Интервью «ангарского маньяка».
Черное Солнце
Дело Михаила Попкова
В середине 1990-х в Ангарске начали находить тела молодых женщин, зверски убитых и изнасилованных. Долгое время их считали жертвами криминальных разборок и не обращали внимания на одинаковый почерк этих преступлений. Об «ангарском маньяке» всерьез заговорили только в 2002 году, тогда же в Ангарск из Москвы были направлены лучшие кадры МВД; была организована следственно-оперативная группа, которая в следующие десять лет занималась поисками убийцы.
Михаил Попков, несколько лет работавший в милиции Ангарска, был задержан в 2012 году. Попков признался в убийствах. Он рассказал, что подбирал на своей, а иногда и на служебной машине женщин; если они были нетрезвы или их поведение ему не нравилось, он увозил их на окраину города и там убивал.
В 2015 году Попков был приговорен к пожизненному заключению за убийство 22 женщин и еще два покушения на убийство. Расследование преступлений Попкова было продолжено, и в январе 2017-го он признался еще в 59 убийствах и в одном покушении. В декабре 2017-го расследование новых преступлений «ангарского маньяка» завершилось, дело передали в Иркутский областной суд.
Как было взято это интервью?
В конце ноября 2017 года вышло интервью Михаила Попкова в ток-шоу Андрея Малахова. Был отправлен официальный запрос в пресс-службу Следственного комитета РФ с просьбой разрешить с ним пообщаться. Уже на следующий день перезвонили и сказали, что запрос одобрен. Переговоры велись с представителем пресс-службы СК Иркутской области. В какой-то момент сообщили, что Попков может попросить за интервью деньги, но «Возможно, вам удастся его уговорить побеседовать с вами бесплатно».
О том, что уговаривать нужно будет не самого Попкова, а его адвоката, стало известно только за сутки до вылета в Иркутск, когда уже были куплены авиабилеты и забронирована гостиница. Адвокат объяснила, что общаться с прессой бесплатно Попкову неинтересно: у него нет денег, и это его единственный способ заработать на сигареты и продукты из магазина СИЗО. Я объяснила, что могу только заплатить ему пять тысяч рублей из собственных денег. Адвокат пообещала согласовать сумму с Попковым. За несколько часов до моего вылета в Иркутск Попков согласился на пять тысяч рублей, только попросил купить ему еще и несколько кроссвордов судоку.
Так и началось интервью с серийным убийцей...
— Вы попросили привезти вам судоку. Любите разгадывать?
— Да, у меня как раз на днях они закончились. Пришлось самому составлять — чертил на бумажке квадраты, придумывал комбинации. Тюрьма — это тюрьма, там можно сидеть и не думать о содеянном, а чем-то пытаться отвлечься.
— Кроме судоку как вы еще отвлекаетесь? Книги читаете? Что любите читать?
— Сейчас у меня есть одна непрочитанная книга, так что ближайшие выходные проведу с ней. Дальше надо будет искать возможность, чтобы что-то прочитать.
Но с книгами проблема. Когда меня администрация СИЗО просит заполнить бумаги о том, доволен ли я бытовыми условиями, — я везде плюсики ставлю, кроме пункта «библиотека». Я уже некоторые книги дважды прочитал.
Я особо не привередливый, могу и «Сталкера» почитать, могу и Валентина Пикуля, могу и какие-нибудь исторические книги. Особенно интересно читать о недавних событиях — тогда можно проводить аналогию с сегодняшним днем.
— Что у вас была за мечта?
— Хотел машину подороже купить. Я бы ее все равно со временем перепродал — чтобы не топтаться на одном месте. Вы же сами понимаете, когда машину покупаешь, обычно берешь не то, о чем мечтаешь, а на что денег хватает.
— На каком месте работы вы чувствовали себя наиболее комфортно?
