Грозовой перевал

Глава 24

По истечении трех недель я смогла наконец выйти из своей спальни и начать потихоньку передвигаться по дому. И в первый же вечер, когда мы с Кэтрин остались вдвоем, я попросила ее почитать мне, потому что глаза у меня за время болезни ослабли. Мы с ней сидели в библиотеке, а хозяин уже лег спать. Кэтрин согласилась, но как-то неохотно. Я решила, что ей скучны книги, которые нравятся мне, и потому предложила ей самой выбрать, что почитать. Она взяла одну из своих любимых книг и читала мне ее с час, а потом настойчиво принялась спрашивать:

– Эллен, ты не устала? Может, тебе лучше пойти прилечь? Ты опять заболеешь, если будешь сидеть допоздна, Эллен.
– Нет, нет, дорогая, я не устала, – каждый раз отвечала я.
Видя, что я не собираюсь идти спать, она решила другим путем показать, что не расположена больше к чтению. Начались зевки, потягивания, а потом она заявила:
– Эллен, я без сил!
– Тогда бросьте читать и давайте с вами просто поговорим, – ответила я.

Но и разговора у нас не получилось: Кэтрин не могла усидеть на одном месте, вздыхала, постоянно посматривала на часы, пока не пробило восемь, и наконец ушла в свою комнату, не в силах бороться со сном – так, во всяком случае, казалось по ее угрюмому, тяжелому взгляду и по тому, что она все время терла глаза. Следующим вечером она выказала еще меньше терпения. На третий вечер после моего выздоровления Кэтрин заявила, что у нее невыносимо болит голова, и оставила меня одну. Мне ее поведение показалось странным, поэтому, посидев какое-то время в одиночестве, я решила подняться к моей подопечной и узнать, не стало ли ей лучше. Я также хотела предложить ей сойти вниз и прилечь в гостиной на диван вместо того, чтобы скучать наверху в потемках. Но никакой Кэтрин ни в ее комнате, ни внизу я не нашла. Слуги уверяли, что не видели нашей юной леди. Я подошла к двери комнаты мистера Линтона и прислушалась – там было тихо. Тогда я вернулась в комнату Кэтрин, задула свечу и села у окна.

В тот вечер луна светила очень ярко, снег сверкающим ковром покрывал землю, и я решила, что Кэтрин могла выйти на прогулку в сад, чтобы подышать свежим воздухом. Я и вправду разглядела чью-то фигуру, пробирающуюся вдоль ограды парка, но это была не мисс Кэти. Когда человек оказался на свету, я узнала одного из наших конюхов. Он довольно долго стоял, глядя на подъездную дорогу к усадьбе, а затем встрепенулся, как будто заслышав что-то, и быстро пошел в ту сторону. Очень скоро он появился вновь, ведя в поводу пони нашей юной леди. Скоро я увидела и ее саму. Она спешилась и шла рядом. Конюх крадучись повел лошадь через сад на конюшню. Кэти прошла через застекленную дверь в гостиную и бесшумно проскользнула наверх, где я ее уже поджидала. Она осторожно притворила за собой дверь, сняла башмаки, сплошь облепленные снегом, развязала ленты шляпы и уже собиралась, не ведая о том, что я за ней наблюдаю, снять накидку, когда я вдруг встала, раскрыв свое присутствие. От изумления она буквально окаменела, потом пробормотала нечто нечленораздельное и застыла.

– Моя дорогая мисс Кэтрин, – начала я, слишком хорошо помня ее доброту ко мне во время моей болезни, чтобы сразу наброситься на нее с упреками, – куда это вы ездили в столь поздний час? И почему пытались обмануть меня, выдумывая всякие небылицы? Где вы были? Отвечайте!
– Я ездила по парку и спустилась к самой дороге, – запинаясь, пробормотала она. – Я правду говорю.
– И больше вы нигде не были? – спросила я.
– Нигде, – последовал неуверенный ответ.

– Ах, Кэтрин, – воскликнула я с сожалением, – вы сами знаете, что поступаете дурно, иначе не стали бы городить одну ложь на другую. Очень меня огорчает такое поведение! Лучше уж мне проболеть три месяца подряд, чем слушать от вас такие нелепицы.
Кэтрин бросилась ко мне и, разразившись слезами, повисла у меня на шее.
– Ах, Эллен, я так боялась, что ты рассердишься, – пылко заговорила она. – Обещай не сердиться, и я расскажу тебе всю правду без утайки: мне и самой претит скрывать ее.

