Интернат

Как же скучно было в интернате! 

Как же надоело каждый день жить по распорядку, вставать по звонку, каждый день видеть одни и те же лица! 

"Чертовски надоело" - ответила сама себе девочка, сидящая на скамейке под сенью огромного дуба, что отбрасывал свою тень на маленький дворик пансиона-интерната для неблагополучных подростков, располагавшегося в окрестностях Парижа. 

"Чертовски надоело" - повторила она, крутя в пальцах монету, блестевшую в лучах солнца. С пальца на палец, от указательного до мизинца, а потом наоборот - эта монета стала для нее символом хоть какого-то движения, какой-то деятельности, в остальное время отсутствовавшей напрочь. Девочка думала, пытаясь убить время, а потому монета вращалась в ее пальцах медленно, словно нехотя. 

Оглядывая двор пансионата, она мысленно сосчитала находившихся в нем людей, и вышло красивое число - тридцать человек, включая двух сестер милосердия, что надзирали за гуляющими детьми, стоя в стороне от последних, скрестив руки на груди. 

Сам по себе двор был не очень большим, шагов пятьдесят в каждую сторону, но казался огромным из-за его обстановки, которую составляли несколько маленьких скамеек, несколько вековых дубов, чудом не вырубленных при строительстве интерната, и коротко стриженный газон, очень сильно напоминавший дешевый ковер. Все это было окружено с трех сторон высокими стенами, выложенных темным кирпичом, а место четвертой стены занимал, собственно, вход в один из трех корпусов интерната. 

Со стороны здание могло показаться милым и красивым - красный кирпич, белые оконные рамы, печные трубы, красивые, чисто выстиранные занавески навевали мысль о каком-то старинном особняке, увековеченного среди леса, вдали от шумного города, да и внутреннее убранство говорило само за себя: красивые ковры, картины, небольшая, но уютная библиотека, множество деревянных вещей, несколько классных комнат, где воспитанницы должны были грызть гранит науки лишь довершали эту идиллию. Увы, сколь не велика была внешняя красота интерната, равно как и внешняя красота его воспитанниц, его настоящее обличье было другим. 

Пока монета крутилась в проворных пальцах, девочка считала высоту стен. Она давно оставила мысль о побеге отсюда, но каждый день считала высоту обвитых плющом кирпичей, представляя себя за ними, на свободе. Когда она думала об этом, монета крутилась быстрее, а когда оставляла мысли - почти замирала. Надзирательницы давно научились определять состояние девочки по скорости вращения монеты, и не беспокоили ее в моменты раздумий, искренне недоумевая, почему она пользуется монетой, а не четками. 

Высота стен составляла три метра, и перелезть их не составило бы труда, если-бы девочка имела такую возможность, а самое главное - смысл. Куда бы она подалась, если бы оказалась на свободе? Ей было некуда идти до тех пор, пока она не станет совершеннолетней, и впереди был целый год ожидания, целый год распорядка, подъемов по звонку, одних и тех-же лиц. 

Монета замерла.

Время прогулки на свежем воздухе равнялось двум часа, с четырех до шести часов пополудни, после чего "воспитанниц" отводили на получасовой ужин, после которого они были предоставлены самим себе вплоть до отбоя, который наступал в десять вечера. На "водные процедуры" им давалось полчаса, после чего сестры разводили девушек по комнатам, и интернат погружался во мрак. 

Она давно привыкла к своей комнате. Привыкла на столько, на сколько можно привыкнуть к тюремной камере за год прибывания в ней. Комната была светлой лишь днем, как-раз тогда, когда пустовала. После того, как солнце скрывалось за верхушки деревьев, склоняясь к закату, его лучи переставали проникать сквозь зарешеченное окно в белой раме, глядевшее на тот самый вековой дуб. Без солнца комната быстро погружалась во тьму, а лампочку, составлявшую единственное искусственное освещение комнаты включали очень ненадолго, и девочка часами лежала, пытаясь взглядом разорвать тьму, и со временем она смогла это сделать, и стала видеть в темноте, как кошка.  

Комната была обставлена очень скудно - кровать в левом углу, тумбочка в правом, и белая дверь в ванную, что сливалась со стеной. Лежать ногами к дверям - плохая примета, и девочка всегда проводила мысленную параллель с покойниками, которых отождествляла с теми, кто был в интернате, ведь половина из них когда отсюда не выберется, обрекая себя на вечную жизнь в четырех стенах. В комнате было маленькое настенное зеркало, почти всегда грязное, и не располагавшее проводить возле себя больше времени, чем было нужно.

Когда девочка вошла в здание, ей показалось, что она попала на Северный Полюс - настолько здесь было холодно в сравнении с вечерним воздухом. заполнявшим улицу. Пансион был маленьким, рассчитанным на пятьдесят воспитанников, а потому около двери, что вела во внутренний дворик, располагалась небольшая столовая, сейчас пустовавшая. Минуя столовую, девочка попала в библиотеку, специально собранную для досуга воспитанников интерната: в основном религиозная литература, но иногда попадались интересные экземпляры, которые она изучала вечерами, сидя в одном из нескольких кресел, расставленных по комнате с таким расчетом, что читающие не видели друг-друга, и соответственно, не могли разговаривать. Библиотека была сравнительно небольшой, но и этого хватало - больше в интернате было нечем заняться.

Утром - уроки, ведь воспитанницы должны были получить полное среднее образование, а вечером - шитье, вязание, чтение, молитвы. Бесконечные католические молитвы, которые преследовали Изабеллу Тирроль целыми днями, от пробуждения, сопровождаемого ненавистью к миру, что ее окружал во снах, и до сна, что сопровождался мучительной головной болью и страхом. Страхом, что ее сны будут повторяться, воспроизводя то, чего не должны были воспроизводить, напоминая о том, о чем не должны были напоминать.

Несколькими часами позднее, войдя в маленькую комнатку, она взглянула в зеркало, не выпуская из рук монеты.

С мутной поверхности зеркала на нее взглянуло лицо, которое год назад она назвала бы чужим, и.... страшным. На первый взгляд, в нем не было ничего необычного - маленький, вздернутый кверху носик, черный кудрявый локон, что выбился из тугого пучка волос, собранного на затылке девочки, карие глаза, что глядели на Изабеллу из-под черных бровей, и не менее черных ресниц, розовые губы.

Обычная внешность для девочки семнадцати лет, даже слишком хорошая, ведь она не помнила, когда последний раз пользовалась косметикой, но лицо было откровенно чужим. Даже улыбка была не такой, как год назад, и стоило говорить, каким стал ее взгляд? Он стал пустым, неинтересным, молчаливым, не выказывающим интереса к окружающему миру; но сестры-настоятельницы знали, что девочка обладает невероятной реакцией, и умом, живым, словно ртуть, словно быстрый поток горной реки в Швейцарии, родине Изабеллы.

Девочка попеременно впадала в два состояния, которые и составлял ее естество, цельную сущность - либо находилась в глубокой апатии, часами не отвечая на вопросы, вращая в руках монету, либо в состоянии деятельного возбуждения, и тогда в интернате не было ученицы прилежнее, чем Изабелла Тирроль. К сожалению, из-за того, что второе состояние наступало крайне редко, а апатия овладевала девочкой все чаще, ее сторонились, и у нее не было подруг среди других воспитанниц интерната, более того, ее избегали даже воспитатели, что не сильно задевало Изабеллу. Так было даже лучше, не сколько для нее, сколько для них: зачем общаться с человеком, что почти полностью ушел в себя? Правильно, совсем не к чему.

Про нее говорили, что она обладает какими-то особыми талантами, и Изабелла искренне не понимала, что необычного в умении наблюдать? Она могла, не задумываясь, рассказать все о человеке, которого видела, иногда упоминая о таких вещах, которые не могла знать. К примеру, когда-то она рассказала все о новоприбывшей в пансион девочке. Одного взгляда хватило, чтобы упомянуть о употреблении тяжелых наркотиков, воровстве, домашнем насилии; после того, как мать-настоятельница взглянула в личное дело девочки, выяснилось, что все сказанное - правда.

Талант постоянно развивался, подкрепляемый книгами по психологии, найденными в библиотеке, и стал воистину точным. Правда, он был гораздо более многогранным - проявился математический склад ума, и когда Изабелла находилась в апатии, то развлекала себя решением задач, которые выдумывала сама, и , к собственному удивлению, некоторые из них она так и не решила, отложив их в дальний угол своей памяти. Стоит упомянуть о том, что раньше она не интересовалась ни психологией, ни математикой.

Было, правда, еще одно умение, которое совсем не приличествует иметь дочери богатых родителей, девочке, которой было всего-лишь семнадцать лет - умение играть в азартные игры, и более того, выигрывать. Действовало это лишь на карты - в остальных играх она была слаба до невозможности. Когда ее отец, заядлый картежник, был жив, она часто играла с ним в покер, и почти всегда выигрывала. Также было и тогда, когда она играла с друзьями. К счастью, это умение было благополучно забыто в тот день, когда он переступила порог пансиона.

"Мне чертовски это надоело".

С этими словами она ударила по зеркалу со всей силы. На пол посыпались красные, словно драгоценные камни, осколки.

Следующим утром, Париж

Инспектора разбудил телефонный звонок.

Он сел на постели, протирая рукой глаза. Утренний свет неравномерно проникал сквозь тяжелые шторы, которыми было занавешено окно, выходившее на дворик маленького домика в пригороде Парижа, который занимал инспектор. Домик был старым, построенный еще в те времена, когда его жена была жива, а он сам едва-ли выглядел на тридцать лет. С тех пор прошло двадцать лет, его любовь умерла, и единственное, что ждало Дюрвиля - пенсия, которой он так боялся.

Прослужив в полиции всю жизнь, он не мог представить себя без значка и формы; не мог представить себя, мирно сидящего в кресле, уставившись в телевизор, по которому крутят очередную передачу для стариков. Когда-то, еще при жизни Джессики, он решил, что единственная смерть, которая его устроит - смерть при исполнении, от бандитской пули. И почетно, и быстро, и не придется ждать смерти в покое и одиночестве. Единственным, чего не учел инспектор, было его феноменальное везение. Пули миновали его, пролетая в нескольких дюймах от уха, в рукопашном бою соперники спотыкались, не нанося ему ни одного удара, даже в картах, которые инспектор ненавидел, ему всегда везло.

Телефон надрывался на прикроватной тумбочке, и инспектор одним движением руки ответил на звонок, не открывая глаз. Несколько секунд он сидел, слушая, затем открыл глаза, нацепил на нос круглые очки, и резко вскочил, бросив трубку.

Наспех умывшись и собравшись, он прицепил к поясу кобуру, автоматически проверяя, лежит ли в левом внутреннем кармане пиджака его удостоверение, и вышел из дома, даже не позавтракав.

Через пару минут его машина, старый "жук", изготовленная еще в прошлом тысячелетии, уверено разрезала собой трассу, ведущую на выезд из Парижа.

Убийство в частном пансионе! Кто мог подумать, что ему так повезет? Это лишний повод удержаться на службе, пополнить свою коллекцию еще одной государственной наградой, в конце-концов, поймать убийцу. Или убийц, кто знает?

Из того, что он расслышал во время телефонного разговора, он понял, что в одном из частных пансионов, принимавшего за "умеренную плату" и для "проведения воспитательных мероприятий" сирот, трудных подростков из богатых семей, которые, еще будучи детьми, уже прошли нелегкий путь лечения от наркомании и прочих, но не менее жутких психических болезней.

Труп задушенной воспитанницы обнаружила сестра-настоятельница, как обычно, убиравшая спальные комнаты. Стекла были разбиты, решетка на окне погнута, а девочка лежала на полу, бездыханная. Орудия убийства не было найдено, никто из соседок убитой ничего не слышал, кроме одной девочки, описание которой комиссару сообщил сержант, сославшись на то, что она отказалась разговаривать с ним, предпочтя подождать комиссара. "Странная такая, не выпускает из пальцев простую монету!" - вспомнил он описание, данное сержантом, и поморщился. Чего такого могла слышать девочка, угодившая в интернат? Голоса в своей голове, вот что!

Ну, потом он ее выслушает, а сейчас инспектор свернул с трассы на небольшую асфальтированную дорогу, ведущую к самому пансиону. Черт возьми, всего-лишь двадцать минут от Парижа, а какой красивый лес! Воистину, детям повезло, что они могу созерцать величие и красоту матери-природы!

Подъезжая к воротам пансиона, он резко затормозил, любуясь красотой здания. Да, внутри было холодно. Мельком взглянув на схему эвакуации, занимавшую всю стену, инспектор понял, что интернет состоял из трех корпусов: административного, в котором находился сейчас инспектор, и еще двух, примыкавших к нему справа и слева, при чем в правом проживали только девушки, в левом - только парни. В каждом из них была своя библиотека, своя столовая на первом этаже, и жилые комнаты - на втором.

"Естественно, они не пересекаются" - фыркнул про себя инспектор, снимая фуражку.

Перед ним стояла низенькая монашка, которая как нельзя точно вписывалась в описание "классической матери-настоятельницы": длинная черная ряса, серебряное распятие, висевшее на такой-же цепочке, и лицо, потерявшее свой цвет. Она коротко поклонилась ему, на секунду расцепив руки, которые до этого были спрятаны в рукава рясы, и цепкий взгляд мужчины зацепился за массивный перстень, украшавший средний палец левой руки женщины. 

Оказалось, что это была сама директор пансиона, матушка Аннет, в миру - мисс Аннета Девид, что занимала этот высокий пост около полутора года.

Когда она вела его по коридору, что соединял корпуса между собой, инспектор решил, что ей вряд-ли больше сорока лет. Ходила она слишком быстро, и еще сохранила остатки "мирской" красоты. Видимо, не от хорошей жизни сюда работать подалась. Казалось, будто-бы она нисколько не опечалена гибелью своей воспитанницы, что было странно, но легко объяснимо - грех печалиться о душе, что соединилась с Богом в Небесном Чертоге. Сам инспектор был атеистом, но христиан уважал, и лишь мысленно посочувствовал настоятельнице.

Естественно, дверь комнаты погибшей была опечатана, а возле нее нес караул сержант, который курил сигарету, оперевшись на стену, и нисколько не смущаясь под осуждающими взглядами трех сестер милосердия, стоявших на почтительном расстоянии. При приближении инспектора он лениво козырнул, но сигарету потушил, пряча окурок в небольшую карманную пепельницу с крышкой, которую всегда носил при себе.

Кроме сестер и сержанта в коридоре стояли двое медиков, до этого, видимо, проводившие осмотр тела, и несколько полицейских, которые прибыли на вызов первыми. Как понял инспектор, криминалисты уже закончили свою работу, и раздумывал, когда сержант сообщит ему об этом, но отбросил эти мысли после того, как оказался в комнате.

Он и раньше видел людей, погибших такой смертью, но они не были настолько молодыми. Девочке, чье тело скрючилось на полу, на момент смерти было от силы шестнадцать лет. Настоятельница, что вошла в комнату сразу за инспектором, набожно перекрестилась, не закрывая глаз. Если бы инспектор не наклонился над телом, разглядывая его, то он бы заметил, что женщина не отрывает взгляда от девочки, сложив руки на груди. Впрочем, когда инспектор повернулся к ней, она взяла себя в руки, и внимательно выслушала вопрос инспектора:

-Кто мог войти в эту комнату, еще и ночью?

Монашка подумала, а затем ответила, пожимая плечами:

-Двери в комнаты запираются, ключи есть у сестер, но к несчастью, они не склонны охранять их слишком тщательно.

Инспектор поднялся с колен, внимательно глядя на говорившую, но не переставая осмыслять увиденное.

Девочка была задушена со спины. Судя по всему, убийца накинул ей на шею какой-то тонкий шнур, затянул его, и девочка погибла в считанные секунды. Убийца оставил ее тело на полу, не тронув. Удивительными комиссару показались сразу две вещи: во-первых, девочка была абсолютно одетой, и было видно, что она не готовилась ко сну, словно собираясь куда-то идти. Между тем, убийство произошло между одиннадцатью часами ночи и полночью, из чего следовало.....ладно, он узнает потом, что из этого следует. И наконец, вторая вещь - стекло было разбито, и решетка, закрывавшая его снаружи, была погнута так, будто-бы ее вырывали с улицы. Комната находилась на втором этаже здания, что делало такой порядок действий невозможным. Загадок хватало, а если учесть, что тело было обнаружено при запертой двери, выходила совсем сложная задачка.

-Мисс Девид, скажите, а где девочка, которая хотела говорить со мной?

Изабеллу, как и других девочек, живших в пансионе, испугало то, что произошло прошлой ночью. Понятное дело, что здесь не было дружеских отношений, но сам факт чьей-то таинственной смерти пугал девочек больше, чем сама смерть.

Когда мрачный сержант, не выпускавший из рук сигареты, опрашивал тех девочек, чьи комнаты располагались слева и справа от комнаты погибшей, Изабелла промолчала. Она охарактеризовала его как невнимательного карьериста, который вряд-ли прислушается к девочке, которую считает сумасшедшей. Когда она попросила возможности поговорить с комиссаром, сержант лишь тихо выругался, вынимая из кармана телефон.

Сейчас Изабелла сидела в библиотеке, читая очередную книгу, но ее мысли вновь и вновь возвращались туда, в пустую спальню, к разбитому стеклу.

После того, как она разбила зеркало, окрасив осколки кровью, она долго смотрела в окно, почти не чувствуя боли в израненных руках.

Ночью внутренний двор пансиона казался ей не таким, каким она привыкла его представлять. Лунный свет проникал сквозь листья дуба, отбрасывая на землю причудливые тени, и казалось, будто-бы это не свет, а привидения, что танцевали, справляя небывалое празднество.

Изабелла смотрела на них из окна, и ей казалось, что она проникает во все тайны Вселенной, узнает все ее секреты, и внезапно девочка поняла