— Если честно, нигде, и я не кривлю душой. Как мне психиатр вопрос задавал: «Если откинуть материальную сторону, кем бы вы хотели работать?» И я, не задумываясь, ответил: детским тренером. Хотел бы вести спортивную секцию с маленькими детишками. Именно с маленькими такими — лет десяти, когда они еще с открытым ртом тебя слушают, можно к перекладине подойти, что-то сделать, удивить, и они тебя еще внимательнее будут слушать и повторять. Я часто вспоминаю, как подростком ходил в спортивную секцию.
— Чем вы занимались?
— Лыжами. У моего тренера была дочь, тоже спортсменка, она частенько с нами куда-то ездила, и сына мы его знали — он все лето с нами в лагере проводил. Но в итоге у них семья распалась — причин я не знаю. Мне казалось, это была идеальная семья: его супруга тоже тренером работала, они вместе преподавали в спортивной школе, были вместе постоянно.
— Вам нравился спорт?
— У меня все насмарку пошло, когда в один из сезонов я получил травму и меня змея укусила — это как раз перед армией было. Вроде мелочь, что такого - змея укусила? Но во времена СССР, в городе сыворотки или противоядия не было. Лечили ваткой с зеленкой, 2 недели в больнице лежал. Все. Мои занятия спортом закончились.
— В детстве вы мечтали о какой-то профессии?
— В детстве, наверное, все о чем-то мечтали. Шпионом, может. Я могу, конечно, какую-нибудь профессию назвать, но сразу в голову ничего не приходит. Не вспомню я сейчас свои детские мысли, ведь эти детские мечты зависят от того, где папа и мама работают, где соседи работают.
— Были ли рядом с вами люди, на которых вы хотели быть похожим или кто-то привлекал ваше внимание?
— У меня был знакомый, он был близким другом моего одноклассника, мы с ним учились вместе в техникуме, только я после учебы в армию пошел, а он стал дальше учиться, получил медицинское образование. Его семью я постоянно в пример ставил. Я считал, что наша с женой семья дружнее, мы были вместе постоянно. А мне это даже в укор ставили. Я читал в протоколе допроса одного свидетеля, как он описывал нашу семью: «Странно было на них смотреть, они постоянно вместе были и за руки держались». А что в этом странного? Может, это он странный, раз у него такая мысль появилась? Или он не совсем нормальный, что для него это странным показалось.
— Если говорить о вашей семье — маме, папе, сестре, — какая там была атмосфера?
— Нормальная атмосфера была, обычная семья. Папа рабочий, мама служащая, сестра на пять лет младше. В детстве это большая разница, поэтому у нас особо не было общих интересов. Как старший брат я мог только сходить к кому-то, чтобы к моей сестре не лезли. Что я с ней делить должен был? Любовь родителей? Вроде как-то несерьезно. Я помогал ей и в учебе.
— Вот вы сказали: «Делить любовь родителей». Вы чувствовали, что родители вас меньше любили? Или меньше вам внимания уделяли?
— Обычно как было — я приходил со школы, у меня спрашивали: «Как дела в школе?» Я: «Пятерки получил, я на улицу». Мне: «Нет, садись пообедай, сначала руки помой». Сел, пообедал. «Когда уроки будешь делать?» А я нормально учился. Пропадал на стройке или где-то на гаражах целыми днями, что-то там сжег, взорвал, кого-то поранил или сам где-то травму получил — улица. Но я в детстве нигде не попался, не засветился, сумел потом в милицию устроиться работать.
— Где сейчас живут ваши родные?
— Сестра живет в Москве — на заработках там. Не от хорошей жизни она в Москву поехала работать. Мать одна живет. Отец умер.
— Были случаи, когда вы от родителей получали?
— От ребенка что требуется? Учится хорошо, в подъезде не курит, с компанией не собирается, домой приходит вовремя — а что еще родителям надо?
Я так же и со своим ребенком общался. Дочь мне говорит: «Папа, мы через две недели идем с одногруппниками в ночной клуб». Я говорю: «Без проблем, сколько денег надо? Я в тот день выходной, можешь звонить, приеду, вас заберу». Если бы я в тот день работал, то мы бы с ней заранее обговорили, где она будет ночевать или как добираться до дома. Она позвонила мне в три ночи: «Папа, все. Мы готовы». Я приехал, забрал всех и по домам развез.
— В какой момент у вас с женой случился разлад?
— В СМИ принято связывать мои преступления с изменой жены. Но это не совсем так. На самом деле у меня были основания ее подозревать, и я решил эту проблему довольно радикально: маленько побеседовал - здесь главное не перестараться, попросил уволиться, и все. А потом нашел ей новую работу.
— Вы тогда искали причину в себе? Думали, что вы сделали не так, что могло ее вынудить так поступить?
— Было начало 1990-х годов, в России всегда предвзято относились к психиатрам и психологам — это у нас генетически, наверное, а тогда тем более. У кого я мог просить помощи?
— А вы хотели тогда обратиться к психологу?
— Вот у меня проблема, к кому мне с ней идти? К папе с мамой? Для них у меня все идеально — я не пойду к родителям. Как это я перед родителями признаюсь? С товарищем поделиться? С товарищем я такие темы вообще никогда не обсуждаю. Куда? К психиатру не пойду, к психологу не пойду. Нашел телефон «службы доверия», бесплатный. Позвонил. Мне ответил, судя по голосу, взрослый дяденька. Он мне сказал: «Ты в себе ищи причину». Трубку положил. Остается копаться в себе.
— Значит, вы не винили себя в измене жены?
— А черт его знает.
— То есть вы все-таки допускали, что и ваша вина там была?
— Не зря на Руси было принято бить жену по пятницам - с утра и вечером. «С утра почему? - Вдруг что-нибудь натворит? - А вечером? - А вдруг что-нибудь натворила?» Это, конечно, фольклор. Наверное, это неправильные действия.
Но если всем удобно считать это причиной, пусть считают. Мы часто судим о ком-то с помощью трафаретов или клише. Но на самом деле все может быть гораздо глубже. Вот только мне так никто и не помог найти причину, никто даже не пытался оказать мне такую помощь.
— А сами в себе вы разобраться не пытались, без посторонней помощи?
— Может, какие-то мысли у меня и появились, но я не смогу их ни доказать, ни опровергнуть. Да и зачем это все? Чтобы самого себя накручивать? Только расстраиваться. Или чтобы оправдание себе искать.
— Вы нашли себе оправдание?
— А должен я его искать? Может, я ничего и не должен. Что случилось, то случилось — этого уже не изменить. На данный момент я вообще живу одним днем. Вчера я знал, что сегодня ко мне кто-то приедет. Сегодня спасибо вам за судоку. Теперь я буду при деле в ближайшие два-три дня.
— Неужели вы себя никак не оправдываете наедине с собой?
— Чтобы себя оправдать, нужно кого-то виновного найти. А кого взять в жертвы? Маму, папу, сестру, жену?
Как-то неохота никого выбирать. Может, это вообще какое-то третье, пятое или десятое лицо. Например, супруга моего товарища-сослуживца. Я смотрел на их взаимоотношения, как у них рушится семья, в какую грязь все превращается. Можно ее взять?
Или другой пример. В новогоднюю ночь пьяные родители теряют на горке трехлетнюю девочку. Как можно ребенка трехлетнего потерять? Я тогда всю ночь лазил по колено в снегу, искал эту девочку, утром на радиостанции делал объявление. А это можно к причинам отнести? Может быть, причиной является мое негативное отношение ко всем, кто употребляет алкоголь?
Я вам перечисляю то, что во мне наслаивалось. Чуть ли не каждую ночь у меня в дежурной части сидел в клетке пацан — я его чаем поил, кушать давал. И он не был из опустившейся семьи — его мать вся из себя такая важная была. Можно это сюда же положить?
Супруга сослуживца приходит к заму начальника отдела и жалуется: муж пропадает с сотрудницей какой-то, дома не ночует. Проходит определенное время, обе сотрудницы пишут рапорт — в декрет уходят. Опять разборки: кто их отправил в декрет? И это не анекдот, это реально. Это я вам все негативное в одну чашу.
— При этом вы ничего не делали той же мамаше, которая приходила за своим ребенком, или родителям, которые дочь потеряли.
— А что я могу им сделать, если я нахожусь на смене и я должностное лицо.
— В тот момент, когда вы совершали убийство, происходило освобождение негативной энергии?
— Столько лет прошло, не могу вспомнить, как оно было.
— А каждый раз было по-разному?
— Что я реально чувствовал, сейчас я сказать уже не могу. Может, и одинаково было. Если не ошибаюсь, в первый раз все спонтанно получилось, машинально, на уровне рефлекса. Какая-то ругань, человек замахивается, и я машинально наношу удар, человек валится. Дальнейшие мои действия лихорадочные: в голове паника, что сделать? Добить? Один из вариантов. Второй вариант — оказать помощь, везти куда-то в лечебное учреждение с соответствующими последствиями. И это как снежный ком, как лавина. Видимо, я по простому пути решил пойти, с моей точки зрения. Но это я сейчас так думаю.
— Что вы тогда почувствовали? Было ли какое-то удовлетворение?
— А что может человек ощущать после этого? Какое удовлетворение? Паника, страх, ужас. Не дай бог, кто-то увидел. Ну как нормальный человек реагирует? Все чисто, сваливаю.
— «Не дай бог, кто-то увидел», но не «О боже, я убил»?
— Прошло какое-то время - тишина. Даже вопросов никто никаких не задал: ни где я был, ни что я делал. Наступило успокоение - относительное, конечно. Ну а дальше ситуация аналогичная была, только я уже более хладнокровно все сделал, контролируя себя, понимая, что вроде это и не так страшно.
— Не страшно убивать? Или не страшны последствия?
— Какие там последствия? Что касается первого вопроса, не уверен, что слово «страшно» здесь уместно. Например, я ударил человека молотком или топором — все, смерть наступила мгновенно, это доли секунды. Ладно, второй раз ударил. Сколько на это секунд нужно — два раза ударить? Это не вопрос на засыпку, это чтобы вы поняли, что это буквально какие-то секунды. Посмотрел: вроде крови нет, сел в машину, уехал.
Второй пример. Вот человек, который меня выводил, конвоир, ему государство дает добро, как и какому-то снайперу, который держит в прицеле цель. Ему сказали: «Первый, огонь!» Он нажал на курок.
Или третий вариант: летчик-истребитель Советской армии летит, крыльями машет «боингу» южнокорейскому, а в нем 278 пассажиров. Ему: «Сокол, огонь! Сбить цель!»
Я, конечно, не вправе себя сравнивать с ними, но у всех ситуации разные.
— Но вы сами решение принимали, вам никто не приказывал.
— Страх, наверное, тоже присутствовал у меня. А потом все меньше и меньше.
— Зачем было делать это столько раз? Что это вам давало? Как это внутренне проявлялось? Наступает день — и вы понимаете, что сегодня кого-то убьете?
— Я не знаю. Вот этого я не могу объяснить.
Я же не в вакууме жил, вот случится какая-то раздражающая ситуация — и я уже весь на взводе. Потом я попадаю в провоцирующую меня ситуацию, и это убийство — один из способов решения, выхода из нее.
— Но вы же сами себя в эту ситуацию помещали. Подсаживали женщин, потом убивали их.
— Потом уже я понял, что сам себя в эту ситуацию ставил. И принял гениальное решение — не ставить себя в такие ситуации. Вообще никого не сажать к себе в машину, не подбирать, не останавливаться. Я принял такое решение в 2010 году, и оно работало 2 года - я ведь прекратил. Человек может сам остановиться.
Уже после этого ехал я как-то в гараж. Время 19:15, лето, сухая погода. Выбегает на дорогу женщина, машет. Я остановился. «Выручай, дружище». «Что случилось?» — спрашиваю. «Подвези до завода полимеров, на работу опаздываю». Я говорю: «Ну садитесь. Мне по пути». Как в фильме «Такси» довез, душу отвел. А она мне еще и 200р в благодарность дала. Я про себя еще подумал: «Не зря старался».
С точки зрения злодея, который выискивает себе жертву, на фиг я ее на работу вез? Надо было в лес ехать и убивать.
— В лес и убивать — это должна быть другая ситуация? Женщина должна быть другой? Она не на работу должна спешить, а наоборот, никуда не спешить?
— Скорее всего, так, да.
— И подвыпившей быть?
— Или вести себя так, что ей вообще наплевать, куда поедем. Главное — гулять.
— Почему вас так это злило или злит?
— А вы считаете это правильным с человеческой точки зрения? Вот представьте, вы пошли с друзьями в клуб, погуляли там. Первый вариант: кто-то из них — потрезвее — вызовет вам такси, посадит вас. Второй вариант: он сам сядет, прокатится и проконтролирует, что вас довезли до дома, и потом вернется дальше догуливать. Третий вариант: если вы не в клубе, а в гостях, пришли вы на торжество, нормальный хозяин должен вас ночевать оставить и никуда не пускать. Он должен переживать за своих гостей. Так должно быть.
— А если так не получается?
— Бывало, садится женщина, у нее что-то с мужем произошло, он ей по глазу дал. Она вся в слезах, говорит: «Отвезите меня к родителям». Поехал к родителям, постоял возле подъезда, проконтролировал, чтобы она поднялась. Смотрю: чик, свет зажегся. И с чувством выполненного долга - что сделал доброе дело - уехал.
— Если девушка не хотела ехать домой, вы ее убивали?
— Были те, с кем я просто сидел и выпивал. Если человек меня не провоцировал, если с ее стороны не было никакого предвзятого, негативного отношения, то я довозил ее до дома и еще и телефон просил - если человек был мне симпатичен.
— Что же происходило в других — более чем в 80 — случаях? Что объединяло ваших жертв? Что вас провоцировало в их поведении?
— В моем понимании девушка или женщина должна общаться с надежными молодыми людьми — это я вам как отец говорю. Я так свою дочь учил: или там остаешься ночевать, или звонишь, я тебя домой забираю. Мне кажется, что взрослые женщины так же должны поступать, особенно если они связаны супружескими обязательствами.
— Если кто-то с вами не согласен, то он — или, скорее, она — не должна жить?
— Да почему? Это уже другой вопрос. Я вообще не должен решать, кто должен, кто не должен.
— Но решали же?
— То, что я делал, это неправильно.
— Вы считаете, что поступали неправильно?
— А как я должен считать? Это неправильно с точки зрения УК, с точки зрения общепринятых традиций. В некоторых странах раньше блудных женщин забивали камнями, но даже если бы я сейчас жил в такой стране, это не стало бы моим оправданием.
— Вы с каждой своей жертвой вступали в интимную связь?
— Нет. И еще принципиальный для меня вопрос: по первому эпизоду меня обвиняли также в изнасиловании, несмотря на то что экспертизы указывали на то, что никакого изнасилования не было. Но мне продолжали инкриминировать то, чего я не совершал.
— Можно ли говорить о том, что на каком-то из этапов ваших действий вы испытывали удовольствие?
— Нет, скорее всего. Я пытался другое объяснение найти для себя. Возможно, все это было связано с преодолением страха.
— В этом было удовольствие?
— Нет. Преодолеть страх, чтобы появилось хладнокровие. Только не трактуйте это так, что это было что-то вроде тренировки.
— А что тогда?
— Одно из объяснений. Когда я только начал в милиции работать и мне приходилось выезжать на места преступления, я на трупы совсем не адекватно реагировал, даже тяжело. Я потом день или два не в своей тарелке себя чувствовал, кушать не мог. Заснуть не мог. Вот вы курицу любите разделывать?Это ведь никто делать не любит, как и рыбу потрошить. Даже если человек суперкулинар, он к этому процессу брезгливо относится. Какое удовольствие человек может получать от убийства? Ударил два раза, побыстрее сел в машину и удрал с места происшествия. О каком здесь удовольствии речь? Чисто физиологически, с точки зрения медицины, он получает такую дозу адреналина, что головной мозг у него работает как четырехъядерный, восьмиядерный процессор.
— Вы задумывались над тем, нормальный ли вы человек?
— Я воспринимаю себя как нормального человека с точки зрения психиатрии, а то, что я натворил, то натворил, я за это наказание несу.
Конечно, я ненормальный, раз такое совершил. Логичный ответ? Конечно, нормальный, раз несу ответственность и получил пожизненное лишение свободы. Одно и то же, но двумя разными фразами.
В психологических тестах — для нормальных людей, не для осужденных — часто есть такой вопрос: бывают ли у вас случаи, когда вы так сильно возбуждены эмоционально, что можете сказать кому-то: «Я тебя убью»? Самое интересное, если на этот вопрос ответить «нет», психолог, психиатр воспримет это как неискренний ответ. То есть считается, что у нормального человека ответ должен быть «да», он должен поставить крестик. Этот вопрос, кстати, присутствует в тестировании на милицейской медкомиссии.
— Вам снились ваши жертвы?
— Если я скажу, что они вообще мне не снятся, это будет не совсем честно. Но если и снятся, то редко. Может вообще длительное время ничего такого не сниться. Но если и снится что-то неприятное, то оно связано с дочерью.
Вот интересно. Когда кто-то пишет книгу и снимает фильм — триллер, откуда он берет информацию о том, как это на самом деле. Он же не идет к человеку типа меня и не советуется со мной как с консультантом о том, как ему в книжке лучше описать чувства злодея, мучается он или не мучается? На самом деле он такого не делает, он идет к психиатру, который только трафаретами мыслит.
— Вы мучаетесь или не мучаетесь?
— Если я вам скажу — нет? Я могу знаете, как мучиться? Начинаю себя накручивать, что я теперь никогда не выйду отсюда. С другой стороны, зачем мне себя накручивать, если есть возможность отключить образы и мысли. Я стараюсь не думать. Себя ведь можно приучить к определенному распорядку, к определенным мыслям, определенному алгоритму, даже в том, что касается анализа информации, поступающей из телевизора. Себя можно контролировать, собой можно руководить. Но с точки зрения психиатрии человек может годы держать себя в рамках, пока негативная энергия не накопится в нем настолько, что польется через край.
Ключевой момент здесь — как эта энергия проявляется? Что происходит, когда отрицательная энергия накопилась? Один человек может застрелиться, другой — в петлю залезть, третий — самолет с пассажирами в гору развернуть (видимо, имеется в виду катастрофа с самолетом Germanwings 24 марта 2015 года — второй пилот заперся в кабине и направил самолет в гору; погибли 150 человек). В моем случае это так произошло.
— Как вам удавалось совмещать работу в милиции и то, что вы делали?
— Я же не занимался этими расследованиями. Да, иногда я приезжал на место преступления по служебной необходимости. Съездил, посмотрел — остальным занимаются специально обученные люди. Дежурный должен привезти следователя, эксперта, судмедэксперта и сделать запись в книге. Когда я слышу, что я работал в милиции и поэтому умел заметать следы, мне смешно становится. Я механик по образованию, простой сержант милиции, как я могу стольких людей с такими звездами на погонах водить за нос?
— Как вы оцениваете работу следственной группы, которая около 20 лет не могла выйти на ваш след?
— Это как артиллеристы, которые стреляют по площадям: они не знают, где цель, но им надо всю территорию накрыть. Генетический образец брали повально у всех, но лично я никаким образом в поле зрения не попадал.
Не знаю, радоваться этому или огорчаться — то, что очередь до меня так долго шла. Если бы шла еще дольше, то вышел бы срок давности (срок давности за тяжкие преступления составляет 15 лет, таким образом, Попков мог бы рассчитывать, что за первые убийства его могли бы не осудить. Однако УК предусматривает приостановление срока давности, и убийство может расследоваться без ограничений по времени).
— У вас никогда не было подсознательного желания, чтобы вас раскрыли?
— Если я вам скажу, вы не поверите. Мне иногда эта мысль в голову приходила — в моменты, когда я чувствовал, как все достало, что нет никакого просвета. Я представлял, как кому-нибудь насолю, — мол, пусть они прорываются как хотят, без меня, вот, думал, они попрыгают, когда я пойду и сдамся. Но это чисто в мыслях, я вряд ли бы пошел на это.
— Они — это семья?
— Я здесь не говорю про какие-то их поступки, я говорю про материальную рутину. Тоска — на работе давят, тут ипотека, тут одно, другое.
А сейчас у меня никаких забот нет: постель чистая, с утра подняли, вечером отбой, на прогулку сводили, худо-бедно, но кормят так, что с голоду не умрешь, и голова не болит — как на работе прорваться, начальник сократит или не сократит, что он незаслуженно мало мне платит, а я хотел бы больше. Это я, конечно, не совсем серьезно, любой человек на свободу бы хотел.
— С кем вы сейчас общаетесь?
— Мне — кроме дочки, жены и сестры — не с кем больше общаться.
— Вы пишете им?
— И получаю письма — здесь бывают перерывы. Я, правда, не могу судить, не доходят мне их письма или они мне не пишут. Приходило еще несколько писем — от неизвестных мне людей, но я ни на одно не ответил. В них были какие-то дурацкие предложения: просили помочь в написании диссертации, евангелисты-сектанты к вере призывали.
— А свидания вам еще не разрешили?
— Пока суд был, мне давали свидания, сейчас уже не знаю. Возможно, и разрешат. Но так как семья в Ангарске не проживает, я не надеюсь, что они на свидание приедут.
— Сколько вы не видели дочь? У нее свои дети уже есть?
— Я не могу сейчас вспомнить, приезжала ли она весной 2015-го, но в январе того года я ее видел. Значит, два года. Внук у меня уже есть, дедушка я. Но я даже на фото его не видел. Все параметры, рост и вес я знаю, при каких обстоятельствах и как роды прошли тоже, а видеть не видел.
— С дочерью у вас сильная связь? Маме своей вы пишете?
— Сейчас сложно сказать, вряд ли ее можно так назвать. Сейчас, я так предполагаю, у нее забот прибавилось — все внимание ребенку. Даже если я долгое время от нее не получаю писем, то не позволяю себе ее укорять — ей сейчас не до меня. Вообще нежелательно, чтобы на них вся эта ситуация как-то отразилась. Не знаю, как будет дальше, но с точки зрения получения допуска на работу или разрешения на учебу я никоим образом на судьбе внука отражаться не должен.
От мамы давно писем не было. А я не решаюсь написать. Что мне ей написать? Жив-здоров? Я не любитель письма писать, я вот сестре написал и попросил ее от меня маме передать привет — окольным путем таким. Я когда сестре писал, все никак не мог слова нужные подобрать.
— Вы боитесь того момента, когда вас этапируют в колонию?
— По-разному на это можно смотреть. Все зависит от того, какую ценность я буду представлять. Наверное, чтобы лишний раз общественное мнение не будоражить, меня все-таки довезут в целости и сохранности. Сейчас меня волнует этот вопрос с точки зрения географических координат - где колония будет находиться. Скорее всего, это будет в высоких полярных широтах, то есть лето там всего 3 месяца в году, остальное время - полярная ночь и морозы.
— Вам ничего не присылают родные?
— Присылают, но по закону мне полагается две посылки и две бандероли в год.
— Следователи, которые с вами регулярно общаются, говорят, что у вас феноменальная память. Вы же ездили на места преступления и точно показывали, где были спрятаны тела. Эпизодов больше 80, а вы помните даже мельчайшие детали.
— Но я ведь не могу назвать точное число, когда это произошло, — помню только, зима это была или лето, на какой машине я тогда ездил. О какой феноменальности идет разговор?
О деталях я примерно так скажу: совершено убийство, среднего роста, славянской внешности, обычного телосложения, ничего особенного, запомнился только такой-то элемент одежды. Что здесь феноменального? Время года: зима, лето, — это сложно перепутать.
— В чем смысл вашей теперешней жизни?
— Ни в чем, все. Учиться, учиться и учиться — как дедушка Ленин говорил. Человек так устроен, он больше всего страдает, когда не занят. Буду что-то читать, сопоставлять, анализировать, сравнивать, что мне еще остается делать?
— Были ли у вас мысли покончить с собой? Попытка у вас была уже?
— Теоретически я, может быть, был бы рад это сделать — поставить точки над «i», точнее, многоточие. Но как это сделать с практической точки зрения? Я круглосуточно нахожусь под камерой, каждые 15 минут в глазок заглядывает охранник. Когда я в туалете, он мне в дверь стучит. С практической точки зрения моя неудавшаяся попытка как расцениваться будет? Как представление. А еще я сам себе ухудшу условия содержания.
Ну попытка была, не получилось. Для чего мне представление устраивать? Чтобы меня посадили в камеру с мягкими стенами? Чтобы кипятильник забрали? Чтобы я не смог себе чай вскипятить, а при наличии — кофе попить.
— Практическая сторона понятна, но посещают ли вас такие мысли?
— А смысл тогда об этом думать? Если нет возможности это осуществить, зачем тогда себя накручивать? Так еще скажу: это можно всегда сделать успеть. Пока мне неплохо живется, сегодня у меня есть книжка, сигареты, кофе.
Когда уже совсем тяжело будет, писем из дома нет, журналисты не приезжают, никакого разнообразия — тогда и сделаю. Я сам себе хозяин.
— Началось судебное разбирательство по новым эпизодам ваших преступлений, как вы настроены?
— Единственное мое пожелание, чтобы суд был в закрытом режиме. Чтобы поменьше все это афишировалось.
— Встреча с родственниками жертв — тяжелый момент? Вы что-то им говорите? Прощения просите?
— Да, здесь не буду душой кривить, это тяжелый момент. Я вообще ни разу ничего не говорил, не выступал, никаких публичных заявлений не делал. Только если судья что-то у меня спрашивает, тогда отвечаю.
— Не было мысли как-то обратиться к семьям жертв? Не для них, но, возможно, для себя?
— А для чего? Что это изменит? Обо мне знаете, как думают? Меня на куски готовы разорвать, на фарш пустить, что для них мои слова?
А для меня что это изменит? Облегчение какое-то? Когда человек в чем-то кается, признает, всегда можно заподозрить его в том, что он преследует какую-то цель или же изображает из себя кающегося. Чтобы повода не было даже так подумать, лучше вообще ничего не говорить. Если не можешь ничего сказать, лучше промолчи. Вам кажется, что я должен что-то сказать?
У нас принято высказывать соболезнования. И вроде как никто не должен нарушать эти правила. Именно поэтому эти слова и обесцениваются. А то, что случилось, уже не изменишь. Поздно...
Источник: Медуза