Мы уселись на диван у окна. Я уверила Кэтрин, что не стану ругать ее, какова бы ни была ее тайна, о которой я, конечно, уже и сама догадалась. Вот как звучало ее признание:

«Я была на Грозовом Перевале, Эллен. Я туда ездила каждый день с тех пор, как ты заболела, пропустив только три дня в самом начале и два дня после твоего выздоровления, когда ты стала выходить из своей комнаты. Конюху Майклу я давала книжки и картинки, а за это он седлал мне Минни каждый вечер и потом отводил ее на конюшню, так что ты его не брани, это я виновата. Я приезжала на Перевал в половине седьмого и обычно оставалась там до половины девятого, а затем во весь опор неслась домой. Я туда ездила вовсе не ради удовольствия или развлечения. Часто мне там за целый вечер не доводилось ни улыбнуться, ни порадоваться. Но иногда, может быть раз в неделю, я чувствовала себя по-настоящему счастливой, оставаясь с Линтоном.

Знаешь, как все началось? Вначале я думала, что не смогу убедить тебя дать мне сдержать слово, которое я дала Линтону, – ведь я твердо обещала ему, когда мы с ним прощались, что я приду на другой день, но ты тогда заболела и вниз не спускалась, так что мне удалось ускользнуть из дома. Пока Майкл чинил замок калитки, я взяла у него ключи рассказала ему, что мой кузен очень просит навещать его, потому что болен и не может сам прийти в усадьбу, и что мой папа запрещает мне туда ездить. Еще я договорилась с Майклом насчет пони. Он любит читать и собирается скоро оставить службу у нас, чтобы жениться. Вот он и предложил мне давать ему книги из библиотеки на время, а он будет прислуживать. Но я предпочла давать ему мои собственные книги, и они ему даже больше понравились.

Во время моего второго посещения Грозового Перевала Линтон явно был в лучшем настроении, чем тогда, когда мы с тобой его видели, а их домоправительница Зилла прибрала комнату и зажгла камин. Она сказала, что мы можем делать, что нам угодно, потому что Джозеф ушел на одно из своих молитвенных собраний, а Гэртон Эрншо отправился на охоту с собаками (истреблять фазанов в нашем лесу, как я позже узнала!). Она принесла мне подогретое вино и имбирный пряник и вообще всячески меня обхаживала. И вот мы с Линтоном уселись у камина – он в кресле, а я в маленькой качалке – и принялись смеяться и болтать. Оказалось, что нам так много нужно сказать друг другу: мы начали обсуждать, куда будем ходить и чем заниматься летом. Но я не буду тебе пересказывать наши разговоры, потому что ты скажешь, что мы болтали глупости.

Правда, мы чуть не поссорились. Линтон сказал, что в жаркий июльский день лучше всего с утра до вечера лежать на вереске посреди пустоши и слушать, греясь в лучах яркого солнца, как пчелы сонно жужжат в цветах и как поют над головой жаворонки в безоблачной небесной синеве. Таков его идеал райского блаженства. Мне же по душе совсем другое: хочу качаться в густой шелестящей листве на ветвях высокого дерева, когда дует западный ветер и по небу несутся яркие белые облака. И чтобы со всех сторон несся неистовый щебет не только жаворонков, но и дроздов, коноплянок, кукушек. Еще хочу видеть вдаль – насколько хватает глаз – вересковые пустоши, пересекаемые тенистыми прохладными лощинами, а рядом пуcть ветер играет полевыми цветами и травами, вздымая их гигантскими зелеными волнами. Хочу, чтобы и леса, и веселые ручьи, и все вокруг пело и плясало от радости бытия. Линтон желал, чтобы мир лежал в дымке покоя, а я – чтобы он искрился и звенел от восторга. Я сказала, что его рай – это сонная полужизнь, а он сказал, что мой рай – это пьяное веселье. Я сказала, что в его раю я тут же заснула бы от скуки, а он сказал, что в моем раю он не сможет дышать, а потом он стал очень грустным и раздражительным. В конце концов, мы договорились, что попробуем и то, и другое, как только погода позволит нам это сделать, а потом мы расцеловались и опять стали друзьями.

Так мы просидели с ним еще с час, тихо, как мышки. Затем я оглядела всю огромную
залу

с гладким, не застланным ковром полом и подумала, что здесь можно славно поиграть, если убрать стол. Я попросила Линтона позвать Зиллу, чтобы она нам помогла, а потом мы могли бы сыграть в жмурки. Мы бы велели Зилле нас ловить, – как мы с тобою, Эллен, бывало, развлекались. Но Линтон не хотел таких игр, не видя в них никакого удовольствия. Однако он все же согласился поиграть со мной в мяч. В шкафу мы нашли два мяча: они там лежали среди других старых игрушек, волчков, обручей, ракеток и воланов. Один мяч был помечен буквой К, а другой – буквой Х. Я хотела взять тот, который был с буквой К, будто он для “Кэтрин”, то есть для меня. А тот, что с буквой Х, как раз подходил Линтону, ведь его фамилия Хитклиф. Но из этого мяча начала высыпаться набивка, поэтому Линтону он не понравился. Мы начали играть, я все время выигрывала, и тут мой брат опять рассердился. Он начал кашлять, бросил мяч и вновь опустился в кресло. Но в тот вечер его было вовсе не трудно снова привести в хорошее настроение. Мне достаточно было спеть ему пару песенок –

твоих
песенок, Эллен, – но тут оказалось, что уже поздно и мне нужно идти. Он просил и умолял меня прийти на следующий день, и мне пришлось ему это пообещать. Мы с Минни летели домой со всех ног, а когда я заснула в ту ночь, то до самого утра видела во сне Грозовой Перевал и моего милого, милого кузена.

На следующий день мне было очень грустно: ведь тебе стало хуже, и еще мне не нравилось скрывать от папы мои поездки на Грозовой Перевал, а хотелось, чтобы он узнал о них и одобрил. Но после чая на небе уже сиял полный месяц, и я пустилась в путь по пустоши, сплошь залитой лунным светом. “У меня будет еще один счастливый вечер, – подумала я, – и что вдвойне меня радует, у моего дорогого Линтона – тоже!” Я пустила Минни рысью, когда въезжала в их сад, и уже огибала дом, но в этот момент передо мной возник этот мужлан Эрншо. Он взял мою пони под уздцы и сказал, чтобы я зашла в дом с главного входа. Потом он погладил шею Минни, назвал ее доброй лошадкой и замешкался, словно хотел, чтобы я поговорила с ним. Но я велела ему оставить мою лошадь в покое, а не то она его как лягнет! Он рассмеялся и на своем ужасном наречье заявил, что “пусть лягается, от него не убудет”, а потом с ухмылкой посмотрел на ноги моей лошадки. Мне даже захотелось, чтобы Минни его действительно припечатала копытом! Он пошел открывать мне дверь и, поднимая засов, посмотрел на надпись над дверью и сказал, стесняясь и важничая одновременно, как истый деревенский увалень:

– Мисс Кэтрин, а я теперича могу прочитать, чего тут понаписано!
– Чудеса, да и только! – воскликнула я. – Ну что ж, не томите, поделитесь с нами вашими знаниями, коли вы теперь такой умный!
Он по складам прочитал свое имя “Гэртон Эрншо”.
– А цифры? – попыталась я его подбодрить, потому что увидела, что дальше он в своем чтении двинуться не может.
– Я их еще не научился разбирать, – ответил он.
– Ах вы, голова садовая! – сказала я, от души смеясь над его провалом.

Этот болван уставился на меня: на губах его блуждала ухмылка, а глаза потемнели и посуровели, словно он колебался, то ли рассмеяться вместе со мной и обратить мои слова в дружескую шутку, то ли воспринять их как выражение презрительного к нему отношения – каковыми они и были на деле. Я разрешила его сомнения, приняв важный вид и приказав ему оставить меня, так как я приехала не к нему, а к Линтону. Он покраснел – так сильно, что я различила это даже при лунном свете, – снял руку с дверного засова и пошел прочь, являя собою воплощение уязвленного тщеславия. Наверное, он вообразил, что может сравниться с Линтоном, всего лишь научившись по складам читать свое имя, и страшно разочаровался, когда я недвусмысленно дала понять, что считаю иначе.

– Постойте, мисс Кэтрин! – прервала я ее. – Не буду бранить вас, как и обещала, но не нравится мне ваше отношение к Гэртону. Эрншо вам такой же двоюродный брат, как и Линтон Хитклиф. Только подумайте об этом – и сразу поймете, что не следует вам так себя вести. По крайней мере, его желание сравняться с Линтоном надобно признать не столько честолюбивым, сколько заслуживающим уважения. Возможно, он начал учиться не только для того, чтобы похваляться своими знаниями, но и чтобы сделать вам приятное, коль скоро ранее вы заставили его устыдиться своего невежества. А вы высмеяли его первую неуклюжую попытку – хорошо ли это? Если бы вас воспитывали в тех же условиях, что и его, ваши манеры были бы так же грубы. В детстве он был таким же любознательным, живым и умным ребенком, как и вы, и мне больно слышать, как нынче его презирают только из-за того, что этот негодяй Хитклиф держит его в черном теле!

