобы приветствовать новых гостей. – Но вы, умные мужчины, настоящие дети. Вы так чувствительны. Вам надо потакать.

– Я бы не стал этого делать, миссис Гиллспай. Мы бы этим воспользовались, а выставлять напоказ свой ум так вульгарно. Даже вульгарнее, чем выставлять напоказ свое богатство.
– Боже мой, как вы все тонко понимаете! Нынче, как я слышала, вы считаетесь радикалом, но я не принимаю это всерьез. Ни настолечко. Как вам это нравится?
– Мне это очень нравится, – заверил Тухи.

– Меня не проведешь. Не можете же вы заставить меня думать, что вы из опасных людей. Опасные люди все грязные и говорят очень неграмотно. А у вас такой прекрасный голос.

– Что же вас заставляет думать, будто я тщусь стать опасным, миссис Гиллспай? Я просто являюсь – как бы это сказать? – той нежной вещью, которую называют совестью. Вашей собственной совестью, к счастью для вас, воплощенной в другом человеке и готовой принять на себя вашу озабоченность судьбой людей, чья доля менее завидна в этом мире. Так что вы сами уже свободны от этих забот.
– Что за странная идея! Я даже не знаю, ужасно ли это, или очень мудро.

– и то и другое, миссис Гиллспай, как и любая мудрость.
Кики Холкомб с удовольствием обозрела свой бальный зал.

Она взглянула на потолок, до которого не доходил свет люстр, и с удовольствием отметила, как он высок, какой он величественный и недоступный. Толпа гостей не могла уменьшить размеров зала; он возвышался над ними как громадная четырехугольная коробка, ни с чем не соизмеримая, и именно это впустую растраченное пространство, как бы втиснутое над залом, придавало всему видимость царской роскоши; потолок можно было сравнить с крышкой ящичка для драгоценностей, излишняя величина которой подчеркивает лежащий на его плоском дне единственный небольшой бриллиант.

Гости двигались двумя меняющими направление потоками, которые рано или поздно прибивали их к двум водоворотам. В центре одного из них стоял Эллсворт Тухи, а другого – Питер Китинг.

Вечерний костюм не шел Эллсворту Тухи: прямоугольник белой манишки удлинял его лицо, как бы унося в двухмерное пространство; бабочка на тонкой шее делала ее похожей на шею ощипанного цыпленка – бледной, голубоватой и почти готовой к тому, чтобы ее одним движением свернула чья-то сильная рука. Однако в его манере носить одежду было больше достоинства, чем у кого-либо из присутствовавших мужчин. Он носил ее с беспечной бесцеремонностью уродца. И сама гротескность его внешности становилась знаком его превосходства, превосходства настолько значительного, что он мог спокойно пренебречь такой мелочью, как внешность.

Он говорил молодой, меланхолического вида женщине в очках и вечернем платье с глубоким вырезом:
– Моя дорогая, вы навсегда останетесь интеллектуальной дилетанткой, если не отдадите себя служению делу, более возвышенному, чем ваша собственная персона.
Он говорил тучному джентльмену с раскрасневшимся от спора лицом:
– Но, друг мой, мне это тоже может не нравиться. Я всего лишь сказал, что таков неизбежный ход истории. И не нам с вами спорить с ходом истории.

Он говорил несчастному молодому архитектору:
– Нет, мой мальчик, если я и имею что-то против тебя, то совсем не из-за того скверного здания, которое ты спроектировал, а из-за того дурного вкуса, который ты проявил, хныкая по поводу моей критики. Надо быть осмотрительнее. А то кое-кто может сказать, что ты не умеешь ни запрячь, ни тронуться с места.
Он говорил вдове миллионера:

– Да, я думаю, это блестящая идея – помочь своим вкладом программе социальных исследований. Так вы сможете погрузиться в великий поток культурных устремлений человечества, не поступаясь ни привычным образом жизни, ни хорошим пищеварением.
Окружающие говорили:
– Не правда ли, это очень остроумно? И какая смелость!

Питер Китинг радостно улыбался. Он чувствовал, что внимание и восхищение текут к нему со всех сторон зала. Он смотрел на людей, на всех этих аккуратных, надушенных, шуршащих шелком людей, отлакированных светом, стекавшим с них, как стекала вода в душе несколько часов назад, когда они готовились идти сюда и трепетно стоять перед человеком по имени Питер Китинг. Бывали минуты, когда он забывал о том, что он Питер Китинг, и смотрелся в зеркало, желая присоединиться к общему восхищению собой.

Когда однажды поток гостей столкнул его лицом к лицу с Эллсвортом Тухи, Китинг улыбнулся, как мальчик, выбравшийся из речки в летний день, искрящийся, полный сил и неуемной энергии. Тухи стоял и смотрел на него; руки Тухи небрежно скользнули в карманы брюк, отчего его пиджак оттопырился поверх тощих бедер; казалось, он слегка покачивался на своих коротких ножках; глаза его были внимательны и загадочно пытливы.

– Ну это… Эллсворт… это… разве это не чудесный вечер? – спросил Китинг, как ребенок спрашивает мать, которая все понимает, и как мужчина, который слегка выпил.
– Ты счастлив, Питер? Сегодня ты – настоящая сенсация. Малыш Питер перешагнул черту славы. Так это и бывает, и никто не определит точно, когда и почему… Хотя, кажется, одна особа явно тебя игнорирует.
Китинг поморщился. Его удивило, когда и как Тухи нашел время это заметить.

– Господь с ней, – сказал Тухи, – к сожалению, исключения подтверждают правило. У меня всегда была абсурдная мысль, что только очень необычный человек сможет привлечь внимание Доминик Франкон. Тогда-то я и подумал о тебе. Так, досужая мысль. Но все же, знаешь, мужчина, который ее получит, будет обладать чем-то таким, чему ты не способен ничего противопоставить. Здесь он тебя и переплюнет.
– Никто еще ею не обладал, – обрезал его Китинг.

– Нет, без сомнения, нет. Еще нет. Это несколько удивительно. Полагаю, для этого надо быть совершенно необычным человеком.
– Послушайте, какого черта вы это говорите? Вам не нравится Доминик Франкон. Разве не так?
– Я никогда не говорил, что нравится.
Чуть позже Китинг услышал, как Тухи мрачно говорил в разгаре какого-то серьезного обсуждения:
– Счастье? Но это же так заурядно и буржуазно. Что такое счастье? В жизни есть многое, что гораздо важнее счастья.

Китинг медленно пробирался к Доминик. Она стояла, отклонившись назад, как будто воздух был достаточно надежной опорой для ее тонких обнаженных лопаток. Ее вечернее платье было цвета стекла. Ему показалось, что он видит сквозь ее платье стенку напротив. Она выглядела до нереальности хрупкой, но эта хрупкость говорила о какой-то пугающей силе, которая привязывала ее к жизни, – в теле, явно не созданном для жизни.

Когда он приблизился, она не сделала никакой попытки ускользнуть; она повернулась к нему, ответила, но монотонная точность ее ответов остановила его, лишила сил и вынудила вскоре отойти.
Кики Холкомб встретила входивших Рорка и Хэллера у двери. Хэллер представил ей Рорка, и она заговорила, как всегда, таким тоном, который подобно несущейся ракете сметал самим своим напором всякое сопротивление:

– О, мистер Рорк, я так хотела увидеться с вами! Мы все здесь так много слышали о вас! Только должна вас сразу предупредить, что мой муж вас не одобряет – из чисто художественных соображений, – но пусть это вас не тревожит, в моем лице вы имеете союзника, и весьма преданного союзника.
– Очень любезно с вашей стороны, миссис Холкомб, – ответил Рорк, – и возможно, излишне.

– О, я обожаю ваш дом Энрайта! Не могу сказать, конечно, что он воплощает мои собственные эстетические воззрения, но культурные люди должны держать свой ум открытым для всего, включая, я полагаю, любую точку зрения в творчестве. Прежде всего мы должны широко мыслить, вы согласны?
– Не знаю, – возразил Рорк, – я никогда не умел широко мыслить.

Она была уверена, что он не намеревался дерзить ей. Ни в его голосе, ни в его манерах этого не было. Но он сразу показался ей ужасно дерзким. На нем был смокинг, и он хорошо сидел на его высокой худощавой фигуре, но каким-то образом казалось, что эта одежда не для него; его рыжие волосы в сочетании со смокингом казались нелепыми; кроме того, ей не понравилось его лицо – этому лицу больше соответствовала работа у станка или армия, ему не было места в ее гостиной. Она сказала:

– Мы все заинтересовались вашей работой. Это ваш первый дом?
– Пятый.
– Ах, так? Конечно. Как интересно. – Она всплеснула руками и отвернулась, чтобы встретить нового гостя.
Хэллер сказал:
– Кого бы ты хотел увидеть первым?.. А вот и Доминик Франкон. Она смотрит на нас. Пошли.

Рорк повернулся; он увидел Доминик, стоявшую в одиночестве на другом конце зала. На ее лице не было никакого выражения, даже усилия придать ему какое-то выражение; странно было видеть человеческое лицо, которое являло собой только костную структуру и связки мышц, лицо как чисто анатомическое понятие, подобно плечу или руке, не выражающее никаких ощущений. Она смотрела, как они идут к ней. Ее ноги стояли как-то странно: два длинных треугольника, расположенных параллельно, как будто под ними не было пола, лишь несколько квадратных дюймов пространства под подошвами, и она могла устоять, только сохраняя неподвижность и не глядя вниз. Он почувствовал дикое наслаждение, потому что она казалась слишком хрупкой, чтобы вынести жестокость того, что он делал, и потому что она выносила это безупречно.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь