ИГРА
Эту игру придумал не я. А если бы и придумал, то ни за что бы не стал в неё играть. Это всё она, Мириам – моя старшая сестра. Сидит и смотрит на меня своими лукавыми полупрозрачными глазами. Светлые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Она улыбается, потому что выигрывает.
– Знаешь что, Мириам, – дрожащим голосом говорю я. – Мне расхотелось играть. Давай закончим.
– Нет, – она качает головой. – Ты должен доиграть, Билли. Ты ничего не доводишь до конца. Помнишь, как мама в воскресенье отругала тебя за то, что ты так и не убрал игрушки в сундук, оставив половину из них на полу?
– Я голоден, – жалуюсь я. – Не могу думать. Пойдём на кухню, намажем шоколадной пасты на хлеб.
Она пожимает плечами:
– Ну, если ты не можешь думать, значит, ты проиграешь. Давай, твой ход.
Я пытаюсь сосредоточиться на доске. Но внимательный взгляд Мириам, остановившийся на мне, путает мысли. А ведь ей не запретишь смотреть на меня.
Я гляжу на черно-белую доску. Чёрные квадраты, белые квадраты. На них наши бойцы. Мои бойцы – белые. Бойцы Мириам – чёрные. И последних явно больше, чем моих.
Когда папа учил нас этой игре, он называл её «шашки». Сначала мы играли просто так. Потом Мириам придумала особые правила – и с тех пор мы называем её просто «игра».
Стараясь, чтобы рука не дрожала, я передвигаю шашку. Уже отнимая от неё пальцы, я замечаю торжество в глазах сестры и понимаю, что совершил ошибку. Она моментально двигает чёрную шашку, вынуждая меня взять её.
Это несправедливо. Мириам старше. Она играет намного лучше, чем я. Я всегда проигрываю.
– Ну же, – говорит Мириам. – Бери её. Ты должен.
Делать нечего. Моя шашка перепрыгивает через шашку Мириам. Я зажимаю поверженного чёрного бойца во вспотевшей ладони. Радости нет, потому что это ловушка. Теперь это уже понятно. Мириам рассчитала, что я сделаю именно такой ход, и глупышка Билли её не разочаровал.
Раз, два, три! Чёрная шашка перелетает через трёх моих бойцов и выходит в дамки. Мириам проворно меняет фишку на поле, достав из коробки дамку. Чёрная дамка высится среди моих шашек – она выше, красивее, внушительнее.
Всё. Надежды нет. Я обречён.
Что сейчас происходит с родителями, отрешённо думаю я. Может, как раз в это мгновение папа и мама подносят ко ртам вилки с испортившимся салатом, который убьёт их обоих?
Но потом я бросаю взгляд на часы и понимаю, что время слишком позднее. Званый вечер уже закончился – сейчас родители уже едут домой. А сегодня весь день идёт снег, и дороги скользкие… Вот как, значит, это произойдёт.
– Делай ход, – говорит Мириам.
Как хочется встать и уйти! Хочу расплакаться. Мне можно, я маленький. Но только это будет означать поражение со всеми последствиями. Нет, я должен бороться до конца. Мириам, хотя и считает себя очень умной, иногда тоже совершает ошибки.
Я передвигаю белую шашку на левой половине поля. Мириам отводит от меня свои светлые глаза и смотрит на доску. Мне становится немного легче. Меня нервируют эти её большие глаза – прозрачные, водянистые, будто им не хватило краски. У меня-то глаза обычные, голубые, как у мамы. И волосы пшеничного цвета – это уже от папы. Мириам совсем не такая. Она не похожа ни на кого из нас со своей белой, как бумага, кожей, серебряными волосами и этими необычными глазами…
Мириам делает ход и смотрит на меня. В глазах опять этот хитрющий огонёк. Она что-то задумала. И если я снова попадусь в ловушку, то на этот раз проиграю вчистую.
Я смотрю на доску, но вижу не черно-белое поле, а заснеженную дорогу. На ней «Фольксваген» отца, раздирающий зимнюю темноту фарами. Отец устал за день, мама и вовсе дремлет на пассажирском кресле. Машина начинает незаметно вилять из стороны в сторону, но они этого не замечают…
Я передвигаю шашку.
Игра – это идея Мириам. Она первой предложила ставить на кон чужие жизни. Начиналось всё невинно – мы играли на конфеты, на лишнюю дольку апельсина, на то, кто сходит в кухню за чаем. Это ей быстро надоело, и как-то раз она сказала:
– Видишь птичку за окном? Сидит на фонарном столбе.
– Вижу, – сказал я.
– Давай сыграем на её жизнь.
– Как это? – удивился я.
– Ты сыграешь белыми, я – чёрными. Если ты выиграешь – птичка будет жить. Если выиграю я, то она умрёт.
– Ты её убьёшь? – поразился я.
– Почему я? – Мириам возмущённо сморщила носик. – Она сама умрёт.
И мы сыграли. Мне и вправду хотелось спасти птичку, поэтому я играл в полную силу. Но Мириам всё равно выиграла, методично заперев все мои шашки по углам доски. Когда я вновь посмотрел в окно, птички там уже не было.
«Улетела», – с облегчением подумал я.
Вечером за столом отец рассказал, как видел, возвращаясь с работы, мёртвую птицу у подножия фонарного столба.
– Перья так и раскидало вокруг, – сказал он. – Видимо, случайно коснулась электрического провода. Глупое создание.
Перед сном я стоял, приложившись лбом к холодному окну, и смотрел на чёрное пятнышко возле фонаря. Мне хотелось заплакать, но я сдержался. А утром мёртвой птицы уже не было – видимо, кто-то выбросил труп в мусорный ящик.
Это была первая игра. Потом мы с Мириам играли много раз. Она всегда играла чёрными, а я – белыми. Мы играли на нашего кота Ричи, на соседскую собаку-добермана, с которой её хозяйка каждый вечер гуляла во дворе, и даже на жизнь случайного таракана, которого заметили на стене. Мне хотелось всех их спасти, поэтому каждый раз я играл отчаянно. Но ни разу не выиграл. Ричи уснул и не проснулся, доберман съел крысиный яд, таракан сорвался со стены, упал на пол лапками вверх и больше не шевелился.
Только сейчас, когда уже поздно что-то исправить, я понимаю, что играть было необязательно. Я думал, что спасаю их, но на самом деле обрёк их на гибель. Я мог просто отказаться играть с Мириам, и все они жили бы себе дальше. Сидя над черно-белой доской этим морозным вечером, я, наконец, понимаю это. Это моя последняя игра. Но нужно довести её до конца, потому что я не хочу остаться сиротой.
Мой ход. Белая шашка рвётся в атаку.
Ход Мириам. Чёрные блокируют дальнейшее движение моего бойца. Но ничего – я продолжаю наступление по другому флангу. Новообретённая дамка Мириам тут как тут. У меня всё меньше пространства для маневра.
Как я согласился на эту игру? Ведь это безумие. Всё, конечно, начала Мириам. Но я-то играю белыми, значит, первый ход делал я!
– Какой холодный вечер, – сказала она, когда мы сидели перед телевизором.
– Да, – согласился я, посмотрев в окно, за которым кружились белые хлопья.
– В такие тёмные снежные ночи происходят нехорошие вещи.
– Например? – полюбопытствовал я.
– Травмы. Убийства. Аварии, – Мириам пожала плечами, как будто сто лет имела дело с такой жутью.
– Не говори так, – возмутился я. – Это нехорошо. Мама с папой ведь ещё не вернулись.
– А ведь правда! – воскликнула Мириам. – С ними на этом ужине может случиться что-то плохое…
– Не случится.
– А ты уверен в этом, Билли? – улыбнулась она. – Не хочешь сыграть в игру по этому поводу?