– Ну что ты, Эллен! Уж не собираешься ли ты заплакать? – воскликнула Кэтрин, удивленная моей горячностью. – Подожди, сейчас я тебе расскажу, для чего этот тупица вдруг принялся учить буквы, и стоило ли мне быть с ним любезной. Я вошла в дом. Линтон лежал на диване и привстал, чтобы поприветствовать меня.

– Кэтрин, милая моя, я нынче болен, – сказал он, – поэтому сегодня говори ты, а я послушаю. Садись скорее подле меня. Так я буду уверен, что ты не нарушишь своего слова, и тотчас вновь возьму с тебя обещание, пока ты не ушла, вернуться ко мне на другой день.

Теперь я знала, что, когда он болен, мне нельзя его волновать и огорчать, поэтому я говорила мягко, не задавала вопросов и старалась ничем не вызвать его неудовольствия. Я принесла ему несколько самых лучших моих книг. Он попросил меня почитать немного, и я уже собралась приступить к чтению, когда в комнату ворвался Эрншо. Он, видно, поразмыслил над моими словами и посчитал себя смертельно обиженным. Этот грубиян подступил прямо к нам, схватил Линтона за руку и вытащил его из кресла.

– Убирайся в свою собственную комнату! – закричал он прерывающимся от бешенства голосом с перекошенным лицом. – И забирай ее с собой, ежели она заявилась только к тебе, а с другими и говорить не желает. Нечего выживать меня из моего дома. Катитесь отсюда сейчас же, вы оба!

Он страшно ругался на нас и, не дав Линтону времени ответить, буквально вышвырнул его в кухню. Когда я последовала за своим кузеном, рука Гэртона непроизвольно сжалась в кулак, будто бы он хотел сбить меня с ног одним ударом. Я так испугалась, что уронила одну из принесенных мною книг. Гэртон пинком ноги отправил ее мне вслед и захлопнул за нами двери. Тут я услышала злобный смешок, прошелестевший около очага, и, обернувшись, увидела этого ужасного Джозефа, который стоял, потирая руки и прямо-таки корчась от счастья.

– Я так и знал, что он вас в два счета выставит! Ах, молодец парень! Правильные у него мысли на сей счет! Знает он, еще как знает – да и я тоже, – кто тут хозяином должен быть. Хе-хе-хе! Как он вас попросил
залу
освободить так вежливенько, а вы и побежали! Хе-хе-хе!
– Куда нам идти? – спросила я Линтона, не обращая внимания на издевки старика.

Линтон побелел как смерть и дрожал с головы до ног. В эту минуту, Эллен, никто не назвал бы его приятным, милым или красивым! Он был ужасен: его тонкое лицо страшно исказилось в бессильной ярости, глаза выскочили из орбит. Он схватился за ручку двери и рванул ее – дверь оказалась заперта изнутри.
– Впусти, а не то я тебя убью! Впусти, а не то я тебя убью! – скорее даже не кричал, а визжал он. – Ты дьявол, ты мерзавец! Я тебя уничтожу!
Джозеф снова засмеялся своим гнусным смешком:

– Вот и папаша в мальце заговорил! Значит, есть в нем понемногу от каждого родителя… А ты, Гэртон, не тревожься! До тебя ему не добраться!

Я взяла Линтона за руки и попробовала увести, но он завизжал так отчаянно, что я отступилась. Вдруг крики его захлебнулись в страшном приступе кашля, изо рта хлынула кровь, и он упал на пол. Полумертвая от страха, я выбежала во двор и принялась звать Зиллу во всю силу своего голоса. Она скоро услышала меня – была совсем недалеко за амбаром, где доила корову, – и прибежала узнать, что случилось. А я даже не смогла ей объяснить, потому что у меня горло перехватило, а только потащила ее в дом, чтобы узнать, что сталось с Линтоном. Эрншо вышел из

залы

посмотреть, что он натворил, и я увидела, как он повел несчастного наверх. Мы с Зиллой начали подниматься по лестнице вслед за ними, но Гэртон остановил меня и заявил, что дальше мне ходу нет и я должна отправляться домой. Я закричала, что он убил Линтона и я обязательно войду к брату. Тогда Джозеф запер дверь и объявил, что я “ничего такого-эдакого” не сделаю, и спросил, уж не такая ли я от рождения помешанная, что и мой брат. Я стояла и плакала до тех пор, пока домоправительница не вышла от Линтона. Она уверила меня, что ему немного лучше, но что шум и крики больному не на пользу, а потом она почти насильно увела меня в

залу
.

Эллен, я была готова рвать на себе волосы! Я рыдала до тех пор, пока глаза мои чуть не ослепли от слез, а этот негодяй, к которому ты питаешь такие теплые чувства, стоял столбом и только и делал, что шикал на меня, чтобы я не плакала, а еще говорил, что это не его вина. В конце концов я так напугала Гэртона своими угрозами рассказать обо всем папе, чтобы его посадили в тюрьму и повесили, что он сам начал всхлипывать и поспешил выйти вон, дабы скрыть свою трусость. Но я его в ту ночь сподобилась увидеть еще раз: когда они наконец заставили меня уйти и я отъехала от Грозового Перевала ярдов на сто, он внезапно возник передо мной из тени, схватил Минни под уздцы и остановил меня.

– Мисс Кэтрин, я, честное слово, очень огорчен, – начал он, – нехорошо, конечно, получилось…
Я стегнула его кнутом и тут же испугалась, что он, пожалуй, способен убить меня. Он выпустил из рук повод, а я поскакала прочь, полумертвая от страха, и вслед мне неслись его отвратительные ругательства.

В тот вечер я не зашла пожелать тебе спокойной ночи, а на следующий день не поехала на Грозовой Перевал. Я рвалась туда, но так и не решилась, то страшась услышать, что Линтон умер, то содрогаясь от мысли о столкновении с Гэртоном. На третий день я все-таки отважилась отправиться туда, не в силах больше выносить неизвестности. Я ушла из усадьбы в пять часов вечера и двинулась на Грозовой Перевал пешком, воображая, что смогу незамеченной проникнуть в дом и добраться до комнаты Линтона. Но собаки предупредили обитателей Перевала о моем приближении. Меня встретила Зилла, которая со словами “наш паренек вроде как поправляется отлично” провела меня в чистую, уютную комнатку, с ковром на полу и диванчиком, на котором с одной из моих книг полулежал Линтон. Но представь себе, Эллен, оказалось, что он не хочет со мной разговаривать: целый час он и рта не раскрыл и даже не взглянул на меня. Вот так сильно он на меня обиделся! И что особенно неприятно, когда он соизволил заговорить, то заявил, что это я во всем виновата, потому что подняла шум, а вовсе не Гэртон! Я поняла, что сейчас не сдержусь и резко отвечу ему, поэтому встала и вышла из комнаты. В спину мне донеслось негромкое: “Кэтрин!”, но я даже не обернулась. Мне кажется, Линтон не рассчитывал на то, что я вот так встану и уйду. Следующий день был вторым из тех, которые я просидела дома. Я уже было приняла решение никогда больше не видеться с Линтоном, но было так тяжело ложиться спать и вставать в полном неведении о том, каково

– Молодой хозяин в
зале
, – сказала Зилла, когда увидела, что я собираюсь пойти в гостиную. Я вошла: там же находился и Эрншо, но он тотчас встал и вышел. Линтон сидел в большом кресле и дремал. Подойдя к огню, я заговорила самым серьезным тоном, словно пыталась убедить себя саму в правдивости своих слов:

– Поскольку ты меня не любишь, Линтон, считаешь, что я прихожу нарочно, чтобы испортить тебе жизнь, и каждый раз при моем появлении даешь понять, какие я причиняю тебе страдания, это наша последняя встреча. Давай попрощаемся друг с другом, а ты скажи мистеру Хитклифу, что больше не желаешь меня видеть, так что ему не нужно будет сочинять небылицы на этот счет.

– Садись и сними шляпу, Кэтрин, – тихо сказал он в ответ на мои слова. – Ты настолько меня счастливее, что должна быть более милосердной. Мой папа так много говорит о моих недостатках, с таким явным презрением относится ко мне, что я совсем запутался и ничего про себя не понимаю. Иногда я думаю, что действительно столь никчемен и ничтожен, как он считает, и тогда меня захлестывают горечь и злоба, я ненавижу всех вокруг! Да, я – ничтожество, у меня отвратительный характер и почти всегда плохое настроение. Поэтому, если хочешь, можешь со мною распрощаться – ведь я тебе мешаю наслаждаться жизнью. Но сделай милость, Кэтрин, поверь мне: если бы я смог сделаться таким же милым и добрым, как ты, я бы непременно этого добился. Я очень этого хочу – даже больше, чем стать здоровым и счастливым. Твоя доброта, – вопреки тому, что я тебя недостоин, – заставила меня полюбить тебя еще сильнее. Ах, почему я не способен обуздать свой скверный нрав и не проявлять его при тебе? Я раскаиваюсь и сожалею, что мучил тебя, и буду раскаиваться вплоть до своего смертного часа!

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь