Халва

Ночь неизбежно наступала, незаметно пробираясь в квартиру. Вспышки фар изредка нарушали непроглядную тьму, что, впрочем, не мешало ей цепкими лапками кусок за куском отвоевывать квартиру. 

Чашка негромко звякнула, когда я поставил ее на стол. Трехдневное отсутствие сна давало о себе знать тремором в руках и ослабшим зрением. Прищурившись, я понял, что сахарница пуста. Поиски чего-нибудь сладкого, казалось бы, прошли безрезультатно, но в нижнем ящике стола обнаружилась покрытая пылью, пластиковая коробка с халвой. Любимое лакомство с детства. Разом нахлынули воспоминания: я сижу у бабушки на кухне, золотисто-медовые закатные лучи падают на протертую местами, но все еще белую скатерть. Передо мной блюдечко с рассыпчатой, душистой халвой, сливающейся своим цветом с предзакатными лучами солнца и горячий чай, от чашки с которым поднимается пар. Я беру кусочек халвы, бережно подношу ко рту, чтобы не просыпать ни одной крошки, и откусываю. Рот сразу же наполняется медовым вкусом подсолнуха, я невольно жмурюсь от этого блаженства и запиваю сладость горячим чаем.

Оторвавшись от воспоминаний, стряхиваю пыль с коробки и ставлю на стол. Халва выглядит вполне пристойно и крайне аппетитно. Чайник засвистел, оповещая о том, что пора бы выключить конфорку и залить кипятком чайный пакетик, что я и сделал.

Порезав ножом халву, я аккуратно выложил ее на блюдечко и поставил на стол, уже предвкушая, как буду ее поглощать. 

Сев за стол и едва откусив кусочек, я понял, что не зря копался в ящиках. Халва имела тот самый вкус, что и в детстве, хоть и присутствовало нечто еще, что легко терялось в общей сладости. Медленно смакуя каждый кусок, я пил чай и с удовольствием вспоминал свои беззаботные детские годы. Чашка почти опустела, а халва, как ни странно, не кончалась. Я отставил чашку и поддался внезапному порыву опустить голову на сложенные на столе руки, после чего меня охватила сладкая нега сна. Почувствовав легкий укол беспокойства, я решил не обращать на него внимания и вскоре заснул.

Пробуждение… А можно ли назвать это пробуждением? Я ощущал все и ничего. Задыхался и обходился без воздуха, видел и был слеп, как глубоководная рыба, слышал и был глух. Постепенно до меня начало доходить. Кажется, моя форма была… Квадратной? Что происходит? Как это может быть? Где я, что со мной? Паника могла бы охватить мой разум, если бы не это сладко-текучее состояние, что заполняло всего меня. Постепенно я начал понимать, что где-то около меня говорят люди.

- Вот, уехал Сережка и не убрал даже за собой. И слова никому не сказал, куда уехал, зачем, непонятно.

- Да это бывает у него. Помню, раньше срывался иногда посреди ночи и уходил гулять. Вернется еще, Марина Сергеевна, не волнуйтесь вы.

- Да я и не волнуюсь, понимаю все. Эх, халву оставил, заветрится же. Хотя свежо выглядит. Надо доесть, не пропадать же добру. Дочка, поставь чайник, будь добра!

По голосам я понял, что это была хозяйка, что сдавала мне квартиру, и моя сестра Нина, которая иногда заходила проведать меня, и имела свои ключи. Но о чем они говорят? Почему я слышу их… Будто через вату? И почему, наконец, они меня не замечают? Мои размышления прервала Нина:

- Давайте я халву порежу, чтоб мы не крошили на скатерть. А то ведь жалко пачкать-то. 

- Порежь, дочка. Только не сильно мелко, а то есть будет невозможно. Держи.

Внезапно я почувствовал дрожь под собой. За ней последовало ощущение, что меня куда-то несут по воздуху и стук. Что же творится? Я ощутил неведомый доселе страх. Происходящая ситуация была невероятно фантасмагоричной. 

Все тело пронзила острая боль. Я ощутил ее прямо посередине, а затем… Мое новое тело попросту развалилось, слегка раскрошившись. Я дико заорал, и…не издал ни звука.

Нож, если это был он, вспорол меня еще три раза, но, даже сейчас, будучи разрезанным на шесть кусков, я все еще ощущал каждый из них, как прежнюю часть своего тела. Боль засела где-то внутри, оставаясь иглой, что пытала меня.

- Вот, можно и чайку попить! – я снова ощутил дрожь всем своим телом. Лежать на этом блюдце было невыносимо холодно. 

Один кусок меня взяли пальцами. Это тепло одновременно и успокаивало, и невыносимо пугало. Я почувствовал, что перемещаюсь по воздуху, и…

На мне сомкнулись зубы. 

Невыносимая боль судорогой пронзила все мое естество. Зубы сжимались и разжимались, перемалывая мое тело на мелкие кусочки, каждый из которых продолжал ощущать эту адскую муку. Господи, прекрати это, господи, пожалуйста…

- А вкусная, халва-то! Попробуйте, Марина Сергеевна, вкус будто из детства!

Меня пожирали кусок за куском. Я был, если можно назвать мое нынешнее состояние таким, в сознании. Эта боль становилась все сильнее и сильнее, ослепительным белым светом заливая мои несуществующие глаза. Меня раздирали, меня кромсали, меня мололи эти чертовы зубы людей, что когда-то были мне дороги и считались моей семьей. Я хватался за воспоминания, в попытках отдалиться от происходящего, но мне становилось только невыносимее. Марина Сергеевна была для нас с сестрой не просто хозяйкой квартиры, она практически заменила нам мать своей заботой и теплом. А теперь она жрет мою сухую форму, что в сладости своей так соблазняет ее.

Боль не уходила, даже когда меня съели. Я чувствовал, как сползаю вниз по пищеводу. Я ощущал себя в каждом мелком кусочке, каждой крошке, проглоченной ненасытными пастями. Эта адская мука усиливалась, заполняя собой весь свет. Прежде, чем превратиться в небытие, я услышал сонм шепчущих голосов. А может, и не было никаких голосов. Все поглотила глухая тьма, из которой не было возврата, и вечная агония.