Это тоже была одна из её ловушек, и я угодил в неё, как миленький. Мне просто очень хотелось отвести беду от своих родителей, которые затерялись где-то в непроглядной ночи.
А теперь отступать уже поздно. Игра идёт.
Я делаю ход после пятиминутных тягостных размышлений. Мириам отвечает молниеносно. Следующий ход занимает у меня ещё больше времени. И снова – мгновенный ответ. Дамка стрелой проносится из одного угла в другой, по пути сжирая одного из моих бойцов.
Бесполезно. У меня слишком мало шашек, а у Мириам дамка. И ещё одна вот-вот появится, когда её шашка на правом фланге достигнет последнего рубежа.
– Знаешь, ты можешь сдаться, Билли, – мурлычет Мириам. Настроение у неё превосходное.
Я смыкаю веки и снова вижу огоньки от фар «Фольксвагена» во мгле. Отец уже почти заснул за рулём. Голова его опустилась на грудь, но нога держится на педали газа. Машина ускоряется, и вот уже недалеко роковой поворот…
– Мириам, мне надо в туалет, – со слезами в голосе говорю я, кривя лицо в страдальческой гримасе.
Она смеряет меня презрительным взглядом:
– Ладно, сделай свой ход и иди. Только быстро. Нужно доиграть.
– Да, конечно, – я не глядя передвигаю шашку, встаю из-за стола и выхожу из детской комнаты.
В коридоре темно. Туалет находится справа, но я сворачиваю налево – там у нас кухня. Выдвигаю ящик стола и с опаской беру нож, которым мама режет хлеб.
На цыпочках возвращаюсь в детскую. Дверь приоткрыта. Мириам склонилась над доской – раздумывает, какую ещё ловушку для меня расставить.
А вот моя ловушка. Я подхожу к ней сзади, поднимая нож.
– Билли, что ты делаешь?!
– Веду игру, – шепчу я сестре в ухо, прижимая лезвие к её белому горлу. – Хочу выиграть.
– О чём ты говоришь? Убери нож!
– Я уберу. Только скажи, что сдаёшься.
– Что?!
– Скажи, что ты сдаёшься. Что не хочешь продолжать игру.
Мириам застывает под моей рукой, как каменная статуя. Она молчит, и меня охватывает паника – а что, если она так и не сдастся, если она уготовила мне очередную ловушку, которую маленький Билли не смог разглядеть…
– Скажи! – кричу я в отчаянии.
Мириам молчит. По моим щекам текут слёзы.
– Я не хочу, чтобы ты умерла, – говорю я. – Но ещё больше не хочу, чтобы умерли мама с папой. Я не могу позволить тебе забрать их жизни. Уж лучше я заберу твою…
Нож в моей руке дрожит, оставляя тонкий розовый след на шее Мириам. Она дёргается, пытается вырваться, но я лишь прижимаю нож сильнее к ней.
– Ладно, – хрипит она. – Сдаюсь.
– Правда? – переспрашиваю я недоверчиво.
– Правда. Я проиграла. Ты – победитель.
Я отпускаю её. Мириам вскакивает, потирая шею, и смотрит мне в глаза. Мне становится очень страшно, но вовсе не из-за того, что я вижу в глазах сестры злобу или ненависть. Наоборот – её полупрозрачные глаза абсолютно спокойны. Будто ничего из ряда вон и не случилось. Стараясь не выказать, что меня колотит дрожь, я выхожу из комнаты.
Этим вечером за поздним ужином папа весело рассказывает нам, как он едва не уснул за рулём, когда ехал обратно – но, к счастью, вовремя пришёл в себя. У Мириам на шее пластырь – она сказала маме, что порезалась бумагой. Пока папа говорит, я ловлю на себе взгляд сестры и понимаю: ничего не кончилось. Игра продолжается. Только она теперь будет проходить на другой доске.
Что же, мне остаётся тешить себя мыслью, что в последнее время я стал играть немного лучше.